Народы моря

До лагеря шасу километра два. Он на противоположном конце долины, разделенной на две части широким руслом реки, высохшей до ручья, ребенок переступит. Лагерь большой, на несколько сотен шатров, которые у шасу черного цвета. Их женщины изготавливают из шерсти черных коз плотную грубую ткань, которая одинаково хорошо не пропускает ни солнечный свет, ни дождь. Впрочем, дожди здесь идут редко, по большей части зимой. Рядом с каждым шатром стоит по несколько боевых колесниц, включая трофейные, и одна или две двухколесные грузовые повозки, в которые обычно запрягают ослов. Здесь собрались несколько племен, участвовавших в нападении на нас. Видимо, сочли добычу не очень богатой, поэтому до сих пор не разбежались, хотя корма для их скота здесь маловатою Ближе всего к лагерю пасутся стреноженные кони. Чуть дальше — ослы, а козы и бараны — на склонах холмов, которые окаймляют долину со всех сторон. Лесов здесь пока что много и довольно густые. Шасу еще не проснулись. Между шатрами бродит лишь несколько женщин.

— Пора, — тихо, словно боюсь, что меня услышат кочевники, говорю я.

Сети, глаза которого сегодня подведены черной краской, из-за чего взгляд кажется еще тяжелее, гипнотичнее, молча кивает и дает отмашку левой рукой, после чего идет к своей колеснице, которая, благодаря золотым украшением, раза в два тяжелее остальных. Я, как и остальные колесничие, занимаю место позади своего возницы, достаю лук из колчана, натягиваю тетиву, открываю клапаны колчанов и кожаных мешков с дротиками, прикрепленных к бортам повозки. Едва заканчиваю приготовления, как наследник престола машет рукой во второй раз и начинает движение. Долина ровная, без оврагов и рвов. Есть только одна впадина — широкое русло реки с пологими берегами. Колесницы быстро набирают ход, летят к вражескому лагерю. Уверен, что моих нынешних соратников ведет в бой еще и память о недавнем позорном поражении. Месть — самый лучший катализатор храбрости. Обычно египтяне атакуют с криками, под рев труб и грохот барабанов, но сейчас, по моему совету, слышен только топот копыт, стук колес и скрип повозок. Чем позже нас заметят и поднимут тревогу, тем больше у нас шансов на победу. Скот разбегается перед нами, уступая дорогу, а несколько ослов несутся впереди колесниц, потеряв от страха разум. Скорее всего, женщины заметили нас сразу, как только мы спустились по заросшему деревьями склону холма в долину, но, не слыша воинственных криков, не сразу поняли, что это нападают враги. Пока они соображали, кто мы такие, колесницы быстро приближались к шатрам. Перестук копыт и колес заглушал другие звуки, поэтому я не слышал женские крики, но из шатров начали выскакивать мужчины с оружием в руках. Они замирали, глядя на лавину мчащихся колесниц, а потом принимали решение: кто-то готовился к бою, кто-то кидался в шатер, наверное, за дополнительным оружием или за самым ценным, кто-то бежал к лошадям или дальше, к склонам холмов, надеясь там укрыться и переждать нападение. Последнее решение было неверным, потому что с той стороны надвигалась на лагерь вторая лава колесниц под командованием моего бывшего командира Джета. Перед шатрами колесницы центра резко замедлили ход, чтобы тряска не мешала стрельбе из лука, а фланговые продолжили обтекать лагерь, чтобы никто не убежал.

Я выбираю цель — голого молодого мужчину с густой черной растительностью на груди, из-за чего напоминает полысевшую местами обезьяну, и поражаю его в голову с распущенными, вьющимися черными волосами длиной до плеч. Стрела пробивает черепную коробку насквозь, летит дальше, ударяется в полусвободно висящую ткань шатра и падает на землю. Следующему вгоняю стрелу в бок на ладонь ниже подмышки, потому что на голове у него черный матерчатый головной убор, наверное, из той же ткани, что и шатер. Скорее всего, стрела пробила бы ткань, плотно прилегающую к голове, но рисковать не стал. Бой — не место для экспериментов. Моя колесница, управляемая Пентауром, медленно заезжает между шатрами, движется к центру лагеря, а я продолжаю стрелять во все стороны, поражая врагов. Слева и справа от меня точно так же движутся другие колесницы. Мужчины-шасу стреляли из луков в ответ, но мы работали парами, катана прикрывал щитом сенни, а враги были каждый сам за себя. Лишь в центре лагеря отступившие туда воины, сотни две, сбились в кучу и, закрывшись щитами, попытались прорваться в сторону пасущихся, стреноженных лошадей. Их расстреляли всех до одного. Я завалил несколько человек из этой группы, пробив стрелами их щиты из козлиной кожи, натянутой шерстью вверх на каркас из прутьев. Метров с пятидесяти стрела, выпущенная из монгольского лука, прошивала насквозь и щит, и человека.

