Народный проспект

– Он живет по другой стороне леса, там, где построили новые дома с бассейнами.

– Похоже, у него там все полный вперед.

– Я никогда там не был.

– А я – да. Я бы могла там жить, если бы кто-нибудь купил мне там дом.

– После переезда он сразу же развелся. Там никто не может долго быть счастливым..

Она глядит на него.

– Первый удар нанесла полиция. Я видела, так как была спереди. И как по мне, вообще трудно сказать, кто был первый. Ведь там был ужасный хаос.

– Это я нанес первый удар. Ясно?!

– Ну хорошо, хорошо.

– Это я приложил тому мусору. Левый хук, правый хук. Спокуха, спокуха. Прямо в центр его вселенной. У меня до сих перед глазами та его сплющенная собачья морда, западающая в черную дыру; и я знаю, что эта морда никогда уже не будет скалиться.

– Но ведь у них были шлемы.

– У этого шлема не было.

– Вообще-то, это все равно, кто нанес первый удар.

– Погоди… Но ведь это же не все равно, разве не так?

– Для меня – все равно.

– Это я нанес первый удар. Может это и смешно, но я чувствую себя ответственным за то, что случилось.

– Так я что, должна тебя еще и поблагодарить, а?

– Не должна, но это я сделал.

– Тогда, похоже, я тебя там видела.

– Наверное.

– Раз уж ты нанес этот удар, тогда ты должен был стоять спереди, как и я.

– Я уже говорил, что я там был и что его нанес. Кто-то должен был это сделать. Меня уже начинало доставать, вся та мирная, хипповская демонстрация. У нас пустые руки. Мой брат этого бы не сделал. Мой брат вечно чем-то занимался. Вечно где-то чего-то наклеивал, успокаивал ситуацию вокруг себя: не поднимайтесь, продолжайте сидеть, никакого насилия, не провоцируйте – слышал я его. Но еще я знал, что это не имеет смысла, в том смысле, что постоянно уступать, что, раз они – эти две отрицательные энергии – так близко, тогда нужно быстро выбить один другого, и будет спокуха, и можно будет идти дальше. Это как тучи во время грозы. Плюс. Минус. И молния. Спокуха! Действие – штука необходимая. Окопная война – это никакое не решение, это же известно еще с Первой мировой, разве нет?

– Не знаю.- А я знаю. Так что я нанес первый удар и запустил историю в ход.

– Тебя избили?

– С тех пор мне известно, каков на вкус сломанный нос.

– И как?

– Словно соленый мармелад.

– И что ты делал потом?

– Ты имеешь в виду: по жизни? Или после той демонстрации?

– По жизни.

– Самые разные вещи. Например, кровь сдавал, у меня нулевая, так что я спасаю всех. Какое-то время был гориллой-охранником, это была спокуха, в свое время люди больше боялись горилл, чем полицейских. Продавал газеты и книжки, только люди как-то быстро перестали желать читать что-нибудь приличное. Еще ездил на большегрузе. Бывал во Франции. Там тоже могли бы встретиться! Туда я возил польских цыплят, а французских возил в Польщу через Чехию. Охранял завод, чтобы не кто не разворовывал снаружи, но, в конце концов, ее разворовали изнутри, как и все остальное. Неожиданно оказалось, что мы охраняли совершенно пустой завод, в котором – кроме рабочих – не было ничего, даже каких-либо станков. И никому в голову не пришло, каким же чудом все там пропало. И где-то в это же время я встретил женщину своей жизни, довольно-таки сложную. Над ней издевался кто угодно, она работала в конторе того завода. Я сказал, что спасу ее, и с ней даже окольцевался, сделал ей бэби и развелся. Вообще-то я с ней еще поездил, это так. Потом еще пробовал разные занятия, как-то на мне это отразилось…

– Кололся?

– Нет.

– Кололся. Или колеса принимал. Потому она тебя и бросила. И, наверняка, другие девицы тоже.

– Откуда знаешь?

Он садится в кровати, закуривает. Глядит на нее.

Она продолжает лежать. Тоже закуривает, кашляет.

– Просто знаю. Знаю еще и то, что ты не только сам принимал, но и производил.

– И что это должно значить?

– Ничего. Просто я говорю, что знаю.

– Если когда-нибудь чего-то и сделал, то исключительно для собственного употребления. Это все. И это мое дело. И вообще, откуда ты знаешь?

