Наши за границей
Шрифт:
— Нигд нтъ комнаты! Что намъ длать? — спросилъ жену Николай Ивановичъ.
— Нужно искать. Нельзя-же намъ жить въ карет.
Извозчикъ обернулся на козлахъ, заглянулъ въ переднее стекло кареты и что-то бормоталъ.
— Алле, алле… — махала ему Глафира Cеменовна. — Онъ шамбръ… Ну не пувонъ санъ шамбръ… Надо шерше анкоръ отель.
Въ пятой гостинниц опять то-же самое. Портье выглянулъ и молча махнулъ рукой.
— Что за незадача! — воскликнулъ Николай Ивановичъ. — Глаша! Вдь просто хоть караулъ кричи. Ну, Парижъ! Попробую-ка я на чай дать, авось и комната найдется. Мусье! Мусье! —
— Вотъ на чай… Прене… — протянулъ Николай Ивановичъ портье монету.
— Се пуръ буаръ… — поправила мужа Глафира Семеновна. — Прене и доне ну зенъ шамбръ.
— Nous n'avons point, madame… — отвчалъ портье, но деньги все-таки взялъ.
— Же компранъ, же компранъ. А гд есть шамбръ? У шерше?
Портье сталъ говорить что-то извозчику и показывалъ руками. Снова похали.
— Великое дло даваніе на чай! — воскликнулъ Николай Ивановичъ. — Оно развязываетъ языки… И помяни мое слово — сейчасъ комната найдется.
Извозчикъ сдлалъ нсколько поворотовъ изъ одной улицы въ другую, въхали въ какой-то мрачный переулокъ съ грязненькими лавочками въ громадныхъ срыхъ шестиэтажныхъ домахъ, упирающихся крышами въ небо, и остановились около неказистаго подъзда. Извозчикъ слзъ съ козелъ, направился въ подъздъ и вышелъ оттуда съ худенькой старушкой въ бломъ чепц.
— Онъ шамбръ авекъ де ли… — обратилась къ ней Глафира Семеновна.
— Ah, oui, madame… Ayez la bont'e de voir seulement, — отвчала старушка и отворила дверцу кареты.
— Есть комната! — воскликнулъ Николай Ивановичъ. — Ну, что я говорилъ!
Супруги вышли изъ кареты и направились въ подъздъ.
ХXIV
Въ подъзд на площадк висли карты съ расклеенными афишами цирка, театровъ, о «Petit Journal». Пахло чмъ-то жаренымъ. Налво отъ площадки была видна маленькая комната. Тамъ за конторкой стоялъ старикъ въ сромъ потертомъ пиджак, съ срой щетиной на голов, въ серебряныхъ круглыхъ очкахъ и въ вышитыхъ гарусомъ туфляхъ. Старушка въ бломъ чепц предложила супругамъ подняться по деревянной, узкой, чуть не винтовой лстниц.
— Кель этажъ? — спросила ее Глафира Семеновна.
— Troisi`eme, madame, — отвчала старушка и бойко пошла впередъ.
— Въ третьемъ этаж? — переспросилъ Николай Ивановичъ жену.
— Въ третьемъ. Что-жъ, это не очень высоко.
— Разъ этажъ, два этажъ, три этажъ, четыре этажъ, — считалъ Николай Ивановичъ и воскликнулъ:- Позвольте, мадамъ! Да ужъ это въ четвертомъ. Зачмъ-же говорить, что въ третьемъ! Глаша, скажи ей… Куда-же она насъ ведетъ?
— Ну заве ли — труазьемъ… — начала Глафира Семеновна, еле переводя духъ. — А вдь это…
— Oui, oui, madame, le troisi`eme… Encore un peu plus haut.
— Еще выше? Фу, ты пропасть! Да она насъ на каланчу ведетъ. Вдь это ужъ пятый!.. Глаша. — Сянкъ, мадамъ, сянкъ… — старалась пояснить старушк Глафира Семеновна.
