Нашествие гениев

— Точно так, — ответствовала Себа и, наклонившись к моему уху, прошептала: — Вот и не прячь голову в песок. Я же вижу, что ты к нему неровно дышишь. Да и это явно взаимно!

Я хотела было возмутиться, но эта колбаса уже ускакала к подъезду. Нет, ну она вообще! Если насчет меня она права, то Бейонду я никогда не понравлюсь… Он же такой… Он готичный принц из сказки, ему нужна умная, красивая, а главное, сильная подруга. А я даже драться не умею…

— Бейонд, я хочу научиться драться, — неожиданно для самой себя выдала я, и маньяк на меня удивленно воззрился. Не удивляйся, сама в афиге… Хотя я же говорю: я сдаваться не привыкла. Может, когда-нибудь я ему и понравлюсь, если буду над собой работать…

— Пойдем домой, — ответил он вместо того, чтобы пообещать сделать из меня Терминатора.

— Я не поняла, ты меня будешь тренировать? — озадачилась я, глядя на удалявшуюся в сторону нашего подъезда затянутую в черную водолазку спину.

— Нет, я буду тебя защищать, — флегматично ответил он, и я почему-то разулыбалась. Ну, может все не так и плохо, а драться меня научит Себастьянчик.

Я поскакала за ним, открыла дверь и ломанулась наверх, топоча как слонопотам. Бёздей бесшумно поднимался следом, и я в сотый раз позавидовала этой его способности тихо передвигаться. Манюня уже скрылась у себя, и я, тяжко вздохнув, открыла дверь своей квартиры. Протопав в коридор, я разулась и пошла мыть руки. Ужинать мы, ясен фиг, пойдем к Себастьянчику, но вот похомячить что-нибудь перед этим тоже можно. С такими радужными планами я поскакала на кухню и откопала в недрах рефрежиратора огромное красное яблоко — мечту Рюука. Бёздей присоединился ко мне, когда я с маньячным видом расчленяла сочный плод на четыре части, и уселся за стол. Кухня у меня большая, стол тоже, а вот мебели, как и везде, по-минимуму. Холодильник у правой стены, плита, стиральная машина, раковина и шкафы — у левой, у окна стол и четыре стула, ну и шкаф рядом с холодильником, вот, собственно, и все. Но это все лирика. А возвращаясь к прозе жизни скажу, что решила потрудиться и сделала яблочных зайцев, как показывают в аниме — японцы всегда так делают, когда родных в больнице навещают, да и детям матери частенько таких лапочек вырезают…

— С чего бы? — хмыкнул Бёздей. Блин, что-то мне как-то с ним одной оставаться не хочется… Откуда что берется? Хотя я уже поняла, «откуда». А вот как мне с этим теперь бороться непонятно…

— Не знаю, — пожав плечами, ответила я Бейонду и положила двух зайцев на клеенчатую серую скатерть перед ним, а сама, выкинув очистки в мусорку, уселась напротив. Два оставшихся «зайца», ясен фиг, достались мне, и я безжалостно начала их загрызать. Бейонд тоже не стал жалеть живность и схомячил яблоки в мгновение ока.

— Проглот, — фыркнула я. — И не жалко тебе этих милых созданий?

— Пищевая цепочка — ничего личного, — усмехнулся он, и я рассмеялась.

— В точку, — я дожевала яблоко и распласталась на столе. Было тошно, грустно и вообще паршиво, но и уйти, оставив Бёздея, я не могла. Да и видеть кого-то, кроме него, мне в данный момент тоже не хотелось. Ну что за на фиг?! И почему мне плохо?..

— Бейооонд, — простонала я, — а можно я спою?

— Ну давай, — смилостивился он, откинувшись на спинку стула. Я сначала хотела спеть что-нибудь веселенькое, как обычно, но потом, сама не знаю почему, завыла песню Маниной любимой группы — «Канцлер Ги», да не стёбную, а очень даже драматичную, и не на все свои нехилые децибелы, а очень тихо.

— По лунному лучу ссыпаясь пылью,

В твое полузакрытое окно,

Касаюсь щек пушистою ковылью

И проникаю горечью в вино.

Беспомощно ищу я тень улыбки,

В глазах твоих, холодных как мистраль;

Скользнуло что-то легкой серой рыбкой.

Ты плачешь, только мне тебя не жаль.

Закрыться на замок предельно просто,

В кругу из звезд и догоревших свеч.

Но чье угодно лопнет благородство,

В ответ на безразличия картечь.

