Наследие

У порога комнаты ее окликнул Арман и попросил разрешения поговорить.

Разговор накрепко запал ей в душу. Присутствие и особенно звук голоса этого человека вызывали у нее ознобную дрожь — настолько все было знакомо!

И очень сильно задело ее ощущение собственного болезненного промаха.

Она ничего не знала о семье человека, которого любила.

Арман же, видимо, знал, и кто она, и что делает в их доме. Вопросы, по крайней мере, задавал о другом — не нужно ли пригласить ей врача, стоит ли ей ехать куда-то самой за рулем, вернется ли она к ужину, познакомиться с его женой и детьми… И Дана, поначалу было ощетинившаяся — кому здесь какое до нее дело? — понемногу оттаяла.

Ей так хотелось поверить в его искренность! Особенно когда прочитала принесенное им письмо…

Она никуда не уехала. Можно было уйти из дома, ставшего пустым и чужим, к другому — тоже пустому. Но уйти в глухое одиночество от человеческого тепла и заботы было невозможно совершенно.

Вечером приехали жена Армана и дети: Арсен, еще более юная копия отца и деда, и Жанна, невысокая, стройная, похожая на фарфоровую статуэтку. Что сказал им Арман, Дана не знала, но они приняли ее присутствие в доме, как нечто само собой разумеющееся.

Следующие дни были похожи один на другой — в доме перебывало множество людей, у Армана все время были какие-то посетители. Ей, Дане, тоже выражали соболезнования, и она даже отвечала что-то. Потом были похороны — мрачно-торжественная церемония, без трогательных речей и всхлипываний в платочек. Это, наверно, был единственный случай, когда мирская жизнь Антуана де Лафонтена соприкоснулась с той, другой, о которой ничего не знали ни его родственники, ни коллеги-ученые, ни светские знакомые.

Соприкоснулась, чтобы разойтись уже навсегда.

Вечером после похорон в комнату Даны осторожно постучали, и на пороге появилась Жанна. Улыбнулась робко и позвала к себе. Дана пошла, сидеть в одиночестве стало уже совсем тоскливо.

В комнате Жанны на диване лежала стопка альбомов с фотографиями и просто фотографии в рамках. Дана села рядом, невольно заинтересовавшись.

Жанна могла говорить про деда часами. Рассказывать историю каждой фотографии, показывать его подарки, у каждого из которых тоже была своя история…

— Ты сильная, — сказала Дана, выслушав рассказ об очередной фотографии в альбоме. — Как будто не чувствуешь потери.

Жанна разом погрустнела, отодвинула альбом. Сказала:

— Нас так учили — и отец, и дед. Сожалеть нужно не о смерти, а о пустой жизни… Разве его жизнь была пустой?.. — Помолчала немного, потом спросила: — А у тебя есть его фотографии?

— Нет, — качнула головой Дана.

— Тогда возьми.

Жанна протянула ей золоченую рамку-книжку.

— Спасибо.

Она права, говорила себе Дана, возвращаясь в свою комнату, нельзя поддаваться унынию. Разве он этого хотел?

И вот она сидит за столом, перечитывает письмо и рассматривает подаренную Жанной фотографию.

Много всего было в этом письме, было и упоминание о подарке — кольце, которое Дана носила, не снимая. Правда, что особенного в этом подарке, она пока не поняла, кольцо и кольцо. Но, видимо, что-то еще ей предстояло узнать.

Пока что разъяснился смысл только первого абзаца: завещание.

Услышав, о какой сумме идет речь, Дана даже не сразу осознала, что все это теперь принадлежит ей.

Он думал, что таким способом даст ей свободу…

Насколько же огромно должно быть состояние, крохи которого показались ей невиданным богатством!

Набравшись смелости, она напрямую спросила об этом у Армана. Он в ответ только покачал головой. Но потом сказал:

— Думаю, вам нелишне будет это знать, Дана. Семьи, подобные нашей, связывают с Орденом не только традиции и клятвы, но и деньги. Очень большие деньги.

— Вы хотите сказать, что ваше состояние на самом деле принадлежит Ордену?

— Нет, напротив. Существование Ордена поддерживается с участием нашего капитала. Это дает некоторые преимущества, но не освобождает от необходимости подчиняться Уставу.

— Да… Это я заметила.

Больше к денежной теме они не возвращались.

…Закрыв рамку с фотографией, Дана встала, вышла в коридор и спустилась вниз — в маленькую гостиную, которую в доме называли «серебряной» и где Арман принимал в эти дни посетителей. Подойдя к открытой двери, Дана услышала голоса. Собеседником Армана был Деннис Грант.

— …ничего удивительного. Отец никогда не боялся смерти, но и не презирал ее, как иные «храбрецы». Увы, возвращать уважение Она умеет только одним способом.

— Да. Тем, что приходит вовремя, — с болезненной усмешкой произнес Грант. — Нечего сказать, хорошее вето на наше «справедливое» решение. Я чувствую себя полным дерьмом! Как, почему мы ничего не видели? Я должен был догадаться — еще когда он обмолвился, что у него нет сил для борьбы. Но мне казалось, что я делаю именно то, что от меня требуется!

— Не казнись, Деннис, — отозвался Арман. — Ты не знал ничего, потому что так было задумано и спланировано. И ты сам сказал — ты делал то, что требовалось.

— Хотелось бы мне в это верить, — вздохнул Грант. — Но теперь мне многое понятно. Ченг уже был у тебя?

— Был. Изо всех сил уверял, что не имел в виду ничего личного и не хотел ему вреда.

— Неудивительно. Видел бы ты, что было на совещании, когда я объявил о его смерти.

— Догадываюсь.

— Это надо было видеть. Ченгу не повезло — он в избытке эмоций не сдержался и что-то обронил насчет поразительной своевременности… Я думал, его разорвут на части.

— Джессика?

— Не только.

— Но ты прекратил безобразие?

— Разумеется. Но я был настолько ошеломлен поворотом событий, что не сразу сообразил, что делать. Нашего азиатского друга успели основательно отвалять. К счастью, только словесно, но узнал он о себе столько, что даже ростом меньше стал… Стоит ли после всего этого ему верить?

— Расследование покажет.

— Да, расследование. — Грант снова тяжело вздохнул. — Нет, как все-таки глупо! Я ведь был у него буквально за несколько дней, согласовывал начало этого самого расследования. А потом еще по телефону разговаривал. И его секретарь… Я видел ее каждый день и был уверен, что он в курсе всех наших дел. А что получается?