Народная Русь

«Три беды снаряжу; Подошлю воров, Чтоб покрали коров; Подошлю людей, Чтоб покрали клетей; Подошлю куманей, Чтоб увели комоней»…

В другой, псковской же, до сих пор играющейся песне на «комо-нях» разъезжает широкая боярыня — Масленица. Вероятно, есть и по другим местам такие песенные выражения, но нельзя не заметить, что чем дальше, тем все менее и менее понятной великороссу становится это древнее слово, помнящее дни Гостомысла [89] . «Ах ты, конь мой конь, лошадь добрая!» — поет современная деревня, сливая оба имени своего вековечного помощника. «Кляча воду возит, лошадь пашет, конь — под седлом!» — наряду с этим оговаривает она самое себя.

89

Гостомысл — первый посадник новгородский, убедивший старейшин отправить послов к варягам для призвания князей. О нем существуют и другие преда-ния, называющие его сыном Буривоя, князя славянского (потомка Вандала). По этим преданиям, он перед смертью своей завещал призвать князей на Русь из родственного ему дома князей варяжских. Рюрик, если верить сказанию, приходится внуком Гостомыслу со стороны матери

Многое множество пословиц, поговорок и всевозможных прибаутков-присловий о коне-лошади, вылетело из словоохотливых уст русского народа, перехвачено по дороге из одних — в другие зоркими да чуткими калитами-собирателями, занесено ими на страницы живой летописи народного слова. Не только пахарем-работником был конь, а и верным другом родной удали. Он является в представлении народа-краснослова воплощением здоровой бодрости: «Он ходит — конь-конем!» — говорят у нас. Отголосок богатырских времен слышится в таких изречениях вольного казачества, как: «Конь мой конь, ты мой верный друг!», «Вся надежа — верный конь!», «Конь под нами, а Бог — над нами!», «Господи, помилуй коня и меня!», «Конь не выдаст — и смерть не возьмет! «Добрый конь из воды вытащит, из огня вынесет!», «Счастье на коне, бессчастье — под конем!», «Счастливый на коне, бессчастливый — пеш!» и т. д. «Поглядим — вывезет ли конь!» — замечают о надеющихся на счастье. Про неудачливую случайность говорят в народе: «Хотелось на коня, а досталось под коня!» С кем приключится несчастье, — к тому сплошь да рядом применяются поговорки: «Пришла беда, отворяй ворота, выпускай добра-коня!», «Пропал конь — так и оброть в огонь!», «Увели конька, так не нужна и оброть!» и т. п. Безлошадный двор — убогая семья; обезлошадеть — попасть в нужду невылазную. Потому-то и говорится в народе: «Мужик без лошади — что дом без потолка!», «Без коня — не хозяин!», «Без лошади — не пахарь!», «Есть на дворе лошадка да конек — и сыт, и одет!», «Без хлеба с голоду помрешь; без коня — и с хлебом намыкаешься горя!» Знает народная Русь, что «Счастье не кляча — хомута не надвинешь!»; но — и знаючи — готова, как и в стародавнюю пору, повторять свои пословицы-поговорки, вроде: «Хорош конь — счастлив и детина!» Древнерусские богатыри не только ударяли своих добрых коней по крутым бедрам, а и становились на отдых у Сафат-реки, засыпали им в торока пшена сорочинского, запускали их на луга поемные-бархатные, давали им тела нагуливать. Так и теперь твердо помнят коневоды русские, что погонять коня надо не кнутом, а овсом (кормом). «Не накормлен конь — скотина, не пожалован молодец — сиротина!» — ходит по светлорусскому простору народное слово. «Конь тощий — хозяин скупой!» — приговаривает народ: «Гладь коня мешком — так не будешь ходить пешком!» Хорошая лошадь без хозяина не останется, по слову старых людей. «Добрый конь — не без седока, с седоком — не без корму!» — добавляют иные. Но и корм — корму рознь; недаром обмолвился сельскохозяйственный опыт пословицами: «Вола гущей откормишь, коня — только раздуешь!» Не один корм, а и уход за конем нужен: «От хозяйского глаза и конь добреет! Как в езде, так и в рабочем обиходе, советуют хозяйственные, заглядывающие вперед люди беречь коня.

