Наследие
Шрифт:
По обыкновению, рука взлетела к груди, но вместо привычного медальона, ухватила воздух. Горькая досада сжала легкие в тисках, без него я словно голый и всеми покинутый странник, вынужденный без цели и смысла к существованию бродить по миру. Будто фантом, давно забывший, где лежат его кости, как в той сказке, которую ты читала мне в нашем чудесном саду, помнишь, Ванесса? Не нужно напрягать память, воспоминание само явилось мне видением, столь дивным и манящим, что я едва устоял на ногах.
Ты сидела у подножья фонтана, подобрав пышную юбку, подол которой был выпачкан свежей грязью, образовавшейся вследствие недавно прошедшего дождя, моя голова покоилась на твоих коленях, и я не мог наглядеться на любимый сердцу лик. Казалось, лицо твое светится, обрамленное золотистыми локонами, освещая безмолвное однообразное
– Какая печальная история, - вздохнула ты, покачав головой, все еще держа в руках раскрытую книгу, - что может быть хуже, чем даже после смерти не найдя покоя влачить жалкое существование, не имея ни малейшего шанса на искупление. Как думаешь, бывает ли что-то ужаснее?
– По мне, гораздо страшнее быть таким при жизни. Но и это я смог бы пережить, кроме разве что одного единственного...
– Чего же? Поделись со мной, мой милый друг! – твой нежный взгляд скользнул по моим губам, в ожидании ответа.
– Я не знал бы, зачем жить, если бы во всем мире не было тебя, и не упокоился бы, не найдя.
В груди, меж ребер отчаянно затрепыхалось сердце при виде вспыхнувшего на твоих щеках румянца и робкой улыбки, тут же спрятанной за обложкой мрачных сказок.
– Глупый. Ты не смог бы расстроиться из-за моей потери, ведь если бы меня не существовало, то и не узнал бы, что нуждаешься во мне. Ты специально говоришь это, чтобы смутить меня.
– Я говорю так потому, что люблю тебя, Ванесса, и ты прекрасно это знаешь, - я поднялся с места, опустившись перед тобой на колени, и начал по очереди целовать каждый палец, ставший ледяным в то прохладное утро. Книга упала прямиком в грязь, но нам было все равно. Увлеченный лаской и созерцанием твоих приоткрытых в глубоком выдохе губ, я не сразу заметил, что в саду мы уже были не одни.
Лайла, замершая в тени, не сразу пришла в себя, но как только гнев наполнил каждую клеточку ее тела, вышла на свет, осыпая нас такими ругательствами, что услышь их мой отец, задохнулся бы от зависти. Как ни старался я тогда успокоить тебя, уговорить остаться и не обращать внимания на истеричные припадки твоей матушки, ты оставалась неумолима, но больнее всего стало то, что с того момента, мне было больше не позволительно касаться тебя, даже случайно краешком одежд. Твои руки нервно блуждали по собственному лицу и волосам, а моя душа разрывалась, зная, что ничем помочь я не в силах, как и перестать любить тебя, Ванесса, не сумею.
В тот вечер я решился на отчаянный шаг, и все ради того, чтобы избавить нас обоих от мучений. Я все понял в миг, когда увидел в руках служанки медальон с рубином, который подарил тебе в знак обещания любить, почитать и защищать тебя, покуда жизнь еще теплится в моей груди. Ванесса, я так и не смог простить тебе этого, любимая, и пусть смерть уже разлучила нас, я найду способ вернуть все на круги своя. По ту сторону окна ничего не подозревающие две женщины ведут беседы, улыбаются, возможно, в последний раз, еще не ведая, что им предстоит стать важным элементом, если угодно ключом, который распахнет передо мной двери в прошлое, где все мы останемся навеки и обретем, наконец, счастье.
Пришлось отдать им все, что у меня было, оставить множество подсказок на самых видных местах, и я убежден, что у них обязательно получится по хлебным крошкам прийти ко мне, и ослабить хватку проклятия, нависшего надо мной свинцовой тяжелой тучей. Бог не слышит меня, Ванесса, но может быть, услышит Элисон. Бывали дни, когда я думал, что сошел с ума, Ванесса, врачи ставили ужасные прогнозы, пугающие диагнозы на грани вымысла, но знаю, все они лжецы с закостенелым разумом, продавшие душу науке. Может, я бы и поверил им, если бы не видел собственными глазами правду, которую никто не в силах разуметь.
