Народная Русь
Шрифт:
Ко птицам-птахам куда приветливее народное слово, чем к зверю, — знать, ему, крылатому, летающие создания Божий больше по сердцу, чем бегающие-порскающие. Зовет краснослов-народ птиц — Божьими, небесными, вольными; порою он завидует им, поневоле на одном месте сидючи. «Эх, крылья бы, крылья мне! Птицей взвился бы, полетел!» — говорит его встосковавшееся по чем или по ком-либо сердце: «Не птах — не полетишь!», «Снесите, вольные птицы, поклон на родимую сторонушку!», «Дайте крылья, крылья мне перелетные!» «Молодость — пташка вольная, старость — раком пятится, черепахой ползет!», «Без крыльев и птица — ком; без воли и радость — не в радость, на свободе и горе — вполгоря!» и т. д. «Что ему делается: ни сеет, ни жнет, как Божья птаха живет!» — говорят деревенские краснословы про беспечных людей, применяя к ним евангельские слова: «Воззрите на птицы небесныя»… «Птица не сеет, не жнет, а сыта живет!» — добавляют другие к этому. Но, по народному же слову, и птица — птице рознь: «У всякой пташки свои замашки!», «Всяка птица своим голосом («свои песни» — по иному разносказу) поет!». «Птицу знать по перьям, сокола — по полету!» Задумываясь над счастьем, посельщина-деревенщина приговаривает: «Счастье — вольная пташка; где захотела, там и села!» По крылатому народному слову — «Нет дерева, на которое не садилась бы птица; а мимо скольких людей счастье, не глядя, проходит?» Вместе с зорькою поднимается пахарь со своего жесткого ложа, вместе с солнышком принимается за работу, памятуя завет дедов-прадедов — набожных-благочестивых людей — о том, что, кто не трудится, тот пусть и не ест, что «трудовой пот — вернее денег» и т. п. Как же ему было не обмолвиться такими поговорками, как, например: «Ранняя птица носок прочищает, поздняя глаза продирает!», «Какая пташка раньше проснулась, та и корму скорее нашла!», «Рано птица с гнезда поднялась — сытнее детят-птенцов накормила!» Знает народ-хлебороб, что без родительских советов да наказов не стать молодому подростку заправским пахарем-хозяином. «Птица не только деток кормит, а и летать учит!» — вылетело у него из уст мудрое — хотя и немудреное — слово. «Учись, умная голова, у глупой птицы, как детей учить!» — наставляет большак
Жизненный опыт целыми веками подсказывал русскому народу те приметы, перед которыми с некоторою долей изумления останавливаются даже умудренные наукой люди, не знающие, чем и как объяснить их происхождение. Не все приметы оправдываются на деле, но твердо верит в их непреложность простая душа суеверного пахаря. Так, например, опытные охотники, зверующие из поколения в поколение, говорят, что не к добру оставлять убитого зверя в поле. Появится много зверья в соседних с селами лесах — к голодному году. Бежит зверь из лесу неведомо куда — к лесному пожару (а по словам других — к засухе). О птицах свои приметы, на особый лад сложившиеся. Увидит зоркий глаз мужика-погодоведа, что купаются в пыли подорожной мелкие птахи-щебетуньи, дождя начнет ждать. Если сидит-ощипывается домашняя птица — к ненастью, «вольная» — к ведру. Летят стаями пташки на конопляники — к завидному урожаю конопли. Но как об отдельных породах звериных, так и о птичьих семьях, существуют приметы — о каждой наособицу.
Изощряясь в словесном единоборстве, деревенские краснословы всегда не прочь загануть захожему человеку и загадку. Подчас такую загадают, что в тупик встанет не набивший разума на догадливости, не наваривший в житейской кузнице языка новичок. «Зверок — с вершок, а хвост — семь верст!» (игла с ниткой), «Деревянная птица, крылья перяные, хвост железный!» (стрела), «Одна птица кричит: мне зимой тяжело, другая кричит: мне летом тяжело, третья кричит: мне всегда тяжело!» (сани, телега и лошадь). «Махнула птица крылом, покрыла весь свет одним пером!» (ночь), «Летела птица через Божью светлицу: тут мое дело на огне сгорело!» (пчела и церковь), «Дважды родился, ни однова не крестился, один раз умирает!» (птица) — сыплет загадками наша деревня.