«Одним махом всего пути не проскачешь!» — говорят они: «Одним конем поля не покроешь!» «Выше меры и конь не протянет!», «Пахать — паши, да оглядывайся, погонять — погоняй, да остерегайся!» Не так-то легко завести доброго коня. По дедовскому поверью, идущему из далеких глубин старины стародавней, покупать лошадь надо с большой оглядкою, с немалой опаскою. «Одними деньгами добра коня не укупишь! — гласит простонародная мудрость: «Не пришелся ко двору конь, так хоть живого под овраг вали!» Повсеместно можно услышать в деревнях-селах рассказы о том, как домовой («соседко» — по иным разносказам) того, либо другого коня не взлюбил. Народ верит, что этот хранитель домашнего очага каждую ночь разъезжает по двору на лошади: не придется ему по нраву новый конь — загоняет до полусмерти, приглянется — сам, старый, гриву заплетать зачнет, холить примется, корму подкладывать станет. «Наших лошадок домовой любит!» — говорится сплошь да рядом в крестьянском быту при взгляде на коней, которым, что называется, впрок корм идет. Один домовой любит одну масть, другой — иную. Не придется какая шерсть «ко двору», — лучше и не заводить таких в другой раз: все равно, толку не будет. До сих пор старые, прочно сидящие «на своем кореню» хозяева придерживаются обычая водить лошадей одной масти, чтобы не досадить «дедушке», живущему в печке — что ни ночь, обходящему дозором все клети, все сараи. «Чей конь — того и воз!» — сложилась в народе поговорка о работящих людях, наживающих достаток трудом праведным; но ее же иногда применяют и к тем, кто не особенно чист на руку. «Даровому коню в зубы не смотрят!» — оправдываются любители до поживы на даровщину. Но таким зазорным хлебоедам того и гляди придется услышать отповедь: «С чужого коня — среди грязи долой!» Зачастую говорят они сами себе: «И прыгнул бы на коняшку, да ножки коротки!» Свое добро — всякому дорого. Из этого понятия и сложилась поговорка: «Непродажному коню — и цены нет!» Об увальнях, неповоротливых разумом, тяжелых на соображение работниках обмолвилась народная Русь словцом: «На коне сидит, а коня ищет!». «Волк коню — не товарищ!» — говорит она, сопоставляя рабочую силу с хищником, вырывающим кусок чуть не изо рта у соседа. «Чешись конь с конем, свинья с углом!» — оговаривает простодушная деревня напрашивающихся на свойство, не приходящихся ей по сердцу чужаков. Ничего силком с человеком не поделать, как ни учи его — не приручишь; так и с конем неезженым. А «обойдешь да огладишь — так и на строгого коня сядешь!» — говорит народ. Нет человека без недостатка, люди — не ангелы, жизнь — не рай. «Конь о четырех ногах — и тот спотыкается!» — гласит вещее, пережившее века слово: "Кабы на добра коня не спотычка, кабы на хорошего работника не худа привычка — цены бы им не было!» Опыт — великое дело в житейском обиходе: вооружась им, понабравшись его по жизненной путине, не надо уже и по семи раз ко всему приглядываться, по семи раз отмеривать, — смело иди, режь — не бойся!.. «Старый конь борозды не портит!» — применяет народная Русь к этому случаю свою крылатую молвь. Но не великая радость и старая опытность, если ей суждено — волей-неволей — дряхлеть год от году. «Укатали сивку крутые горки!» — пригорюнивается не одна седая голова, на Божий мир глядючи, былое вспоминаючи: «Был конь, да изъедился!» Приходит пора, что и тряхнул бы прежний удалец стариной, да спина не разгибается; и принялся бы за дело, да ноги ломит: как ни корми такого работника — все «не в коня корм»… Знает-помнит об этом народ, — недаром к слову молвит: «В худого коня корм тратить — что воду лить в бездонную кадушку!»

