Наследница Ильи Муромца

— А привязали тогда зачем? Отвяжи, бабуля, а? — хитро попросила я.

— Щас. Тебя отвяжи, так ты на сломанной ноге уковыляешь батю искать, чтобы жизнь ему укоротить. И снова тут же окажешься. Так что я лучше тебя тут луны два подержу, пока ты в ум не войдёшь.

— А ты-то сама кто? Родственница моя? Или, может, меня лекарствами перекололи?

— Не знаю я, кто там тебя куда колол, а что на ежа ты упала — это верно. Только кожаная юбка и спасла. Лекарств никаких тебе не давала, потому что сам богатырь поправиться должен, и помощь ему — только вода разве, живая да мёртвая…

На окошко взгромоздился большущий чёрный ворон, у которого на шее висели два пузырька. На одном был изображён повесившийся червяк, на другом — волк, выкусывающий блох. Очень жизненно, и сразу понятно.

— Червяк — это, значит, мёртвая вода, а волк — живая? — спросила я бабку.

— Какой червяк?

Я ткнула пальцев в ворона.

— Ишь, ты и Карела моего видишь! Видать, от матери передалось умение магическое. Не зря Илья её бросил, ведьмой была твоя мать настоящей. Вот и испугался богатырь, что она его заколдует, приворожит. И сбежал. А только ошибаешься ты: живая вода — где изображён дракон Недогрыз, который грызёт корни древа жизни. Живая вода — противоядие от него. А где волк — так то не волк, а Пухоплюй, который намертво скован волшебной цепью из шума кошачьих шагов, женской бороды, корней гор, медвежьих нервов, рыбьего дыхания и птичьей слюны. «Намертво» — вот главное слово. Потому и вода — мёртвая.

— Пухоплюй? Недогрыз? — мне стало так смешно, что я даже похихикала, отчего все рёбра у меня заходили ходуном и стало невыносимо больно.

— Точно. Так тебя водицей побрызгать живой?

— Сама справлюсь, — пробурчала я. — Только отвяжи меня…

…Через час я уже сама сидела на лавке и наворачивала пуховую пшённую кашу, закусывая твёрдыми, как камень, ржаными лепешками. Бабка вообще не парилась: она наливала в ржаную муку воду, сыпала соль, размешивала всё пальцем, получившееся тесто раскатывала и пекла. Пока тесто было тёплым, она делала из него разные фигурки, которые потом застывали на воздухе, и ломались, если их сжать. На полках стояли десятки таких тестяных рыб, птиц и человечков. Мне дали остатки — не получившиеся скульптурки. Ладно, зато каша была вкуснющая: на молоке, с маслом, воздушная. Мне нравилось. Запить кашу бабка дала кисель — цвета скисшей жидкости для мытья посуды.

— Это что?

— Кисель.

— А почему цвет такой гнусный?

— Нормальный цвет, — слегка обиделась старуха. — Как киселю полагается. Который из проросшего гороха…

— Буэ! — меня чуть не стошнило.

— Нормально… Поела, попила, и хозяйку оскорбляет! — бабка надулась.

— А ты мне на вопрос не ответила, кто ты. И кто ты, хозяйка?

— Дед Пихто!

— А если правду?

— Баба Яга.

— Ну хватит уже, а? Прости, я не со зла.

— Правду и говорю: Баба Яга!

Я чуть с лавки не свалилась. Выходит, вот это вот всё, Илья Муромец этот злобный, мумия, моё сердце посередине, живая и мёртвая вода и ворон размером со среднюю собаку — это не глюки, а настоящая былина? И я там как-то очутилась? Нет, не может быть. Я, конечно, читала истории про попаданцев в другие миры, были даже те, кто погулял по произведениям Кореня Чуковского и застрял во временной петле Колобка, но чтобы так… Ага, есть средство проверить!

— Бабуля, а я тогда кто?

— А ты — дочь Ильи Муромца и ведьмы лесной, Полина-поляница, девица-богатырша. Кто ж не знает?

