Наш человек на небе

К лорду Вейдеру все без исключения союзники относились с откровенным пиететом, который никак не получалось объяснить простым чинопочитанием. Конечно, примитивным культурам свойственно обожествление духовных вождей, военных лидеров... Берия видел, что некий странный отсвет этого отношения ложится и на товарища Сталина. И теперь Лаврентия Палыча терзала смутная тревога: если кто-то из экипажа «Палача» посмел покуситься на жизнь Вейдера...

– Мы имеем дело со скрытой угрозой, — эхом отозвался Окто. Он мучительно хмурил густые брови, и Лаврентий Палыч мимоходом посочувствовал штурмовику: честному добросовестному солдату противопоказана атмосфера подозрительности и недоверия. Солдат по

– настоящему эффективен лишь тогда, когда полностью уверен в боевых товарищах — и командовании.

Нередко бывает и так, что солдат сознательно закрывает глаза на известные ему недостатки товарищей, идеализирует окружение, потому что слишком остро нуждается в душевном комфорте — и чувствует, что отсутствие душевного комфорта убьёт его вернее, чем предательство соратников или командования...

– Мы имеем врагов внешних, — сказал Сталин, аккуратно смещая акценты. — Мы имеем врагов внутренних. Об этом нельзя забывать, товарищи, ни на одну минуту.

– Но здесь — кто? — риторически вопросил штурмовик. Смуглая маска его лица дала заметную трещину; заметную опытному взгляду Лаврентия Палыча. — Кто — здесь?

Сталин неторопливо покачал трубкой над фотографиями устройства:

– Вредители есть и будут, пока есть у нас классы, пока имеется капиталистическое окружение. Наивно было бы думать, что в Империи дело может обстоять сколько-нибудь иным образом.

– Я должен сообщить о диверсии командованию Легиона, — заявил Окто, явно желая избавить себя от груза ответственности. Самостоятельно делать выводы и принимать решения — что может быть тяжелее для честного человека!..

– Мы известили полковника Септена об инциденте. Как и капитана Игнази. Но Вас мы просили бы выступить в качестве эксперта по... оборудованию Имперского производства. Никого более высокого по званию рядом с лордом Вейдером сейчас нет.

Окто действительно оставался возле постели Вейдера практически неотлучно, с того самого момента, как товарищ Калинин встретил автобус со штурмовиками и провёл их в Сенатский дворец. Бойцы в белоснежных матовых доспехах и сейчас держали вахту возле комнаты, на скорую руку превращённой в больничную палату. Их круглые закрытые каски грозно зыркали по сторонам, руки сжимали оружие; бойцы были готовы защитить своего полководца... после драки.

Окто огладил ладонью полусферу шлема:

– Я отослал запись командованию.

Берия переглянулся с ласково оскалившимся Судоплатовым, но прежде, чем тот успел бы свернуть разговор на обсуждение шпионских кинокамер, капитан инопланетного «осназа» продолжил:

– Владыка Сталин. Разрешите подать запрос.

– Подавайте, — склонил голову Иосиф Виссарионович. Всю беседу он выдерживал этот тон — спокойный, величавый, гордый. Лаврентий Палыч видел, что Сталин, — разумеется, вполне осознанно, — копирует манеру поведения лорда Вейдера. И, разумеется, не полностью: пафосного чванства в товарище Сталине не было напрочь, и там, где Вейдер демонстрировал агрессивную надменность, Иосиф Виссарионович действовал с неизменно доброжелательным вниманием к собеседнику, мягкостью и обезоруживающей теплотой. При этом он тонко скопировал те особенности, — внешние особенности, — поведения Вейдера, которые счёл важными для оказания влияния на Окто.

Чем ты могущественней — тем больше дивидендов принесёт тебе доброта. К сожалению, только при правильном её оформлении.

– Владыка Сталин, — сказал Окто. — Верно ли я понимаю, что баллон с токсином привёл в негодность Лорд Половинкин?

– Это так, — ответил Сталин.

– Вы сказали, это была случайность? — уточнил штурмовик. Иосиф Виссарионович улыбнулся — впервые за вечер.