Дорожит хорошими работниками русский народ, в поте лица по Божию завету — вкушающий хлеб насущный. «Он работает — как лошадь хорошая!» — ходит молва о такой ворочающей горы силе, «Что ни сделал — все из-под кнута!» — о работниках иного склада, противоположного этому. «Лошадка в хомуте — везет по могуте!» — отговариваются слабняки, ссылаясь на свое малосилье. Как в работе за столом вокруг чашки со щами «ложкой, а не едоком», — так и в дороге — «не лошадью, а ездоком», берут. Ко всяким случайностям своего домашнего обихода применяет коневод поговорки-пословицы, связанные с понятием о коне-пахаре, коне-скакуне. «Кобыла с волком тягалась — хвост да грива осталась!» — говорит он о непосильной борьбе с кем-либо. «Не бери у попа дочери, у цыгана — лошади!» — приговаривает он, недоверчиво вслушиваясь в хвастливые речи. «Большая лошадь нам не ко двору — травы недостанет!» — посмеивается деревенский люд, перебивающийся с хлеба на воду, в ответ на предложение неподходящего к его засилью дела. «Шутник — покойник: помер во вторник, а в среду встал — лошадку украл!» — отзываются в народе смешливым прибауткой на ложные слухи, распространяемые любителями их. «Пеший конному не товарищ!» — отвечают сытые своим потовым трудом, серые с виду пахотники-мужики, когда их спрашивают, почему они не водят дружбы с горожанами-бархатниками, у которых, по пословице: «На брюхе шелк, а под шелком-то — щелк»…

Горе горькое хлеборобу без своей родимой полосы, но не в радость земля, если нет у него коня-пахаря на дворе. Краснослов-народ, умудренный тысячелетним опытом трудовой жизни, идет и дальше в своих определениях причин зажиточности: «Не дорога и лошадь, коли у кого во дворе бабушки нет («кому бабушка не ворожит» — по иному разносказу)!» — говорит он. Бабушкой зовется в просторечье иногда слепое счастье, иногда вызволяющий изо всякой беды богатый (или сильный) родственник. «Счастье — не лошадь: не везет по прямой дорожке, не слушается вожжей!» — замечают старые люди, перешедшие поле жизни. Лишиться лошади — в быту русского крестьянина великое горе: ничуть не меньшее, чем пожар, если только не большее. Оттого-то и причитают, голосят на всю деревню бабы-хозяйки над павшим конем, называя его «кормильцем», «родимым» и другими ласковыми именами-величаниями. «Ой, что-то мы, горькие, станем делать! На кого-то ты, кормилец, нас спокинул?!. Пойдем мы по миру с сумою, под окнами Христа-ради… Намыкаемся мы горюшка, насидимся без хлебушка — со малыми детушками… Кто-то нам пашеньку запашет? Кто полосоньку взборонует?» — голосом вопят, что над покойником, деревенские плакальщицы, на все лады выхваляя его «статьи» — достоинства. «Ты по пашеньке соху водил легче перушка», — хватающим за душу голосом продолжают они, — «бороздочки-то бороздил глубокие, не глядя — шел прямохенько, не погоняючи — любехонько! Твои быстры ноженьки не знали устали; помнил ты все пути да все дороженьки. Побежишь — не угнаться ветру буйному»… — Немало и других, кроме этого — подслушанного на симбирском Поволжье — причитанья над павшим конем-пахарем, ходит и в наши дни от села к селу по народной Руси.

Весной-летом, вплоть до поздней осени — работа коню в поле (то пахота, то бороньба, то сев, то сноповоз); зимой — извоз начинается, тянутся по дорогам обозы. И там, и тут сближается пахарь-человек с конем-пахарем. Как же не слагаться в стихийно широкой душе первого всяким словам крылатым да певучим про нрав-обычай его вековечного помощника! И ходят они по людям из века в век, из года в год, видоизменяясь сообразно с местными условиями жизни. Ямской промысел, существующий на Руси не один и не два века, придал этим «словам» свой особый цвет. Дорога представляется русскому ямщику «брусом» («бревном»), растянувшимся через всю Русь. «Кабы встал, я бы до неба достал; руки да ноги, я бы вора связал; рот да глаза, я бы все увидал, все рассказал!» — влагает он свою мысль в уста дороги. Верстовой столб, по народному слову, «сам не видит, а другим указывает, нем и глух — а счет знает». Поддужный колокольчик, веселящий сердце и ямщику, и седоку, и даже лошадей подбадривающий (волков пугающий), — по народной загадке — «кричит без языка, поет без горла, радует и бедует, а сердце не чует». Покровителем лошадей является, по народному представлению, святая двоица Флор и Лавр (память — 18-го августа), о которых в свое время говорилось уже (см. гл. XXXII). Дорожные люди отдаются под защиту св. Николая-чудотворца. «Призывай Бога на помощь, а Николу в путь!» — гласит народное благочестие. «Где дорога — там и путь», — приговаривает мужик-простота, — где торно, там и просторно!» Ямская гоньба, почтовая езда создали-выработали своих лихачей, не лишенных своеобразной удали, напоминающей отдаленный пережиток богатырства. Любят они тешить сердце молодецкое, птицею летать; заливаются песнями удалыми, погоняют сжившихся с ними коней не кнутом — не овсом, а посвистом да выкриком. «Тело довезу, а за душу не ручаюсь!» — подсмеивается иной ямщик над своим бесшабашным молодечеством. «С горки на горку, барин даст на водку!» — покрикивает он, разгоняя птицу-тройку. «Эй вы, соколики!» — бодрит коней его голос, как начнут уставать они. Словно и усталь не берет их, чуть только крикнет удалец-молодец, сидящий на козлах, свое: «Грабят! Выручай!» Шажком поедет — песню за песней поет ямщик, особенно если порожнем приходится ехать в обратный путь. Самые голосистые запевалы по большой дороге — из ямщиков. И песен никто столько не знает.