Не могу сказать, как долго продолжалось избиение. Мне показалось, что всего минут пять, но в бою время течет стремительно. Если все время жить в таком ритме, то шестьдесят лет покажутся шестьюдесятью часами. Убивать вдруг стало некого. Уцелевшие шасу сидели в шарах и не рыпались.

— Выходите, вас не убьют! — прокричал несколько раз сенни, знающий язык шасу.

Из шатров первыми вышли голосящие старухи. Они еще не видели трупы убитых родственников, но уже оплакивали их. Затем вышли уцелевшие… особи мужского пола. Они держали руки перед собой на уровне солнечного сплетения, повернутыми ладонями вниз. Это у кочевников знак сдачи в плен. Последними выбрались из шатров молодые женщины и дети. Всех пленников сгоняли на середину долины, к руслу почти пересохшей речушки. Их было много, тысячи три. Часть воинов, в основном возниц, оставили стеречь пленных, а остальные занялись сбором добычи.

Убог материальный мир кочевника: ковры, подушки, баулы с одеждой из грубых тканей собственного изготовления и дешевых привозных, глиняная и изредка бронзовая посуда и — самое ценное — оружие, среди которого попадаются дорогие трофейные экземпляры. Это не считая скота, который главное их богатство. Как ни странно, такой быт кочевников в этих краях сохранится до двадцать первого века, а те из них, кто станет оседлыми, как подозреваю, будут поклонниками стиля жизни «минимализм», который в двадцать первом веке набирал обороты.

Наверное, я тоже потомок кочевников, точнее, суржик, полукровка. Склонность к бродяжничеству у меня с детства. Не скажу, что специально стремлюсь к аскетичному образу жизни, но переношу спокойно, если лишаюсь многих благ цивилизации. Что, благодаря, видимо, крови предков-домоседов, не отменяет тягу к комфорту, приобретению и накопительству. Вот и сейчас я собрал много ценного оружия, захваченного у убитых египтян, и сложил в повозку самой дорогой колесницы, тоже египетской, а потом отобрал для нее пару справных гнедых жеребцов, семилетку и восьмилетку.

Приехав на трофейной колеснице к Пентауру, который на моей следил за пленниками, разрешил катане поучаствовать в грабеже.

— И прихвати пару шатров, пригодятся, — приказал ему.

Сам занялся приготовлением шашлыка. Египтяне не знают такое блюдо. Да, они запекают мясо животных на углях, даже используют маринады, но классический шашлык из парного мяса молодого барашка без всяких маринадов у них пока не числится в рационе. Я развожу костер из дров, которые лежали возле каждого шатра. Выбрал акацию, угли которой дают сильный жар. Один из возниц по моему приказу зарезал и освежевал барашка с черной шерстью. Видимо, у шасу животные вороной масти пользуются особой любовью. Еще два возницы занялись нарезкой парного мяса на кусочки, которые нанизывали на шампуры. У меня с собой шесть бронзовых шампуров, изготовленных в захваченном Ашкелоне. Выковал их кузнец бесплатно из конфискованных у его соседа материалов — двух кувшинов. А что ему оставалось делать?! Кстати, бронзу куют при слабом нагреве, иначе теряет свои свойства.

Глава 18

Сети, в отличие от своего отца, отдал воинам не всю добычу, две трети рабов оставил себе. После часть рабов раздал приближенным. Я попал в их число, получив к двум рабам, доставшимся при разделе трофеев, еще десяток. Мен-хепер-Ра-снебу наследник престола подарил целую сотню. Наверное, за то, что был отклонен его план продолжения военной компании. Мне рабы были ни к чему, хватало тех, что уже имел, поэтому продал их работорговцу-хананею из приморского города Сидон. Он следовал за нашей армией из Мен-Нефера, где его земляки занимают целый квартал. Внешне они были похожи на египтян, особенно имеющих семитские крови, с такими же вытянутыми черепами, покрытыми черными вьющимися волосами, носатые, но голову и лицо не брили и носили длинные, до щиколоток, туники из льняных тканей, покрашенных в яркие цвета и украшенных вышивками. Это хананеи добывали большую часть пурпура, поэтому могли себе позволить любовь к ярким цветам. Самое забавное, что предпочтение отдавали не пурпурному, а багряному. Из-за своей одежды они резко выделялись на улицах города среди предпочитающих белое египтян. Обычно за хананеями бегали египетские детишки и обзывали обезьянами. Что послужило причиной такого оскорбительного прозвища — густая растительность на лице или склонность египтян наряжать обезьян в яркие цветные одежды — никто из аборигенов не смог мне ответить. Некоторые даже утверждали, что так обряжают обезьян именно для того, чтобы были похожи на своих родственников-хананеев.