— Mais, non, madame, c'est le troisi`eme….- стояла на своемъ старуха и ввела въ корридоръ. — Фу, чортъ! Да неужто мы этажей считать не умемъ?! Пятый… Скажи ей, Глаша, что пятый.
— Да вдь что-жъ говорить-то? Увряетъ, что третій.
Старушка
распахнула дверь изъ корридора въ комнату и сказала:— Voilа, monsieur…
Николай Ивановичъ заглянулъ и воскликнулъ:
— Да вдь это клтушка! Тутъ и одному-то не помститься. И наконецъ, всего одна кровать. Намъ нужно дв кровати.
— Де ли… де… — пояснила старушк Глафира Семеновна.
— Oui, madame… Je vous mettrai…
— Говоритъ, что поставитъ вторую кровать.
Супруги обозрвали комнату. Старая, стариннаго фасона, краснаго дерева кровать подъ драпировкой, какой-то диванчикъ, три стула, круглый столъ и шкафъ съ зеркаломъ — вотъ все убранство комнаты. Два большія окна были на половину загорожены чугунной ршеткой и въ нихъ виднлись на противоположной сторон узенькой улицы другія такія-же окна, на ршетк одного изъ которыхъ висло для просушки дтское одяло, а у другого окна стояла растрепанная женщина и отряхала, ударяя о перила ршетки, подолъ какого-то платья, держа корсажъ платья у себя на плеч.
— Ну, Парижъ..- сказалъ Николай Ивановичъ. — Не стоило въ Парижъ хать, чтобы въ такомъ хлву помщаться.
— А все-таки нужно взять эту комнату, потому надо-же гд-нибудь помститься. Не здить-же намъ по городу до ночи. И такъ ужъ часа два мотались, Богъ знаетъ сколько гостинницъ отъздили, — отвчала Глафира Семеновна и, обратясь къ старух, спросила о цн:- Э ле при? комбьянъ?
— Dix francs, madame… — спокойно отвчала старуха.
— Что такое? Десять франковъ! — Николай Ивановичъ. — Да вдь это разбой! Десять четвертаковъ по сорока копекъ — четыре рубля… Совсмъ разбой!
Хотя восклицаніе было сдлано по-русски, по старуха-француженка поняла его, потому что пожала плечами, развела руками и произнесла въ отвтъ:
— C'est l'exposition, monsieur.
— Она говоритъ, что изъ-за выставки такъ дорого, — пояснила Глафира Семеновна.
— Все равно, разбой… Вдь такія каморки на такой каланч у насъ въ Петербург по полтин въ сутки ходятъ и ужъ много-много, что по семьдесятъ пять копекъ. А то четыре рубля. Да я дамъ четыре рубля, дамъ и пять, но и ты дай мн настоящую комнату.
— Се шеръ, мадамъ, — попробовала сказать Глафира Семеновна, но старуха опять развела руками и опять упомянула про выставку.
— Лучше нтъ? — спрашивалъ Николай Ивановичъ. — Глаша! Спроси.
— Ну заве бонъ шамбръ? Ну вулонъ бонъ шамбръ.
— A pr'esent non, madame, — поначала головой старуха.
— Что тутъ длать? — взглянулъ Николай Ивановичъ на жену.
— Надо брать. Не мотаться-же намъ еще полдня по Парижу!
— Да вдь вышь-то какая! Это на манеръ думской каланчи.
— Потомъ поищемъ что-нибудь получше, а теперь нужно-же гд-нибудь пріютиться.
— Анаемы! Грабители! Русскимъ ура кричатъ и съ нихъ-же семь шкуръ дерутъ!
— Да вдь за это-то и кричатъ, что семь шкуръ дерутъ.
— Eh bien, madame? — вопросительно взглянула на супруговъ старуха.
— Вуй… Ну пренонъ… Длать нечего… Нотръ багажъ.
Глафира Семеновна стала снимать съ себя ватерпруфъ. Старуха позвонила, чтобы послать за багажемъ. Николай Ивановичъ пошелъ внизъ разсчитываться съ извозчикомъ. По дорог онъ сосчиталъ число ступеней на лстниц. Оказалось восемьдесятъ три.