И снова я чуть не свалилась с лавки, и даже головой назад откинулась, но не упала, нет: потому что со всей силы треснулась затылком о внезапно открывшуюся дверь. Извушка у бабки была махонькая, а дверь — не очень крепкая. Потому что после моего удара головой она крякнула, застонала, и развалилась на две половинки. За дверью стоял неприятный парень с сальными блондинистыми волосами, весь в угрях. Зато в красной рубахе, кольчуге, сапогах гармошкой и при мече.

— А, — сказал он добрым голосом, — вижу, очнулась поляница. Оклемалась?

— Вполне себе, — осторожно ответила я. — А вы кто?

— Это Алёша Попович, — сдавленным голосом ответила бабка. Она зачем-то присела на пол у печки и обмахивала подолом золу с приступочка.

— Тот самый?! — восхитилась я. — Но не похож… Прыщавенький, да немытый. А вам что, Алёша, надо? Вы от папы?

— От него самого, — улыбнулся Попович. — Добить тебя пришёл, стерва.

И размахнулся мечом.

Глава 3. Тот ещё Алёшенька и Думербей-гызы

Прыщавец действительно размахнулся мечом! И развалил бы меня на две половины, если бы не низкая притолока: бабке высокая дверь была ни к чему, и меч блондина просто увяз в косяке.

— Уахаха! — радостно заорала я, понимая, что ещё поживу. И метнула в богатыря миской с недоеденной кашей. Каша облепила жидкую всклокоченную бородёнку, слезящиеся зенки, в принципе некрупное личико (ничего не изменилось), потом стекла на грудь, а миска так и осталась висеть, присосавшись в зерцалу — металлической пластине на груди кольчуги… Стоп! Откуда я знаю про «зерцало»?

— Возьми меч под лавицей… Меч под лавицей… — зашептал чей-то голос, будто в ухо.

— Спасибо, бабка! — снова заорала я, пошарила рукой, но никакого меча не было. А Попович уже протёрся от каши и почти вытащил колупало из двери. Пришлось дёрнуть за половик — богатырь ойкнул, опрокинулся назад и повис на мече: втайне я надеялась, что он чебурахнется с крыльца вниз, но, видимо, потеря оружия у богатырей карается отсечением головы, не меньше.

— Под другой, другой лавицей… — снова зашептал голос.

Я пошарила. Опа! Лежит. Грубая полоса железа, вроде распрямлённого поручня метро, примотанная к куску дерева кожаным ремнём. А что, у меня есть выбор? Зарядить Поповичу в лоб деревянной ложкой, авось отстанет? Меч оказался каким-то недомерком, коротеньким и лёгким — у меня нож для хлеба ан кухне подлиннее будет. И как я таким? А, была — не была! Я размахнулась, и безо всякого изящества рубанула богатыря под коленки, чтобы перебить сухожилия. Он поднял ноги. Я пырнула его в бок — он изогнулся, как карась, и снова мимо. И тогда, завопив, я ударила его по рукам: этого Алёша Попович не сдюжил, разомкнул пальцы, выпустив меч, и-таки скатился вниз по ступенькам избушки. Которых было целых три. Одной рукой я выдернула поповичев меч из дерева — видать, расшатал он его своими попытками — и кинула вниз:

— Вставай и сражайся как мужчина, Клинт Иствуд!

— Чего? — Попович сидел ровно, вставать не хотел, только обсасывал кашу с жидких усёнок.

— Да это не Винтисуд, то совсем другой богатырь, иноземный! — встряла бабка, наконец закончившая обметать золу у печки. — Но и не Алёша это Попович, я того знаю. У Поповича зрак хитрый, губы красные, пузо толстое… А это кто? Ты кто?! — спросила она грозно у недомерка.

— Так я тоже Алёша Попович, только не ростовский я. А рязанский. Что, в Рязани попов нету, что ли? Или Алексиев мало?