Наследница Ильи Муромца

— То, что у нас разные матери, а Марьям — наша кормилица, это ты мог узнать и в городе, — сказал Умар Шариф. — Но теперь я смогу пригласить тебя хотя бы на обед. Там и пройдёшь третье испытание.

Он всё-таки был простецом, этот Умар. Приглашая меня откушать, он потирал пальцами одной руки перстни на другой. И почему бы это? Я пригляделась: перстни подобрались крупными, с камнями и резьбой, яркими и новыми. И только один, с выпуклым толстым камнем фиолетово-чёрного цвета, был весь исцарапан и не отполирован. Старомодный, невзрачный, он был лишним в ярком облике Умара Шарифа.

— С удовольствием отобедаю с тобой, брат мой! — сказала я. — Есть одна просьба.

— Какая же? — заинтересовался Умар.

— Подари мне один из твоих перстней.

Злобной радостью озарилось лицо «брата», и он сдёрнул с пальца самый дорогой перстень с рубином:

— Держи, Осман.

Я отстранила его руку:

— Во-первых, отец наш завещал не носить колец из золота, а этот перстень — золотой. Не знаю, почему ты носишь то, что пристало носить только женщинам и детям. А, во-вторых, я хочу другой — вот тот, серебряный, камнем, который, кажется, называется «аметистом», — и я показала на старый перстень.

— Зачем он тебе? — прищурился Умар Шариф.

— Скажем так: я хочу дожить до конца обеда, — ответила я. — Потом отдам. После шербета.

Лицо толстяка расплылось в улыбке, и он обнял меня от души:

— Вот теперь я верю, что это ты, Осман! Перстень с ядом, перстень нашего отца! Только мы с тобой и знали его тайну. Ты — мой брат!

Он, кажется, даже прослезился, этот отравитель из местного клуба «Что? Где? Когда?». Восток — дело ничуть не тонкое: прогни слабого, сломай сильного, запугай храброго, убей лишнего… А если б я была настоящим Османом Шарифом, который забыл про перстень или поверил, что братец стал мягче душой? Ну и умер бы доверчивый Осман, выплёвывая желудок в кровавой каше прямо на пол.

— Пойдём, пойдём, ты всё мне расскажешь! — он вцепился мне в рукав, и потащил куда-то.

— А как же?..

— О них позаботятся. Обо всех. И даже труп того кяфира, который ты хранишь в караван-сарае для своих чернокнижных дел, тоже будет доставлен в скудельницу моего дома. Лошади — накормлены и напоены, твои родственники — устроены, в женской половине моего дома твою супругу ждёт царский приём. Тот человек, который, как ты говоришь, является нашим сводным братом, будет размещён в подобающих ему покоях, твой сын — рядом с тобой… о, счастье, иметь племянника! Слуг поместят со слугами, а мы с тобой будем восполнять те тридцать лет, которые потеряли по воле нашего отца и собственной глупости.

Он тараторил и тараторил, стуча каблуками по мраморным полам караван-сарая, явно куда-то стремясь. И точно: гонка по коридорам привела нас на крышу, где под полосатым сине-белым тентом был накрыт небольшой стол. Так, мелочи: дыня, суп с креветками, пара кувшинов горячительного, гора сладостей, виноград, лепёшки и гранаты. На отдельном столике сбоку лежали нарды и стоял раскуренный пару минут назад кальян, хотя никого живого поблизости не было. Ничего, что можно было бы посчитать существенным. А это значит, что Умар Шариф призвал меня действительно поговорить.

— Садись, — безо всякой вежливости заявил он, тыкая пальцем в гигантский парчовый пуф. Я села.

Умар схватил кальян, жадно сделал несколько затяжек, и передал мне длинный деревянный мундштук.Что ж.

— А, кха-кха-кха! — только это и могло вырваться из моего горла. Вода в колбе вскипела, и так же вскипел мой мозг: здесь курили настоящий табак, горький и крепкий. Если его пропустить через пар, а получившуюся жидкость конденсировать, то получится как раз та капля никотина, которая убьёт лошадь. И ещё в придачу пару слонов, Тихий океан и немного меня.