Русский народ, величающий «Индрика-зверя» всем зверям матерью, признает, однако, за царя царства звериного и могучего льва. Но гордый властитель пустынь и степей мало знаком нашему пахарю-сказателю, знающему о нем больше понаслышке да по лубочным картинкам. Потому-то и обмолвилась о нем русская крылатая молвь словно мимоходом. «Лев мышей не давит!» — гласит она в укор сильным людям, притесняющим слабых. По старинному, и теперь еще не отжившему времени-века, поверью, лев строго блюдет свою царскую власть: «спать — спит, а одним глазом видит». Про тигра, кровожадного соседа царь-зверя, только и знает народная Русь, что он «лютый». Но зато из этой могучей породы облюбовала она в своем живучем слове дальнюю родню льва могучего да тигра лютого — нашу красавицу домашнюю кошку, перенявшую от обоих понемногу свой нрав-обычай. Дикой кошки совсем не знает народное слово, а о своем домашнем «тигро-льве» насказало и невесть сколько поговорок всяких. «Кто кошек любит — будет жену любить!», «Без кошки не изба (без собаки не двор)!», «Знает кошурка свою печурку!», «На мышку и кошка зверь!», «Кошки дерутся — мышкам приволье!», «Напала на кошку спесь, не хочет и с печки слезть!», «Любит кошка молоко, да рыльце коротко!», «Лакома кошка до рыбки, да в воду лезть не хочется!» — говорит-приговаривает наш краснослов-народ, применяя связанные с видом-нравом кошки поговорки ко всевозможным явлениям человеческой жизни. «Поклонишься и кошке в ножки!» — говорится гордецу, которому на роду написано переломить свою спесь-гордость. «У них лады, что у кошки с собакой!» — кивают головой на сварливую супружескую чету. «Захотел от кошки лепешки!» — машут рукою при рассказе о чьей-либо сомнительной щедрости. По простонародной примете: кошка свертывается клубком — к морозу, крепко спит брюхом кверху — к теплу, скребет лапами стену — к ветру непогожему, пол — к замети-вьюге, умывается — к ведру (и к приходу гостей), лижет хвост — к дождю, на человека тянется — обновку (корысть) сулит. Существует старинное поверье, что кошка так живуча, что только девятая смерть и может ее «уморить до смерти». Загадки загадывает посельщина-деревенщина про этого живучего зверя такие, как например: «Две ковырки, две подковырки, один вертун, два войка, третья маковка!», или: «Выходит турица из-под каменной горицы, спрашивает курицу турица: — Курица, курица! Где ваша косарица? — Наша косарица лежит на пещерских горах, хочет ваших детей ловить. — Ах, горе горевать: куда нам детей девать?» (крыса, кошка, мыши и печь), или: «Идет Мырь-царь, навстречу Мырь-царю Гласим-царь: — Где видел Смотряк-царя? — Смотряк-царь подымается на звеновские горы, со звеновских гор — на пещерские горы, со пещерских гор в Стратилатово царство!» (мышь, петух и кот). В целом ряде других, подобных этим, загадок загадывает народная молвь про кошку и обреченную ей добычу. Мышь зовут «сивой буренкою», приговаривая, что ее «и дома не любят, и на торгу не купят». «Под полом-полом ходит барыня с колом!» — гласит о ней старая загадка. «Мала-мала, а никому не мила!» — подговаривается другая. А и как тут любить этого маленького серенького зверька русскому пахарю, когда об иную пору мышиный народ у него чуть не весь хлеб на гумнах да по амбарам поедает! Недаром заводит русский мужик кошек для борьбы с этим страшным для него зверем и даже особыми заговорами, из уст ведунов-знахарей, заговаривает свои скудные запасы «от мышеяди».