Немного слов, за слогом не гоняясь,

Сказать в свою защиту мне позволь:

Не знаешь ты, как трудно жить, скрываясь,

И тайну превращать в слепую боль…

Я закрыла глаза и просто тихонько пела, как когда-то давно, очень давно, когда я еще не пряталась от мира и самой себя… И тут моего плеча что-то коснулось. Я распахнула глаза и обнаружила — кого бы вы думали? Правильно: Бёздея, сидевшего на корточках рядом со мной и странно на меня глазевшего.

— Знаю, знаю, не похоже на меня, — фыркнула я, косясь на его руку, все еще лежавшую на моем плече. — Мне исправиться? Сейчас спою Тамплиерскую Стёбную…

— Не надо, — улыбнулся Бейонд, причем именно улыбнулся. — Это хорошо, что ты решила открыть мне свою душу.

Я хотела было сказать, что обломается, и ничего я подобного не делала, но замерла с открытым ртом. Он ведь меня понимает — чего врать-то?

— А вот ты мне не откроешься, — тяжко вздохнула я и отвернулась. Было как-то до безобразия обидно и почему-то больно…

— Кто знает, — прошептал он, и ни с того ни с сего я почувствовала на своей щеке его дыхание, а слова вливались мне прямо в душу. Ох, и откуда у меня столько пафоса в речи?..

— Я не привык подпускать к себе людей. Они мне не нужны, я одиночка. Я не общаюсь с людьми, не слушаю их, не отвечаю на их вопросы. Я всю жизнь был один, и единственным, кто общался со мной, был А, но даже он мне другом не был — он не понимал меня. Не понимал, как я мог так спокойно смотреть на фотографии с мест преступлений, почему смеялся над черным юмором и не воспринимал обычный, почему я любил выяснять все о физиологических способностях организма, таких, как болевой порог и способность переносить холод. А еще никто не мог понять, почему я разучился смеяться, когда он, мой единственный товарищ, совершил самоубийство, оставив меня в полном одиночестве. Странно, но ты почему-то принимаешь меня. Мой черный юмор, неумение смеяться и любовь к странным изысканиям. Мне легко с тобой. Даже слишком. И я не хочу это потерять. Это я понял, когда ты чуть не утонула.

Я вздрогнула и хотела было обернуться, но сил не было. К чему он клонит? К тому, что хочет быть моим другом?..

— И тогда я понял еще кое-что, — продолжил Бейонд. — В тот день я осознал, что ты меня понимаешь, а для меня это главное. Вот только… — он замолчал, а затем сказал то, чего я услышать никак не ожидала. — Вот только сегодня я понял, что мне нужно больше.

— В смысле? — осторожно спросила я и не надеясь на тот ответ, о котором мечтала. Глядя в стену напротив и судорожно сжимая кулаки, я не могла понять, почему так хочется плакать, и почему я не могу пошевелиться. А точнее, не хочу…

— Ты же умная… подумай сама, — уклонилась от ответа эта мерзость, а затем вдруг ни с того ни с сего повернула мое лицо к себе и коснулась губами моих губ. Сначала холодно и отстраненно, а затем все теплее, словно оживая, и я ответила, зарываясь пальцами в густые черные пряди, немного жесткие, пахнущие моим любимым шампунем с горными травами… Его левая ладонь легла мне на спину, а правая удерживала затылок, словно он боялся, что я отстранюсь. Да как же! Нет уж, Бейонд… Теперь ты мой, и никуда я тебя не отпущу… «Мой». Какое странное слово… И почему-то от него хочется улыбаться… сквозь слезы. Я целовала его самозабвенно, так, как еще никогда никого не целовала, и казалось, что сердце готово разорваться. Бейонд отстранился сам. Спрашивается, зачем было меня удерживать, если сам сбежал?

— Поняла? — усмехнувшись, спросил он.

— Не совсем, — хмыкнула я, не собираясь отпускать его из захвата. — Можно поподробнее?

— Пожалуй, да, — улыбнулся он и снова меня поцеловал.

Говорят, нет в жизни счастья. Ну, я по крайней мере раньше так говорила. Так вот, я вам авторитетно заявляю: я олень, а счастье в жизни есть. Его только нужно откопать в коллекторе жизни, куда его прячут всякие гады. А откопаешь и на свет вытащишь — и сразу жить захочется…

— Бейонд… Не оставляй меня, — прошептала я ему в губы, и он мгновенно нахмурился. Я поняла, что ляпнула, и все же отпустила его из захвата. Да, он ведь хотел уйти раньше L… А я тут эгоистично прошу его проиграть…