Наследница Ильи Муромца

— Но муж дал обет вашему эмиру Осейла, что привезёт сокровища Соломона!

— А тебе, старуха, какое дело до обетов твоего мужа? Ты не жительница Магриба.

— И слава Перуну, — проворчала Баба Яга в сторону, — вот ещё: добровольно жить в стране чернокнижников и чародеев!

— Что ты говоришь, женщина?

— Ничего. Жалею, что не жила в Магрибе.

— Я так и понял, — смягчился голос. — Ладно, кто с тобой?

— Это вот мой сын, — сказала бабка. «Кийну, — сделала я зарубку на память».

— Телохранитель моего покойного супруга, его слуга, поднятый из мёртвых, да пленный воин-кочевник, которому муж отрезал язык. Он служит у нас конюхом.

«Стало быть, Маариф, Путята и Алтынбек, — посчитала я. — А как же джинн? Его, наверное, загнали в бутылку или лампу, как обычно делается в восточных сказках. То остаётся ещё цыган…»

К такому же выводу, посчитав караван по головам, пришёл и настырный бархатный голос:

— А это кто?

— Брат моего мужа… Отец его поздно завёл ребёнка от юной наложницы, вот он и родился с таким горбом, колченогий и неуклюжий. Поклонись, Али!

«Ага, вот и Сэрв! Но почему горбатый и хромой?» Образ горбуна из Норт-Дама так и заплясал перед моими глазами. В таком составе мы действительно не представляли никакой опасности для магрибских колдунов: пацан, два трупа, один из которых — живой, раб, калека, старуха и единственная боевая единица — Маариф. Но не сомневаюсь, что и его подправили: например, нарастили пузо или состарили. К такому же выводу пришёл и пограничник.

— Ладно. Я чувствую, что за вами погоня, а раз эмир Осейла желает получить сокровища, а вы желаете его отдать, то не вижу причин делиться с чужаками. Думаю, что эмир даст вам возможность мирно дожить свои дни на задворках эмирского дворца, получая объедки с кухни и обноски из гарема.

— И это очень щедро! — польстила Баба Яга.

— Тогда поторопитесь, — в баритоне зазвенели стальные нотки. — Минут через двадцать-тридцать моему отряду придётся вступить в бой со львами пустыни — я чую запах их ярости. Бегите!

— Чего не сделает человек ради золотишка, — съязвил Сэрв, оказавшийся рядом. — Фу, ну ты и воняешь, старый хрыч! Кхе!

И ушёл, оставив меня в полном одиночестве. Телега затряслась сильнее — мы спешили убраться с поля боя.

— Хочешь, покажу тебе картинку сражения? — поляница снова возникла у меня в голове. — Я подсмотрела штуку, которая называется «телевизор». Могу так же. Ах, как я люблю звон мечей, крики, кровь, горячку битвы!

— Кровожадная ты, подруга, — внутренне ухмыльнулась я. — Но против кинишка не возражаю.

И сразу, без предупреждения, передо мной развернулась страшная картина жестокой бойни: львы пустыни окружили того самого обладателя бархатного голоса и четверых его спутников. Силы были не равны — один к трём в пользу убийц из гвардии султана Боруха. Мне стало страшно.

Глава 20. В крови по грудь мы бьёмся с мертвецами

О, что это была за битва! Полина-библиотекарь съёжилась в углу моего сознания, а Полина-богатырша радостно вскрикивала и хлопала в ладоши при каждом удачном ударе «наших». «Наши» — это были посланники Магриба, кочевники-берберы, как оказалось: пятеро очень смуглых всадников в больших синих тюрбанах-тарелках, с укутанной нижней частью лица и в развевающихся белых одеждах. Они быстро перемещались на юрких ловких лошадках, и их сабли мелькали как серебристые молнии. Но туарегов заперли в кольцо арабские всадники: на лошадях более тонконогих, но и более высоких, медленных, по сравнению с берберскими, но обладающих мощной грудью, защищённой кожаным доспехом. Да и сами «львы пустыни» носили круглые железные шлемы с широкими наносниками, замотанными чалмами; гибкий и прочный доспех, сшитый из десятков кожаных пластин, пропитанных воском; их ноги были защищены железными же поножами, а руки — такими же наручами. Сабли у «львов» были прямые, и скорее напоминали мечи, а по длине превосходили берберские. Словом, дело было табак.

Воин, выделявшийся среди туарегов ростом и могучим сложением, пошёл в атаку на лидера «львов», но тот увильнул от схватки, сделав знак двум своим всадникам зажать туарега в клещи — и это была тактическая ошибка. Увидев, что на него с двух сторон несутся два всадника, в чьих руках сабли пляшут как рыбки в горной реке, туарег просто замер на месте.