Кошка у древних египтян считалась священным животным. У всех народов она была спутницею колдунов. Народное суеверие приписывает ее видящим в темноте глазам необычайную силу, почерпнутую из мира таинственного. Трехшерстная кошка, по мнению наших пахарей, приносит счастье тому дому, где живет; семишерстный кот является еще более верным залогом семейного благополучия. По словам русских сказок, кошка — чуть ли не самое смышленое животное. Она сама «сказывает сказки» и не хуже дотошного знахаря умеет «отводить глаза». «Кот-баюн» был наделен голосом, слышным за семь верст, и видел за семь верст; как замурлыкает, бывало, так напустит, на кого захочет, заколдованный сон, которого и не отличишь, не знаючи, от смерти. Черная кошка является, по народному слову, олицетворением нежданного раздора: «Им черная кошка дорогу перебежала!» — говорят о врагах, недавно еще бывших чуть не закадычными друзьями. В стародавние годы знающие всю подноготную люди говаривали, что на черную кошку можно выменять у нечистой силы шапку-неведимку и неразменный червонец. Нужна-де ей, окаянной, черная кошка, чтобы прятаться в нее на свят Ильин день, когда грозный для всякой нежити-нечисти пророк сыплет с небес своими огненными стрелами. Еще и в наши дни говорят на Руси, что, кто убьет чьего-нибудь любимого кота, тому семь лет ни в чем удачи не будет. Кто любит-бережет кошек, того этот хитрый зверь охраняет от всякой «напрасной беды». Много и других поверий связано с ним в богатом суеверной памятью русском народе.
Собирающий дани-выходы с пчелиных бортей и пасек, лесной воевода медведь, исстари веков живущий по соседству с краснословом-пахарем, дал обильную пищу его красному слову-преданию. Запечатлелся он своим неуклюжим обликом во многом-множестве пословиц, поговорок, прибауток и загадок, каждая из которых росла-повыросла на утучненной веками почве народной жизни — веками богатырского труда, подвижнического терпения и простодушной мудрости. Окрестил русский народ медведя Мишкой, Михайлой Иванычем величает, Топтыгиным прозываючи. Распознали-разведали двуногие соседи обитателя лесных берлог весь норов его, знают, что незлобив и даже добр по-своему — по-медвежьему — он, если его не трогать; но что охотникам, выходящим на него с топором да с рогатиной, совсем напрасно полагаться на его доброту: умеет он быть грознее грозного воеводы — того и гляди из «косолапого Мишки» превратится в свирепое лесное чудовище. «Отпетыми» зовут завзятых медвежатников, при каждом выходе на охоту провожая их, как на смерть. «Всем пригнетыш!» — прозвали медведя даже и по тем местам, где еще на нашей памяти водили их на цепи с кольцом в губе вожаки, заставлявшие лесных воевод давать и серому люду деревенскому, и господам-боярам целые представления: показывать, как ребята горох воровали, как пьяные мужики по канавам валяются, как старые старухи, как молодые молодушки ходят, и всякие иные премудрости. Плясал медведь на цепи, угощался медком да винцом, потешал честной люд православный, а сам — только бы сорваться с цепи! — все в лес норовил убежать на свободное житье привольное. Оттого-то, вероятно, и сложилась старая пословица ленивых работников, любящих откладывать со дня на день свою, даже и урочную, работу: «Дело не медведь — в лес не убежит!» Увалень-медведь: идет-нейдет, сопит, с боку на бок переваливается, а ломит наверняка: где прошел, там и чуть не просека в лесу. Присмотрелся к его «вожеватости» деревенский приметливый люд: «Экий медведь!» — говорит он о неповоротливых мужиках — «Так и прет, не разбирая!»; «У него все ухватки медвежьи: как увидит, облом, так и облапить норовит!» — оговаривают привередливые красные девушки неуча-парня. «Корова комола (безрога), лоб широк, глаза узеньки; в стаде не пасется и в руки не дается!» — обрисовывает самарская загадка пасущегося весной-летом в лесных трущобах, а на зиму заваливающегося в теплую берлогу да целую зиму сосущего свою жирную лапу медведя. «Медведь — лешему родной брат, не дай Бог с ними встренуться!» — говорят симбирские подлесные жители, а сами (кто посмешливее!) приговаривают, прибаутки ладят: «Ванька малый, где был? — У Тули! —
Чего ел? — Дули! — Кого видал? — Воеводу! — В чем он? — В черной шубе и кольцо у губи!» От псковичей пошла гулять по светлорусскому простору такая загадка в лицах: «Пошел я по тухтухту (на охоту), взял с собой тавтавту (собаку), нашел я храп-тахту (медведя); кабы не тавтавта, съела бы меня храп-тахта!» О том, как собирает медведь дань с народа пчелиного, существует немало всяких россказней.По медвежьему хотенью и зима студеная длится: как повернется он в свое берлоге на другой бок, так и зиме ровно половина пути до весны осталась.