— Разучился, — горестно произнёс Умар. — Наслышан, что был ты в Индии, а там не курят кальян — там жуют мерзкую смесь с добавлением извести под названием «бетель», от которой краснеют губы и мутится разум.

— Кха! — лёгкие выплюнули последнюю порцию дыма. — Ты ошибаешься, Умар Шариф, я не любитель жевать бетель, как и насвай. Просто я только вчера воскрес из мёртвых. Или это было сегодня. Неважно, но ты должен знать, что в этом мире каждый, кто вернулся, должен заново привыкать есть, пить, дышать. Так ребёнок учится ходить в первый раз сам, а раненому, который учится ходить во второй раз, помогаю близкие. Вот и я прошу у тебя помощи.

— Помощи? — спросил Умар, делая здоровенную затяжку. — Ты просишь меня освоиться в подлунном мире после того, как ты ограбил нашего отца, убежал с абиссинкой в Аравию и тридцать лет скитался там, не давая о себе знать? Твоя мать умерла из-за моей, признаю. Но они с моей матерью спорили за любовь нашего отца, а в любви, как и на войне, все средства хороши. К чему обижаться? К чему мстить? Да, я отравил твоего старого коня. Но это было из милосердия, он уже начинал терять зубы…

— Вот ты и сволочь, — вполне искренне произнесла я.

— Брось, столько лет прошло! Тем более, что отец подарил тебе нового жеребца, на котором ты и ускакал в ночь с этой девкой, драгоценностями и ключом к сокровищнице. И что? Всё равно вернулся, и тут тебя встретил любящий брат.

Умар Шариф сделал ещё пару затяжек:

— Где, кстати, та девка?

— Умерла, — солгала я. Откуда мне было знать?

— Хорошо, — кивнул Умар. — Ты знал, что она спала не только с тобой, но и со мной, тогда ещё четырнадцатилетним, и с отцом, и с нашим конюхом Абдуллой-черным, и с нашим евнухом Абдуллой-толстым, и даже с тем звероподобным арабом, от которого всегда пахло крысами… Ну, тот палач, который пытал и казнил наших врагов, помнишь? Он ещё не мог двух слов связать, и только мычал, идиот. Ей было всё равно, с кем и как. Даже евнух и глупец её не смутили. Но она убежала с тобой. А ключ? Ключ от сокровищницы ты привёз?

— Нет у меня никакого ключа, хоть обыщи, — я к тому времени почти допила суп, и теперь ела креветок.

Умар Шариф вылупил на меня глаза:

— Обыскать? И что я найду? Ключ — это тайные слова, которые сказал тебе отец. Он всё надеялся, что ты вернёшься, вель Слово Ключа может нести только один человек. Или передать другому. Но тот тоже может рассказать его только одному, преемнику. Только не говори, что ты передал его! — побледнел Омар Шариф.

Внутренне я ликовала: бабкина сказка про сокровища банды Касима и сорока разбойников, приготовленная нами для эмира Осейла, вдруг вылезла из-под одеяла, зевнула и окончательно проснулась для того, чтобы стать реальностью.

— Я пошутил, — выдавила я из себя слова извинения. — Конечно, я помню Слово Ключа. И мы, конечно, можем открыть отцовскую сокровищницу хоть сейчас. А как ты жил без неё?

— Нормально, — Умар Шариф уже опять порозовел, хоть и не унял до сих пор дрожь в руках. — Завёл дело, стал торговать с киммерийцами шерстяными хорасанскими и табасаранскими коврами, шёлковыми нитями из Китая, тонкими индийскими тканями…

— А семья? Женился? Дети есть?

— Нет! — резко ответил Умар Шариф. — Дети — существа ненадёжные, предадут тебя и не заметят. И женщины тоже, только они более коварны, ненасытны и жадны.