Пригляделся народ к нраву-обычаю своего вековечного работника, коня доброго, за многовековую жизнь бок о бок с ним. Отсюда — и множество всяких примет пошло по народной Руси разгуливать. Ржет конь — к добру, ногою топает — к дороге, втягивает ноздрями воздух дорожный — дом близко, фыркает в дороге — к доброй встрече (или к дождю). Закидывает лошадь голову — к долгому ненастью, валяется по земле — к теплу-ведру. Споткнется конь при выезде со двора в дорогу — лучше, по словам старых приметливых людей, вернуться назад, чтобы не вышло какого-нибудь худа; распряжется дорогой — быть беде неминуемой. Хомут, снятый с потной лошади, является в деревенской глуши лечебным средством: надеть его на болящего лихорадкой человека — как рукой, говорят, всю болезнь снимет. Вода из недопитого лошадью ведра — тоже, если верить ведунам-знахарям, может облегчать разные болезни, если ею умыться со словом наговорным. Конский череп страшен для темной силы-нечисти. Оттого-то до сих пор во многих деревнях можно видеть черепа лошадей, воткнутые на частокол вокруг дворов. Друг-слуга пахаря-народа конь-пахарь остается верным ему даже и после своей смерти.

LVI Царство рыб

Расселяясь во все стороны светлорусского простора, наш народ-хлебороб шел берегами могучих рек, шаг за шагом надвигался по их многоводным притокам на дремучие лесные крепи, оседая на приглянувшихся его хозяйственному зоркому глазу, открытых ласке солнечных лучей полянах, или на расчищенных с помощью топора местах, всякий раз — поблизости от воды. Реки служили естественным путем-дорогою народной Руси, сроднившейся с ними с младенческих лет своего богатырского существования. «По которой реке плыть — той и песенки петь!», «Из которой реки воду пить — той и славу сложить!» — гласят простонародные изречения, дошедшие до наших дней из старины стародавней, пережившие целый ряд веков, затонувших в глубине былого-минувшего. Не только служили путем-дороженькой, но и за рубеж-границу слыли в старину на Руси реки быстрые-широкие: по одну сторону селилось-сидело, за Мать-Сырую-Землю держалось одно племя-род, по другую — иное, обособившееся от него, огородившее от посторонних наслоений свою родовую самобытность. «Два братца в одну воду глядятся, а вовек не сойдутся!» — обмолвилось о берегах реки крылатое народное слово, повторяющееся в виде загадки и в наши дни. В старину же его с полной справедливостью можно было применять не только к берегам, а и к их обитателям, разбредшимся в разные стороны, слетевшим некогда с одного родимого гнезда. Но не только от тесноты — в жажде приволья-пробора — расходились друг от друга племена-братья; заставлял уходить за реки чуть не целые народы натиск чужеземных ворогов, один за другим наступавших с азиатского востока. Шло время, миновали века за веками, отходило подобное расселение к преданиям прошлого — вместе с зарубежными хищниками, мало-помалу или исчезавшими с широкого поля исторической жизни, или расплывавшимися незаметными каплями в беспредельных волнах могугневшей век от века русской стихии. Память о былом осталась только на неписанных скрижалях всеобъемлющего слова народного — в старинных сказаниях, песнях, пословицах и поговорках, с течением времени обступивших богатую яркой пестротою трудовую жизнь пахаря. «Ты от горя за реку, а оно — уж стоит на том берегу!» — вылетело из уст народных окрыленное жизнью слово о лютом вороге, от которого не отгородишься никакими — не только водными, но и каменными, — рубежами. «Нет конька лучше быстрой реченьки: сядешь в лодку, взмахнешь веслами — плыви, куда душе захочется!», «Вода добрый конек: сколько ни навалил, клади — довезет!» — определяет народ-краснослов в метких образностью изречениях значение реки — как водной дороги и сплавной силы. «Не накормила земля — накормит вода!» — можно услышать от береговых жителей, спасаемых в скупые на урожай годы щедротами реки, являющейся их кормилицею. У поречан и паозеров сложились даже и такие поговорки, например, ни за что не пришедшие бы на мысль пьющему из ручьев-родников, а тем более — из колодцев пахарю, как: «Воды — не нива, не орешь их, не сеешь — а сыт бываешь!» «Поживи у реки, подрядись в рыбаки- без пашни с хлебом будешь!», «Дал бы Господь рыбку, а хлебец будет!» Рыболовство в неродимых полосах, например, в северных и северо-восточных, излюбленных морозами губерниях, — заняло первое место в народном продовольствии, превратив прямых потомков крестьянствовавшего богатыря Микулы Селяниновича в природных рыбарей, с малолетства кормящихся у реки. По черноземным же местам, омываемым рыбными водами, оно является немалым подспорьем в хозяйственном обиходе, давая заработок и пришлому люду, отхожему со своей, бедной какими бы то ни было угодьями, сторонки, меняющему свою доморощенную поговорку «Рыба не хлеб — сыт не будешь!» на новую, подсказываемую прикармливающим промыслом: «Река рыбки даст, рыбка хлебцем накормит!»