Волк, лиса и заяц стоят следом за медведем, лесным воеводою, в словесном воспроизведении народной Руси, причем каждый из этих трех представителей дикого звериного царства вносит в общую картину последнего свои, только ему одному присущие, черты. Первый является ярким воплощением злобного хищничества; вторая — сама хитрость, умеющая заметать хвостом следы своей вороватости; третий — воплощенная трусость и незлобивость. Самыми выразительными для них можно назвать присловья: «Из-под кустика хватыш!» (волк), «В чистом поле увертыш!» (лиса) и «Через путь предыш!» (заяц). Едва ли возможно точнее определить в немногих словах весь их нрав-обычай.
Еще лучше медвежьей знакома волчья повадка русскому пахарю, то и дело приходится ему сталкиваться лицом к лицу с этим хищником: то зарежет он корову, забредшую из стада в лес, то дерзко ворвется в самую средину стада и выхватит овцу-другую, а то даже заберется темной ночью на двор, если голоден очень. «Волка ноги кормят!» — говорит народная Русь, а сама приговаривает: «Не за то волка бьют, что сер, а за то, что овцу съел!» Но тут же и применяет она волчьи качества к своему брату-человеку, не отдавая предпочтения последнему: «Двуногий волк опаснее четвероногого!», «Сытый волк смирнее ненасытного человека!» Сплошь да рядом можно услышать такие пословицы-поговорки, как: «Стань ты овцой, а волки готовы!», «Выть тебе волком (с голоду) за твою овечью простоту!», «Пастухи воруют, а на волка поклеп!», «Видать волка и в овечьей шкуре!», «Пустили волка в хлев!», «Сказал бы словечко, да волк недалечко!» Видит краснослов-народ около себя всяких хищников, но, и видя, не сидит из предосторожности у себя по запечью: «Волков бояться — в лес не ходить!» — говорит он, выходя прямо к ним навстречу. Слышит мужик-простота, что обок с ним возводят на кого-нибудь злую напраслину, невольно вырывается у него поговорка: «И то бывает, что овца волка съедает!» Пригляделся он к хищному люду: «Не клади волку пальца в рот — откусит!» — гласит о последнем крылатая молвь. «Дай денег в долг, а порукой будет волк!» — обмолвилась народная Русь о любителях занимать без отдачи; «Как волка ни корми, все в лес глядит!» — о людях, которых не приручить; «Отольются волку овечьи слезы!» — о том, что не избежать злому человеку заслуженного волчьим нравом возмездия; «Обманет — в лес, как волк, уйдет!» — о ненадежном товарище-сотруднике; «И волки сыты, и овцы целы!» — о таких случаях, когда концы недоброго дела спрятаны в воду, а те, над кем это дело сделано, еще не совсем обобраны. Приходится кому-нибудь случайно покривить душой, не под силу против всех прямой дорогой идти, когда все колесят вокруг да около; и вот — в оправдание готова у него подсказанная горьким опытом поговорка: «С волками жить — по волчьи выть!» Простонародные приметы гласят, что если перебежит путнику дорогу волк, это — к счастью; покажется много волков в какую зиму под деревней — к голоду. В некоторых местностях называют волка «страхом»: «Страх (волк) тепло (овцу) волочет!» — говорят рязанцы, любители загадок; «Страх тепло тащит, а тепло — караул кричит!» — вторят им симбирские краснословы. По всему светлорусскому простору ходит такая загадка о волках: «За лесом, за лесом жеребята ржут, а домой нейдут!» По стародавнему поверью, от нападения волков можно зачураться путнику именем св. Георгия Победоносца: но это только в таком случае, когда тот, на кого нападают волки, не обречен им на растерзание за грехи. Белый волк — царь-волк; если встретится с ним человек — не быть ему живому, даже если в руках ружье.
