Наши за границей

Кряхтя и охая поплелся за нимъ и жирный человкъ, также поклонившись Николаю Ивановичу и Глафир Семеновн, и сказалъ на прощанье:

— А насчетъ грабежа и собачьей жизни — помяните мое слово, какъ въ Парижъ прідете. Прощенья просимъ.

Вслдъ за отходомъ берлинскаго позда возвстили объ отправленіи парижскаго позда. Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна засуетились.

— Во? Во? Во цугъ инъ Парижъ?.. — бросилась Глафира Семеновна къ желзнодорожному сторожу и сунула ему въ руку два нмецкіе «гривенника».

— Kommen Sie mit, Madame… Ich werde zeigen, — сказалъ тотъ и повелъ супруговъ къ позду.

Черезъ полчаса Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна мчались въ Парижъ.

XX

Глухая ночь. Спокойное состояніе духа вслдствіе полной увренности, что онъ и жена дутъ прямо въ Парижъ безъ пересадки, а также и плотный ужинъ съ возліяніемъ пива и рейнвейна, которымъ Николай Ивановичъ воспользовался въ Кельн, дали ему возможность уснуть въ вагон самымъ богатырскимъ сномъ. Всхрапыванія его были до того сильны, что даже заглушали стукъ колесъ позда и наводили на неспящую Глафцру Семеновну полнйшее уныніе. Ей не спалось. Она была въ тревог. Помстившись съ мужемъ вдвоемъ въ отдльномъ купэ вагона, она вдругъ вспомнила, что читала въ какомъ-то роман, какъ пассажиры, помстившіеся въ отдльномъ купэ, были ограблены во время пути злоумышленниками, изранены и выброшены на полотно дороги. Въ роман, правда, говорилось про двухъ женщинъ, хавшихъ въ купэ — думалось ей, — а она находится въ сообществ мужа, стало быть, мужчины, но что-же значитъ этотъ мужчина, ежели онъ спитъ, какъ убитый? Какая отъ него можетъ быть защита? Разбойники вернутся въ купэ, одинъ набросится на спящаго мужа, другой схватитъ ее за горло — и вотъ они погибли. Кричать? Но кто услышитъ? Купэ глухое, не имющее сообщенія съ другимъ купэ; входъ въ него съ подножки, находящейся снаружи вагона.

— Николай Иванычъ… — тронула она, наконецъ, за плечо спящаго мужа.

Тотъ пронзительно всхрапнулъ и что-то пробормоталъ, не открывая глазъ.

— Николай Иванычъ, проснись… Я боюсь… — потрясла она еще разъ его за рукавъ.

Николай Ивановичъ отмахнулся рукой и произнесъ:

— Пусти, не мшай.

— Да проснись-же, теб говорятъ. Я боюсь, мн страшно…

Николай Ивановичъ открылъ глаза. и смотрлъ на жену посоловлымъ взоромъ.

— Пріхали разв куда-нибудь? — спросилъ онъ.

— Не пріхали, все еще демъ, но пойми — мн страшно, я боюсь. Ты такъ храпишь безчувственно, а я одна не сплю, и мало-ли что можетъ случиться.

— Да что-же можетъ случиться?

— Я боюсь, что на насъ нападутъ разбойники и ограбятъ насъ.

И она разсказала ему про случай въ отдльномъ купэ на желзной дорог, про который она читала въ роман, и прибавила:

— И зачмъ это мы сли въ отдльное купэ?

Николай Ивановичъ тоже задумался.

— Недавно даже писано было, что усыпляютъ на желзныхъ дорогахъ разбойники, хлороформомъ усыпляютъ, а ты спишь, какъ убитый, — продолжала Глафира Семеновна,

— Да вдь я чуть-чуть… — оправдывался Николай Ивановичъ.

— Какъ чуть-чуть! Такъ храплъ, что даже стукъ колесъ заглушалъ. Ты ужъ не спи, пожалуйста.

— Не буду, не буду… Я самъ понимаю теперь, что надо держать ухо востро.

— Да конечно-же… Двери снаружи… Войдутъ — меня за горло, тебя за горло — ну, и конецъ. Вдь очень хорошо понимаютъ, что въ Парижъ люди дутъ съ деньгами.

— Не пугай, не пугай, пожалуйста, — отвчалъ Николай Ивановичъ, мняясь въ лиц, и прибавилъ:- И зачмъ ты это мн сказала! халъ я спокойно…

— Какъ зачмъ? Чтобы ты былъ осторожне.