Шла по народной Руси сказочная-песенная слава не только о такой могучей водной стихии, какою являлись для русского сказателя-песнотворца — «глубота, глубота окиян-море, широко раздолье округ земли, глубоки омуты днепровские»; разносилась-разливалась по селам-деревням молва и о несудоходных реках, богатою добычей оплачивавших рыбачий труд, — слыли они «медвяной» («молочной» — по иному разносказу) водою в «кисельных» берегах. «У нас реченька не широка, не глубока, да торовата!» — приговаривают счастливые рыболовы, по морю не плававшие, с бурею на волновой быстрине не ратовавшие: «Покланяешься с берега берегу пониже да почаще — и сыт, и пьян станешь, и деньга-копейка в мошне зашевелится!», «Не тот рыбак богат, который умен, а тот — кто счастлив!»

Водные угодья с незапамятных времен служили на Руси богатой доходною статьей, нередко являясь предметом ожесточенных споров между хозяйствовавшими соседями. Старинные судебные волокиты сплошь да рядом затевались-поднимались из-за таких споров. «Чей берег — того и река, чья вода — того и рыба!» — звучит отголоском подобных тяжебных дел поседевшая от времени поговорка. «Не все пироги с рыбкою — поснедаешь и с редькою!» — подсмеивается над береговою деревенщиной, сидящею у рыбной реки без рыбы, природный пахарь, благодарящий Бога и за «пироги ни с чем»: «Ушица — рыбаку», — кивает он на воду, — «а рыбка — торгашу!» Но многое-множество сложившихся в рыбачьем обиходе пословиц-поговорок заглушает эти прибаутки смешливые — одна другой определеннее, одна красней-цветистее другой.

Знает, твердо помнит рыбак свой, завещанный отцами-дедами, обычай: «Не учи рыбу плавать!» — отзывается он на замечания пахаря-хлебороба, походя роняющего свое крылатое словцо о том, что, де — «рыба в реке — не в руке!» Считает памятующая евангельскую повесть народная Русь рыболовство апостольским делом; отдают себя наши поречане-паозеры под надежную защиту галилейских рыбарей, сделавшихся по слову Божию — ловцами человеков. Св. апостол Петр принимается русскими рыбаками и рыбопромышленниками за своего исконного покровителя. Ему поются заказываемые кормящимся у водных угодий людом благодарственные молебны в особые положенные дни; его благословение испрашивается при начале промыслов; зачастую приходит имя боговдохновенного рыбаря на память благочестивому русскому человеку при закидывании сетей. Почти в каждом летнем жилье рыбачьей артели можно найти образ святого покровителя рыболовов. Петров день (29 июня) повсеместно слывет рыбачьим праздником: так заведено на Руси со стародавних времен.