Волк, по народным сказаниям, является олицетворением темной тучи, заслоняющей солнце, и вообще темноты. «Пришел волк (темная ночь) — весь народ умолк; взлетел ясен-сокол (солнце) — весь народ пошел!» — загадывается старинная загадка. «Облакыгонештеи от селян влъкодлаци нарицаються; егдау бо погыбнеть лоуна или слънце — глаголють: влъкодлаци лоуну изъедоша или слънце; си же вься басни и лъжа суть!» — говорится в Кормчей Книге. Волком иногда оборачивался, по слову языческой старины, даже сам Перун, появляясь на земле; колдуны и ведьмы старались подражать богу богов славянских. В одном из наиболее древних заговоров причитается о том, что на сказочном острове Буяне «на полой поляне светит месяц на осинов пень — в зеленой лес, в широкой дол. Около пни ходит волк мохнатый, на зубах у него весь скот рогатый…» Повторяющиеся не только на Руси, но и у всех славянских и соседних с ними народов сказки об Иван-царевиче и сером волке наделяют этого зверя-хищника даже крыльями. Летает он быстрее ветра, переносит — серый — на своей спине царевича из одной стороны света белого в другую, помогает ему добыть чудесную жар-птицу, золотогривого коня и всем красавицам красавицу — Царь-Девицу. Говорит этот сказочный волк голосом человечьим и одарен необычайной мудростью. Старинное малорусское поверье подает пахарю-скотоводу совет класть в печку кусок железа — в случае, если отобьется от стада, забредет в лес животина, ни за что не тронет тогда ее лютый зверь-волк. С зимнего Николы, говорит народ, начинают волки рыскать стадами по лесам, полям и лугам, осмеливаясь нападать даже на целые обозы. С этого дня вплоть до Крещенья — волчьи праздники. Только после крещенского водосвятия и пропадает их смелость. По рассказам ямщиков, волки боятся колокольного звона и огня. Поддужный колокольчик отгоняет их от проезжего: «Чует нечистая сила, что крещеные едут!» — говорит бывалый, состарившийся за ямской гоньбою люд. Во всей новгородской округе для предохранения скота от волков, в зимнее время подбирающихся по ночам к задворкам, еще недавно было в обычае обегать села-деревни с колокольчиком в руках, причитая под звон: «Около двора железный тын; чтобы через этот тын не попал ни лютый зверь, ни гад, ни злой человек!» Верящие в силу колдовства люди рассказывают, что если навстречу свадебному поезду бросить высушенное волчье сердце, то молодые будут жить несчастливо. Волчья шерсть считалась в старину одною из злых сил в руках чародеев.
Собака — одной породы с волком, но с давних времен стала его лютым врагом, защищая-оберегая хозяйское добро. Недаром сложилась неизменно оправдывающаяся в жизни поговорка: «Собака — человеку верный друг!» Заслышит волк собачий лай, сторонкой норовит обойти, знает, серый, что зубы-то у этих сторожей острые, а чутье — на диво. О своем верном друге-стороже насказал краснослов-пахарь немало всяких крылатых словец, и все они в один голос говорят о собачьей привязанности, о собачьем «нюхе» (чутье), о собачьей неприхотливости. По собачьему лаю узнает сбившийся с дороги путник, где поблизости жилье человеческое. По нему же загадывают на Святки и красные девушки: «Гавкни, гавкни, собаченька, где мой суженый!» Многое-множество примет связано с хорошо знакомым деревенскому человеку собачьим нравом. Если собака, стоя на ногах, качается из стороны в сторону — к дороге хозяину; воет пес, опустив морду вниз (или копает под окном яму) — быть в доме покойнику; воет, подняв голову — ждут пожара; траву ест собака — к дождю; жмется к хозяину, смотря ему в глаза — к близящемуся несчастью; мало ест, много спит — к ненастной погоде; не ест ничего после больного — дни того сочтены на небесах.