— Да вдь ужъ ежели ворвутся разбойники, такъ будь остороженъ, или неостороженъ — все равно ограбятъ. Не перессть-ли намъ въ другое купэ, гд нсколько пассажировъ? — задалъ онъ вопросъ.

— Какъ-же ты пересядешь, ежели поздъ летитъ безостановочно, какъ стрла, а купэ наше не иметъ внутренняго сообщенія съ другимъ купэ?

— И то правда. Тогда вотъ что… Не вынуть-ли мн деньги-то изъ кармана и не переложить-ли за голенищу?

— А ты думаешь, что нападутъ разбойники, за голенищей не будутъ шарить?

— Врно, врно. Такъ что-жъ тутъ длать?

— Прежде всего не спи.

— Да ужъ не буду, не буду.

— Потомъ… Вдь у тебя есть револьверъ въ саквояж. Зачмъ ему быть въ саквояж? Вынь его и положи рядомъ на диванъ — все-таки будетъ спокойне.

— Душечка, да вдь револьверъ не заряженъ.

— Такъ заряди его. Зачмъ-же возить съ собой револьверъ, ежели имъ не пользоваться?

— Такъ-то оно такъ, но вотъ, видишь-ли, я впопыхахъ патроны дома забылъ.

Глафира Семеновна такъ и всплеснула руками.

— Вотъ дуракъ-то! Видали-ли вы дурака-то! — воскликнула она.

— Да что-жъ ты подлаешь, если забылъ! На грхъ мастера нтъ. Да ты не безпокойся, въ Париж купимъ, — отвчалъ Николай Ивановичъ.

— Еще того лучше! Мы находимся въ опасности по дорог въ Парижъ, а онъ только въ Париж патроны купитъ!

— Постой, я выну изъ саквояжа свой складной ножъ и открою его. Все-таки оружіе.

— Тогда ужъ выньте и револьверъ и положите его вотъ здсь на диванъ. Хоть онъ и не заряженный, а все-таки можетъ служить острасткой тому, кто войдетъ. Давеча, когда ты спалъ на всемъ ходу позда, вошелъ къ намъ въ купэ кондукторъ для осматриванія билетовъ, и удивительно онъ мн показался подозрительнымъ. Глаза такъ и разбгаются. Хоть и кондукторъ, а вдь тоже можетъ схватить за горло. Да и кондукторъ-ли онъ? Вынимай-же револьверъ и складной ножикъ.

Николай Ивановичъ тотчасъ-же слазилъ въ саквояжъ, досталъ револьверъ и складной ножикъ и положилъ на видномъ мст.

— Ты, Глаша, бодрись… Богъ милостивъ. Авось, и ничего не случится, — успокаивалъ онъ жену.

— Дай-то Богъ, но я должна теб сказать, что когда ты спалъ и мы останавливались на минуту на какой-то станцій, то къ окну нашего купэ подходилъ ужъ какой-то громаднаго роста черный мужчина въ шляп съ широкими полями и очень-очень подозрительно посматривалъ. Даже всталъ на подножку и прямо заглянулъ въ наше купэ.

— Да что ты?

— Врно, врно. А видъ у него совсмъ разбойницкій, шляпа съ самыми широкими полями, на плечахъ какая-то накидка… Ну, однимъ словомъ, точь-въ-точь, какъ ходятъ разбойники въ здшнихъ заграничныхъ земляхъ.

Николай Ивановичъ въ раздумьи чесалъ затылокъ.

— А ужъ потомъ ты его не видала, этого разбойника? — спросилъ онъ жену.

— Да гд-же видть-то, ежели мы съ тхъ поръ нигд не останавливались? Поздъ уже съ часъ летитъ, какъ птица.

— Бодрись, Глаша, бодрись… Теперь кто взглянетъ къ намъ въ купэ — сейчасъ будетъ видть, что мы вооружены, что мы приготовившись. Тоже ежели и разбойникъ увидитъ револьверъ, такъ еще подумаетъ — нападать или не нападать.

— Ты ужъ, пожалуйста, только не спи, — упрашивала жена.

— Какой тутъ сонъ! До сна-ли мн теперь?

У двери съ наружной стороны кто-то закопошился, что-то звякнуло, блеснулъ огонекъ. Николай Ивановичъ вздрогнулъ. Глафира Семеновна поблднла и забормотала:

— Господи, спаси и помилуй! Возьми, Николай Иванычъ, револьверъ хоть въ руки. Возьми скорй.

Николай Ивановичъ протянулъ руку къ револьверу. Въ это время спустилось стекло купэ и въ отворенное окно показалась голова кондуктора.