Народы моря

— Бросай «кошки»! — скомандовал я.

Кстати, называние абордажных якорей кошками очень нравится и финикийцам, и ахейцам. Придумавший это прозвище угадал на все сто.

После того, как инерция погасла и мы поджались с помощью «кошек» к борту вражеского судна, я отдал следующий приказ:

— «Ворона» на призовое судно!

С «вороном» тоже угадали. Глядя, как острый, длинный, загнутый, бронзовый клюв впивается в палубу, сразу вспоминаешь эту птицу, хищницу и падальщика.

Я первым пробежал по трапу «ворона», прикрываясь большим щитом из кожи, натянутой на каркас из прутьев. В него попали две стрелы, одна из который пробила шкуру рядом с бронзовым умбоном и вылезла сантиметрах в пяти выше моей руки. Умбоны уже встречаются, но редко. Этот сделали по моему заказу, причем кузнец долго не мог поверить, что дорогую бронзу потратят на усиление щита. На лице кузнеца прямо таки читалось: «Щит придумал трус, а уж умбон…».

Экипаж угаритского судна состоял из двадцати трех человек. Наверное, думали, что нападут сразу втроем и запросто одолеют нас, но всё пошло не так. Когда я шагнул на их палубу, двое матросов уже лежали со стрелами в теле. Один — неподвижно, в большой луже собственной крови, поблескивающей в не очень ярких лучах ноябрьского солнца, а второй сидел, прислонившись спиной к фальшборту, и двумя руками держался за стрелу, попавшую в живот, у оперения, словно боялся, что влезет глубже, если отпустит ее. Остальные, прикрываясь щитами и выставив вперед копья длиной метра полтора, сбились у полуюта, не зная, от кого защищаться в первую очередь: от стрел, летящих в них с нашего бака, или от меня и последовавших за мной абордажников.

Помня, что раб-мужчина стоит в Тире сорок-пятьдесят серебряных шекелей, я предложил:

— Сдавайтесь — и сохраню вам жизнь!

Мое предложение не показалось угаритцам заманчивым, никто не откликнулся.

— Строй «клин»! — приказал я ахейцам из абордажной партии.

Этот строй мы отработали еще на переходе к Тиру. Я становлюсь на острие, за мной трое, за ними пятеро… Опробовать его в деле тогда не довелось. Случай подвернулся только сейчас. Правда, на узком пространстве между фальшбортом и кипами шкур, сваленных за мачтой, правильный клин не получался, больше походил на зубило. Мы делаем шаг, приставляем вторую ногу, чтобы строй не растягивался. Еще шаг, третий. Вражеские копья начинают стучать в мой щит. Я саблей отбиваю их, перерубив одно у листовидного бронзового наконечника, и делаю следующий шаг. Отсюда могу достать до вражеского щита. Первым же ударом рассекаю его верхушку. Разрубленные прутьев разгибается и как бы выворачивает наружу верхнюю часть щита, открыв удивленно-испуганное лицо с черными глазами-маслинами и короткой курчавой бороденкой. Следующим ударом отбиваю копье, которым сосед этого вояки пытается уколоть, а потом рассекаю матерчатый головной убор, что-то среднее между египетским немсом и чалмой, и черепную коробку до черных курчавых усов, которые мигом заливает алой кровью. Левее слышу крик боли — Эйрас достал железным мечом кого-то их угаритцев.

— Мы сдаемся! Сдаемся! — раздается истеричный крик из глубины вражеского строя.

Как позже выяснилось, кричал капитан — пожилой мужичок с приплюснутой головой. Его шапочка типа турецкой фески из багряной ткани была примята посередине, из-за чего казалось, что голову приплюснула упавшая мачта. Впрочем, голова соображала достаточно хорошо, чтобы не погибнуть зазря, но не настолько, чтобы не оказаться в такой ситуации. Иначе бы не стал капитаном. На этой должности недостаточно или слишком умные не задерживаются.

Скорость, с какой мы захватили замыкающее судно, отбило охоту у остальных нападать на нас. Да и на одну только смену галса ушло бы много времени. Они подернули влево и пошли к порту назначения, медленно и спокойно, будто всего несколько минут назад не мечтали стать богаче без особых напрягов.

Пленных матросов посадили на весла на «Альбатросе», приковав за одну ногу. Для этого я не пожалел бронзы, заказав цепи и наножники, которые основательно прикрепили к корпусу. Длина цепи позволяла рабу-гребцу встать, сделать шаг влево-вправо, воспользоваться горшком. Как никто другой, прикованный раб был заинтересован, чтобы судно не утонуло. Наемные гребцы перешли на призовое судно, чтобы довести его до Тира. Кстати, пока что суда не имеют имен, их называют по хозяину: «Судно такого-то». Если у него несколько, то добавляют какую-нибудь отличительную черту: «Судно такого-то со штевнем в виде рыбьего хвоста».