«Не бывать волку лисой!» — говорит старая пословица. И впрямь так: весь нрав ее — на свою особую стать. Зовет ее народ «кумушкой», «Патрикеевною» величает. «Лисой пройти», в его устах равносильно со словом схитрить («спроворить»); есть даже особое словцо — «лисить». Лиса — слабосильнее волка не в пример, да, благодаря своей повадке, куда сытнее его живет. Она — «семерых волков проведет»: как ни стереги собака от нее двор, а все курятинки добудет. «Лиса и во сне кур у мужика в хлеве считает!», «У лисы и во сне ушки — на макушке!», «Где я лисой пройдусь, там три года куры не несутся!», «Кто попал в чин лисой, будет в чине — волком!», «Когда ищешь лису впереди, она — позади!», «Лиса все хвостом покроет!» — перебивают одна другую старинные пословицы-поговорки. «У него лисий хвост!» — говорится о льстивых хитрецах. В простонародных сказках лиса, обыкновенно, выводится обок с зайцем, который представляется рядом со своей пушистой соседкой еще трусливее и беззащитнее. «По лесу-лесу лисье жаркое в шубейке бежит!» — загадывают про него на среднем Поволжье. «Труслив, как заяц!» — говорят в просторечье о робких не в меру людях. Зовут белого зимой, серого по осени, рыжего летом трусишку-зверька «косым». Все поговорки о нем — охотничьи. «Делу время — потехе час!» — говаривали с давних дней на Руси. И вот, любо охотнику целыми часами гоняться за косым. «Коня положу, да зайку ухожу!», «Не дорог конь — дорог заяц!», «Рубль бежит, сто догоняют!» Перебежит косой заяц дорогу — лучше вернуться домой, по охотничьей примете, а то никакого толку не будет весь день. Трусоват заяц, а есть на свете и другой зверь, что, по народному слову, и его боится: лягушка, прячущаяся в своей болотине при виде такого страшилища… В песнях зайцу-трусу посчастливилось — не «косым» зовут там его, а «заинькой» величают. Его именем прозываются в северной и средней полосе России особые игровые-хороводные песни (в Вологодской, Тверской, Псковской, Вятской, Тульской, Новгородской и Орловской губерниях). «Заинька, по сеничкам гуляй-таки, гуляй; серенький, по новеньким разгуливай, гуляй!» — запевается одна из таких «заинек-песен». «Заинька, и где был, побывал? Серенький, и где был, побывал? — Был, был, парень мой, был, был, сердце мой, я во лесе в ельничке, во зеленом сенничке!» — вторит ей другая, в ином месте записанная. «Что ж ты делал, заинька? Что ж ты делал, беленькой? — Я капусту ломал, зеленую поглодал!» — заливается третья, переносящая заиньку из лесу в огород. Каждая из этих песен продолжается вопросами о том, что делал заинька, которого, кстати сказать, изображает ходящий в кругу хоровода, и кончается припевом, вроде: «Заинька, поклонись, серенькой, поклонись! Заинька, кого любишь, серенькой, кого любишь, заинька, поцелуешь, серенькой, поцелуешь»… Заинька-парень целует которую-нибудь из девушек под припев хоровода: «Вот как, вот так, поцелуешь!»… После этого его заменяет поцелованная, а он присоединяется к поющим, которые заводят новую песню-«заиньку». Чаще всего, — если в кругу стоит-ходит девушка, — поется: «Стелю, стелю постелюшку, стелю пуховую!», кончающаяся словами: «Кого люблю, кого люблю, того поцелую!»… Заяц не только воплощение трусости, но и олицетворение быстроты. Потому-то быстрое, едва уловимое мелькание отблеска солнечных лучей на стенах, потолках и полу называется «зайчиком». Это название относится в народе и к синим огонькам, перебегающим по горящим угольям. В старину повсеместно на Руси зайчатина считалась поганой пищею; еще и до сих пор не везде станут у нас есть зайца, не говоря уже о староверах-раскольниках, у которых это прямо-таки воспрещается. Простонародное суеверие не советует вспоминать о зайце, плавая во время купания: Водяной утопить за это может.