– Это была случайность, — подтвердил он, глядя Окто прямо в глаза.

– Владыка Сталин, — торжественным голосом произнёс капитан штурмовиков, незаметным движением ладони проводя по шлему и сразу же опускаясь на одно колено. — От лица всего Легиона... и лично от себя благодарю Вас и Вашего падавана за спасение жизни Владыки Вейдера.

– На здоровье, — радушно сказал товарищ Сталин.

 - За здоровье!

– За победу!

– За Сталина! — кричали люди, понимая, что без Сталина побед не бывает.

Они кричали и смеялись и поднимали «здравицы» и ели печёные побеги картофеля, и Юно не отставала ото всех и обжигала нёбо и смеялась и, как умела, повторяла смешные русские слова.

Девушка уже неплохо выучилась земному диалекту; конечно, она хитрила: переключала клипсу в режим обратного перевода, произносила отдельные слова и повторяла тихие подсказки транслятора. После нескольких повторений слово запоминалось, из слов складывались фразы — короткие, затем длиннее. Где не хватало слов, пользовались жестами и улыбкой; если разумные действительно хотят понять друг друга, хватит и улыбки, и доброго молчания.

– Колька! — кричали с того конца стола. — Колян! Ты смотри, а... Я ж тебя вот таким помню; помню, как ты в комсомол вступал!..

– «Комсомол»! — отвечали с этого. — Что «комсомол»? А я помню, как он на пионерской клятве спотыкнулся! Помню-помню! И как на родниках... Половинкин смеялся и мотал светлой головой. Блестели капли пота — температурный режим в помещении регулировали вручную, без термостатов, и явно перестарались. Обычно Юно терпеть не могла жару, но сейчас растворялась в ней, пряталась, как в скорлупе СИДа. Коля рассказывал про войну — рассказывал мало; и про свои встречи с Владыкой Сталиным — ещё сдержанней, ещё торжественней, так, что замолкали старики, и дети тоже слушали затаив дыхание, хотя рассказывал Коля очень немногое. Юно и не подозревала, что он умеет так виртуозно... нет, конечно же, не врать — умалчивать.

Джедаи говорят: открытая душа — пустая душа; ситхи говорят: открытая душа — мёртвая душа. Или наоборот... здесь и теперь Юно не хотелось вспоминать прочитанное; книжная мудрость казалась пресной. Она откинулась на дерево стены, баюкая в руке тёплую жестяную кружку. Мир вокруг был до краёв наполнен гомоном весёлых разумных. Юно смотрела на их простые, румяные, открытые лица. Эти люди собрались вместе, чтобы друг другом заслониться от тревоги; в них жила великая тревога — но почему

– то совсем не было страха.

Одарённостью Юно не обладала, но бесконечная война приучает видеть в разумных страх... возможно, бесконечная война понемногу вытравливает из тебя способность видеть вообще хоть что-либо, кроме страха. Но сейчас Юно смотрела на землян и думала, что очутилась в каком-то сказочном мире... нет, не то: ей казалось, будто она сама из сказки, — родной и привычной, яркой и страшной сказки, — выпала в реальный мир.

Здешние незамысловатые разумные, — все одного биологического вида, единой расы, — казались ей глубже и причудливее, чем гивины или мон каламари; белая метель за окном полыхала всеми цветами спектра — на фоне воспоминаний о некогда столь цветастом космосе; и даже война, ничтожная по галактическим масштабам земная война казалась... осмысленной? да, вот верное слово: смысл.

Юно тихо повторила его вслух.

– Что? — спросил Коля, отвлекаясь от разговора и оборачиваясь к девушке с улыбкой на ясном лице.

– Всё хорошо, — ответила Юно, возвращая улыбку, — я хотела спросить... Но кто-то уже хватал Половинкина за рукав гимнастёрки, требуя рассказать ещё что-то; кто-то размахивал листом серой бумаги, предлагая написать какое-то письмо в какую-то «газету»...

Девушка решила, что пора, пожалуй, выйти на свежий воздух.

– Пойдём, коминтерновская! — крикнула баб Саша, уловив движение Юно.