К моменту нашего соединения с основными силами город Иеноам был уже захвачен и находился в стадии разграбления и уничтожения. Нам ничего не досталось, если не считать продукты питания, которые были переданы в обоз писцам-снабженцам, а потом раздавались воинам.

Армия двинулась дальше на север, но война практически закончилась. Восставшие прониклись примером Гезера и Иеноама и решили не дурковать. Города сдавались еще до того, как мы приближались к ним. Прибывала делегация старейшин и соглашалась на все условия, которые диктовали египтяне. Одним из пунктов была выдача заложников — сыновей правителей и знатных и богатых горожан. Эти дети будут воспитаны при дворе фараона, приобщатся к великой культуре, получат лучшее по нынешним временам образование. Я еще подумал, что восстание замутили именно для того, чтобы так удачно пристроить своих детей. Среди покорившихся городов был и Израиль. Не государство, а маленький городишко. Пока нет страны Израиль, нет даже Иудеи и иудеев. Наверное, всё ещё шляются сорок лет под предводительством Моисея по пустыне, ждут скрижали с заповедями, благодаря которым получат моральное право обогащаться любой ценой и пронесут эту святую обязанность через века и страны и народы всей планеты. Хотя, насколько я знаю, в погоне за уходящими из Египта иудеями должен утонуть в Красном море фараон. Нынешний еще жив, а его отец умер своей смертью. Так что ближайшие лет сорок или больше человечество может спать спокойно.

Египетская армия армия развернулась и, несмотря на богатую и обременительную добычу, намного быстрее пошла в обратную сторону. В Мен-Нефере нам устроили торжественный прием. Жители города стояли по обе стороны дороги, ведущей в него с севера, и забрасывали нас лотосами и еще какими-то цветами, незнакомыми мне. Теперь я знал, у кого римляне скопируют свои триумфы.

На следующий день была раздача наград особо отличившимся в походе. По большей части это были придворные, которых никто не видел на поле боя. Само собой, меня в этом списке не было. Как я понял из разговоров в свите Сети, наследник не пользовался любовью отца. Злые языки утверждали, что Мернептах не уверен в отцовстве и хочет передать власть своему младшему брату Аменмесу. Неприязнь распространялась и на свиту наследника.

Меня это как-то не особо волновало. Продав трофеи, кроме рабов, я купил небольшой одноэтажный дом, сложенный из сырцового кирпича, с двором у ворот и садом внутри, между постройками. Правда, в саду росло всего три дерева — финиковая пальма, инжирное и гранатовое. Стена, ограждающая двор была с зубцами, что, как я заметил, недавно появившаяся мода, потому что встречается только в новостройках. В ней арочный вход с двустворчатыми воротами, открываемыми внутрь и запираемыми на толстую жердь-засов. В левой створке калитка, тоже запираемая на засов, только маленький. Слева и справа от ворот были навесы, под которыми стояли лошади и ослы, разделенные глинобитными перегородками, для каждой особи свое стойло, и хранились боевая колесница и рабочая двухколесная повозка, захваченная у шасу. Слева и справа от гостиной коморки для слуг. Из гостиной дверь вела в садик, который слева ограждала кухня и пекарня, справа — кладовые, а прямо были двери в две спальни. Пол в доме был покрыт гипсом. Стены гостиной и спален расписаны речными пейзажами с зарослями папируса и непропорционально большими крокодилами и водоплавающими птицами, среди которых преобладали серые гуси и цапли. В общем, скромно, но со вкусом. Если учесть, что дом находился хоть и почти на окраине города, но минутах в пятнадцати ходьбы от Белой крепости, резиденции фараона, можно смело утверждать, что я поселился в престижном районе. В египетском языке «жениться» и построить дом — синонимы, так что я теперь по-любому женат.