– Возможно, наш жилмассив и большой, но не такой уже он и большой.

– Возможно, немного я в этом всем и торчал. Но сейчас уже все в порядке.

– То есть, сейчас уже ты только бухаешь.

– Я не бухаю.

– Бухаешь, бухаешь. Я же тебя каждый день вижу.

– И что это все должно значить? И с чего, блин, ты бы жила, если бы я не бухал? Если бы мы все не бухал?

– Успокойся. Это ничего страшного. Парень всей моей жизни тоже принимал и бухал, потому-то потом вся наша коммуна и разосралась. Он пустил на свои наркотики все бабки из нашей общей кассы.

– Вовсе не ничего! Я же говорю, что немного во всем этом торчал. Но немного, понимаешь? Немного, это значит немного. Немного – не означает много. Мой брат тоже немного принимал. Ты ведь тоже покуривала травку, или нет?

– Ну, курить травку – это не колоться.

– Блин, Сильва, ведь тогда все немного принимали. Это просто были такие послереволюционные времена. Кто хотел, тот бухал, кололся, устраивал чего-нибудь и ходил на концерты. Кто-то больше, кто-то меньше. В этом и была та самая эйфория. В этом и была вся эта революция. Так что я не был каким-то придурочным наркешей. У меня все было под контролем. Я сам вышел из всего этого. И сейчас со мной все в порядке, я чистый. Я в порядке.

– Из этого ты вышел в тюряге.

– Блин, и что это должно быть?

– И в психушке.

– Бли-и-ин…

Морозильник говорил.

– Морозильник нихрена не знает. Морозильник должен держать хавало на замке. Он и сам был в тюряге.

– Так и ты тоже был.

– Так что с того? Меня засыпали. Слушай, я просто хотел поучаствовать в одной забаве, немного подработать, покрепче встать на ноги, но вот откуда взять бабки, или как? Так что как-то раз сунул под водительское кресло немного травки и привез из Югославии сюда. И что? Кто знает, может это вообще не наркотики были. Я был мелкой рыбкой. Козлом отпущения. Меня задержали на границе, и в тот же момент проехало три большегруза, набитых травкой. Вот как оно бывает. Ты, блин, не имеешь об этом ни малейшего понятия. Свое я отсидел. И теперь я чист. Получил урок по жизни, и как вижу наркешу, который выпрашивает у меня десятку на билет домой, так я сразу же, своими руками, даю ему урок.

– Раз уж сам плучил урок, так теперь и не нервничай.

– Я и не нервничаю. Но меня достает, что ты приебываешься.

– Я не приебываюсь.

– Блин, ведь пребываешься же.

– Просто, меня это интересует.

– Послушай, у меня имеется работа. Я крашу крыши. У меня есть своя жизнь. У меня есть свое жилище. Я плачу налоги. Плачу в пенсионный фонд. Алименты плачу. Никакой идиотской ипотеки на мне нет. И долгов на мне нет, как на некоторых.

– Ну спасибо тебе.

– Я давным-давно уже со всем этим справился, понятно? Я доволен жизнью и не желаю, чтобы кто-нибудь совал в нее жизнь, точно так же, как ты не хочешь, чтобы ктьо-то совал нос в твои дела. И я не хочу, чтобы кто-нибудь ко мне приебывался, точно так же, как и ты сама. Ясно?

– Ясно.

– Ну и хорошо. Я рад, что мы, наконец, понимаем один другого.

– Ну.

– Супер.

– Знаешь, чего я думаю?

– И что?

– Что тебя там тогда вообще не было.

– Слушай, я не обязан тебе ничего доказывать. И никому не должен. Я там был. Это что – допрос?

– Нет.

– Тогда, блин, что это?

– Да ничего. Мне все равно. Я устала. И хочу спать.

– Ты во что задумала?

– А ты что задумал?

– Я был там. И точка.

– Ты всего лишь обычным малым трусливым обманщиком.

Она встает с кровати и одевается.

– Что случилось? Ты же говорила, что хочешь спать…

– Да, но не здесь.

– Останься…

– Только не говори мне, где мне следует быть.

– Чего у тебя: заскок?

– Все вы трусы. Все только пиздите. Хвастаетесь. Все хотите засрать мне жизнь…

– Тогда зачем ты пришла со мной?

– А ты как считаешь?

– Это все, что хочешь мне сказать?

– Да.

Она собирает свои вещи и идет к выходу.

– Konzentration, Junge.