Как грациозна и сильна стала малышка Элисон а ее дочь, еще не распустившийся бутон, ты видишь, возлюбленная моя, видишь их? Ванесса, подай хотя бы знак,
всего один, чтобы не чувствовать себя столь одиноким. Что это? Ты услышала, о, Господь всемогущий! Стоишь прямо у окна и с тоской смотришь куда-то сквозь меня, неужели это происходит на самом деле? Закусив губу, бросаешь взгляд на входную дверь, и я понимаю, что это немой зов. Со всех ног мчусь к входу в особняк, желая успеть обнять тебя прежде, чем морок растворится, выбрасывая меня в мучительную реальность. Ладонь привычно ложится на ручку двери, и за мутным стеклом вижу силуэт, но когда он оборачивается, в его чертах прослеживается совсем чужой образ.За что ты так со мной, Ванесса? Из-за твоей глупой игры чуть было не попался Элисон, вышедшей на крыльцо в тот самый момент, когда я едва успел скрыться за поворотом. Сердце стучит где-то в горле, почти выскакивая наружу, и я страшусь, что женщина услышит меня. Элисон что-то говорит Мелоди, делает пару шагов вперед, еще немного и мы окажемся нос к носу. Нет, слишком рано, все не так, как должно быть! Медальон у них, и я едва ли успею найти его до того, как первые капли крови свернуться, утратив магию.
Выждав еще мгновение, слышу, как шаги женщины удаляются. Еще одно подтверждение того, что судьба существует, а Элисон и ее дочь те, кто нужны нам. Она словно почувствовала меня, ощутила, что еще слишком рано падать в объятия смерти. Быстрым шагом возвращаюсь к воротам, плачущим на прощание пронзительным стоном. «Жизнь, лишённая нежности и любви, не что иное, как неодушевлённый визжащий и скрипучий механизм». С губ срывается сдавленный смешок, который не успеваю сдержать, но садясь в машину, оставленную поодаль, чтобы не вызвать подозрений, и позволяю себе вдоволь отсмеяться. Поднимаю голову, утерев одинокую слезу, и сталкиваюсь взглядом с самим собой в зеркале заднего вида. Время идет, все меняется, кроме меня самого. Я остаюсь прежним потому, что ты испытываешь меня, Ванесса. Ничего, совсем скоро, я все исправлю. Да поможет мне воля Господа, как помогла когда-то Исайе.
Глава 16. Густав Рогнхелм.
Канада, провинция Альберта, деревня Уотертон, 2019 год.
Поместье Гренхолмов возвышалась в ночных сумерках необитаемой крепостью. Темные окна как пустые глазницы безразлично смотрели на редких прохожих, уже давно смирившись с одиночеством. В доме больше не звучал детский смех, не собирались родственники и больше не заходили соседи.
Глядя на темный, заброшенный дом, Густав едва не решил, что женщины Гамильтон были всего лишь видением, и уверился бы в этой мысли, если бы до сих пор не вспоминал чувственный аромат розы и сандала – духов Элисон. Мужчина несколько раз обошел вокруг дома, но не заметил никаких следов чужого присутствия. Поддавшись мрачным мыслям, он даже подергал ручки обеих дверей, ведущих в дом, но убедившись, что они заперты, успокоился и постучал. Но в ответ ничего не услышал.
Весь вечер казался ему сплошным кошмаром, который никак не хотел прекращаться. Засидевшись в офисе допоздна, Густав от усталости задремал за столом в своем кабинете, положил голову на руки и проснулся с дикой болью не только в голове, но и во всем теле. Своим звонком Элисон застала его по дороге домой, и все надежды на мягкую кровать и долгожданный отдых рухнули, когда он, не сомневаясь ни секунды, развернул машину.
Постучав еще несколько раз, Густав достал телефон и нажал на последний принятый вызов, искренне надеясь, что Элисон просто уснула, уверившись, что незваный гость исчез. Но стоило только ему поднести трубку к уху, как дом ожил – в нескольких окнах загорелся свет, и торопливые шаги возвестили о наличии жильцов. Дверь распахнулась. Элисон, кутаясь в легкий шелковый халат, сделала пару шагов на крыльцо и заключила Густава в объятия – прижалась к его груди, обхватив за талию. Не сдерживаемый женскими руками халат мгновенно распахнулся, и в узкой полоске света Густав успел различить короткий кружевной пеньюар и длинные стройные ноги. Растерявшись, мужчина замер, но через мгновение женщина уже вернулась в дом, снова запахнув халат, и придержала для него дверь. На ее щеках Густав разглядел едва заметный румянец и был уверен, что покраснел и сам.