Везло призовое судно медь в слитках и выделанные кожи. Последние взяли, как предполагаю, чтобы заполнить пустое пространство в трюме и на палубе, потому что много на них не заработаешь. Кубрика для экипажа не было, только навес из просмоленной материи в носовой части, перед мачтой, а у капитана был не только навес на корме, но и каюта, которую правильнее было бы назвать норой. С главной палубы внутрь низкого полуюта вела маленькая дверь на кожаных петлях, которые находились на верхней ее стороне. То есть, открывалась дверь вверх, откидываясь на кормовую палубу. Крутой трап из пяти ступенек вел в темное низкое помещение, в котором стоял запах затхлой сырости, хотя там было сухо и душно. Большую часть помещения занимали глиняные кувшины в высоких подставках с сухарями, вяленым мясом и рыбой, чечевицей, финиками и маленький с медом. На меньшей — кровать, застеленная овчиной, и со второй овчиной, свернутой в рулон, которая, как догадываюсь, служила подушкой. Обе овчины были не сильно затерты. То ли их недавно начали использовать, то ли, что скорее, капитан редко спал здесь. Рядом с кроватью лежал на полу кожаный мешок с грязной туникой бардового цвета и кожаным плащом и стоял низкий и широкий сундук, в котором лежали два кожаных мешочка, большой и маленький. В первом были серебряные шекели в количестве четыреста двенадцать штук, во втором — семнадцать золотых колец весом в дебен каждое. Мне достанутся две трети добычи, а остальное будет поделено между членами экипажа. Исходя из цен на медь и «круглые» суда, каждый матрос получит примерно равное содержимому сундука.

Глава 30

Весть о захвате нами угаритского судна стала чуть ли не общегородским праздником. Каждый сознательный гражданин Тира счел своей обязанностью сходить в порт и посмотреть на трофей. Мне даже показалось, что некоторые сдерживали непреодолимое желание плюнуть в него. Уж больно угаритцы насолили тирским купцам, захватывая суда, которые пытались нарушить их монополию на торговлю с Саламисом. Правда, это не помешало содрать пятнадцатипроцентный налог с проданного судна, груза и рабов. Покупатели нашлись быстро, потому что цену я не заламывал, а шкуры отдал и вовсе дешево, потому что местный рынок был насыщен поставками от кочевников. Особым спросом пользовались рабы. У меня сложилось мнение, что иметь раба-угаритца является чем-то типа медали «Жизнь удалась!». Каждый матрос «Альбатроса», получив свою долю, стал, по его мнению, сказочно богат. Никто из них даже не заикнулся о зарплате, которую по договору я обязан был выплатить после возвращения в Тир.

— Получили даже больше, чем за купеческий караван! — высказал общее мнение ахейцев их предводитель Эйрас. — Мы готовы и дальше служить тебе!

— А вернуться к семьям не хотите? — спросил я.

Задал этот вопрос не просто так. Начиналась зима. В это время года местные судовладельцы ставили суда на прикол, то есть, вытягивали на берег, сушили, чистили от наросших водорослей и ракушек, чинили, чтобы по весне с новыми силами вернуться к зарабатыванию денег. В отличие от них я почти весь сезон просидел на берегу, поэтому не собирался пока отдыхать. Цены на многие товары местного производства упали, потому что вывозить морем некому, а по суше много не увезешь. Я решил купить их и попробовать продать на тех самых островах, на которые остались семьи ахейцев.

— Хотим, но не с пустыми руками, — ответил Эйрас.

Мне казалось, что руки у них уже не пустые, но мое представление о чужом богатстве тоже отличается с представлением о собственном.

В рейс снялись в середине декабря. Дул свежий северный ветер, поднимая волну высотой метра два. Для привыкших плавать на галерах вдоль берега ахейцев и тирцев это был жуткий шторм. Не возроптали только потому, что надеялись на богатую добычу. Несмотря на мои слова, что идем чисто по торговым делам, никто не сомневался, что обязательно захватим какое-нибудь судно. И это при том, что зимой в море не выходят ни только финикийцы, но и все жители Средиземноморья. Разве что рыбаки возле берега шустрят на лодках, но я сразу предупредил, что трогать их не будем.

Пошли в полветра на запад, поставив на фок-мачте брифок — съемный прямой парус. «Альбатрос» шел довольно резво для такого курса, узлов семь-восемь. По моему заказу изготовили лаг и песочные часы на полминуты, благодаря которым я мог измерить скорость. Наверное, способ не отличался высокой точностью, но мне хватало. Шли сутки напролет, без остановок. Это и такая высокая скорость, нехарактерная для «круглых» судов и даже для галер, казались аборигенам чудом. Они, как и шумеры в бытность мою лагашским лугалем, уже слагают мифы о далекой и прекрасной стране Гиперборее, где живут опытнейшие воины, моряки и кораблестроители. Впрочем, шумеры были уверены, что на самом деле страна эта находится в ином мире, где живут боги, что я, появившийся из моря и исчезнувший в нем — не обычный смертный.

Глава 31

Люди любят шаблоны. Жили когда-то на Сицилии крутые пацаны, потом вывелись, осталась только понтовитая шушера, эксплуатирующая байки о подвигах предков, но в двадцать первом веке все были уверены, что на острове продолжает орудовать мафия, что действует закон молчания, что свидетелей обязательно убивают, даже если это Свидетели Иеговы. Я тоже верил, пока не побывал на Сицилии. Один раз простоял там почти месяц из-за забастовки докеров. По тому, как тихо, почти празднично, проходила забастовка, я сделал вывод, что мафия, может, и бессмертна, но вырождается быстро. Дело было в конце девяностых двадцатого века, и в сравнение с той стрельбой и взрывами, с какими в России додербанивали советскую собственность, события на Сицилии казались ссорой малышей в песочнице. Местные бандиты быстро и без особых усилий подпрыгнули и на лету переобулись в чиновников, чтобы грабить и дальше, но без риска для жизни, своей и чужой.