— Беги, глупец! — заорала я, во-первых, забыв, что меня никто не слышит даже в метре от гроба, а, во-вторых, сама битва была далековато. И мне сразу же стало стыдно, что я не нашла ничего умнее, как скосплеить Гэндальфа в пещерах Мории. Ничего другого в голову почему-то не пришло.

Но мои благие намерения никому не были нужны: туарег оказался опытным и хитрым бойцом. «Львы пустыни» неслись на него, кровожадно гикая и размахивая саблями, а он — ждал, изображая панику и растерянность. И вот когда они приблизились к туарегу на расстояние замаха сабли, и попытались одновременно отрубить ему голову и пронзить грудь, туарег перевернулся, оказавшись под брюхом лошади, и своими двумя кривыми саблями перерубил сухожилия арабских скакунов.

Кони закричали как дети. Ноги их подломились, и оба всадника скатились на песок, ничего не понимая. Опытные солдаты, им хватило всего секунды, чтобы сориентироваться в обстановке и встать в оборонительную стойку. Хватило бы. Но этой секунды у них не было, потому что двое других туарегов, подскочив, взмахнули саблями. Головы арабов были отделены хирургически точно: они подскочили в воздух и покатились под ноги коням. Из тел, медленно опускающихся на колени, хлынул поток крови: яркой артериальной и тёмной венозной. Кровь впитывалась в песок, заливала доспехи, а в песке рядом плакали покалеченные лошади. Туарег-начальник достал из-за пазухи два уже заряженных пистолета, и выстрелил дуплетом: каждая пуля попала лошадям точно в ту тонкую косточку, которая прикрывает висок, между глазом и лбом. Животные умерли мгновенно.

— Ибрагим, ты потратил пули на лошадей! — огорчённо воскликнул один из всадников.

— Когда будешь умирать ты, я не пожалею пули и на тебя, Джабраил! — крикнул первый всадник и снова ринулся в битву, где двое оставшихся туарегов держали оборону против тринадцати арабов.

— Обернись, обернись! — закричал Ибрагим. — Я не хочу бить тебя в спину!

Первый встреченный им всадник сначала лишился кисти руки: она крепко сжимала костяную рукоять прямой сабли, когда та вонзилась в песок. Не добивая врага, Ибрагим подскакал ко второму всаднику, наведшему на него странный пистолет. У которого ствол имел вид не трубки, а чего-то, вроде детской дудки с пищалкой.

— Страшное дело, — прокомментировала поляница, — туда заряжают всякий железный мусор, и он входит в тело человека очень глубоко. Несчастный умирает в муках от гноя и огневицы. Заражения крови по-вашему.

Но шанса выстрелить арабу Ибрагим не дал: он взмахнул саблями крест-накрест, и аккуратно разделил стрелка на четыре части: одна продолжала сидеть в седле, три остальных соскользнули на песок. Меня поразили сабли Ибрагима: волнистая, муаровая сталь, то тёмно-серая, почти чёрная, то белая. Металл шёл волнами, выдавая многослойную ковку, кое-где виднелся синеватый отлив… Какое оружие! Мечта!

— Это дамасская сталь, — снова встряла Полина, которая, как вы понимаете, слышала все мои мысли и ощущала все мои чувства. — Но, кажется, в ней есть ещё и немного небесного металла, как и в твоём клинке. Вот было бы интересно посмотреть, кто победит в честной схватке: я — или Ибрагим?

Тем временем туареги, потеряв одного всадника раненым, прикончили ещё восьмерых «львов», и в итоге их осталось всего трое.

— Отступаем! — скомандовал тот, который пытался заменить туарега в ловушку. Он без трепета бросил раненого безрукого солдата и ещё одного, который придерживал рукой норовящие вывалиться кишки. Трое «львов» бежали позорно, как крысы.

— Не думай, что они тебя оставят, — добавила перец в соль поляница. — Сейчас они спешатся, и под видом торговцев или каких-нибудь паломников проникнут в Магриб, найдут караван-сарай, где вы остановились, и просто перережут вам спящим глотки.

— Так мы и позволили, — рассеянно ответила я, наблюдая, как Ибрагим с товарищами бережно перевязывают сначала своего, а потом и врагов и усаживают их перед собой на коней. Я бы, если честно, просто оставила их в пустыне на растерзание грифам — живых и мёртвых… Эй, стоп! Это разве мои мысли? Что за кровожадность?!