Наследница огненных льдов
Шрифт:
А вот Эспину всё же пришлось идти на охоту, потому как мужчины тут же засуетились, похватали ружья, подпоясали парки и, несмотря на слабые отговорки, вывели Эспина из чума.
Я даже не успела ничего возразить. Что же теперь с ним будет? В случае опасности другие охотники ведь не дадут его в обиду? У них ведь тоже есть ружья, а Эспин, видимо, им нужен для храбрости. А вот если бы мы отправились в поход вместе с Мортеном Вистингом, я бы за Эспина совсем не переживала. Вистинг знает толк в охоте на медведя, он бы принял бой со зверем на себя. И почему уже в который раз я ловлю себя на мысли, что мне очень не хватает этого шпиона и предателя? Не к добру это.
Дабы скрасить ожидание, обитательницы чума стали накрывать столики и поочерёдно
Дабы как-то растянуть время и дать очередному угощению улечься в желудке, я решила отвлечь хозяек расспросами о кочевой жизни, и услышала много интересного.
Оказывается, в этом чуме обитает четыре семьи не от хорошей жизни. Чтобы установить четыре отдельных жилища, нужно выделать много оленьих шкур для внутреннего покрытия, а столько оленей у этих бедных семей отродясь не было. Да ещё и дикие звери постоянно покушаются на поголовье.
– Несчастные мы, – сетовала старая шаманка, – а всё оттого, что отвернулся от нас Хозяин оленей, когда Нуатувий разглядел его лицо.
Как оказалось, речь идёт о сгорбившемся мужчине, что не покинул чум вместе с другими охотниками, а так и остался сидеть на циновке возле занавески их оленьих шкур. Этот страдалец, по мнению шаманки, лет десять назад накликал беду на всех жителей поселения, когда отправился в лес искать сбежавшую важенку, а вместо неё встретил там высокого старика с белой бородой и в белых оленьих шкурах. Нуатувий принялся допытываться у старика, не видел ли он его важенку, а тот всё отворачивался и будто не хотел отвечать. Нуатувий заподозрил, что старик сам похитил важенку, и принялся донимать его неудобными расспросами дальше, да ещё и начал преследовать, когда молчаливый старик пожелал уйти вглубь леса.
– И тогда, – с придыханием сообщила мне одна из хозяек чума, – Нуатувий забежал вперёд и сорвал со старика капюшон и сказал: "Если ты не вор, так покажи мне свои честные глаза". И старик показал. Глаза его были белы как снег, нос подобен клюву ворона, а рот словно бездонная чёрная пропасть. То был Хозяин оленей – великий дух, что повелевает всеми стадами. А Нуатувий обидел его словом и делом. За это Хозяин оленей сделал его увечным, а когда Нуатувий полусогнутым дополз до чумовища, с тех пор и начался среди наших оленей мор. То волки постригут стадо, то зима выдастся такой снежной, что олешкам не отрыть копытом ягель. А тут ещё и чёрный дед объявился – всё нам на беду. Прогневался Хозяин оленей на Нуатувия за его дерзость, заодно решил и наших оленей забрать в Верхний мир вперёд нас. Нуатувию он и вовсе ни одного оленя не оставил – в первый же год все от болезни какой-то пали. Жена его от расстройства померла, сыновья в Сульмар подались. Только брат старшой приютил Нуатувия и его дочку. А этим летом и дочка в Сульмар подалась – убёгом замуж вышла.
– Беда-то какая, – поддержала её хозяйка, что угощала меня рыбой. – Дочка-то его ещё с колыбели другому была обещана.
– Как это, с колыбели? – удивилась я. – Неужели, когда она была совсем малюткой, её сосватали за взрослого мужчину? Он, наверное, сейчас старик.
Мне уже стало жаль незнакомую девушку, я даже начала понимать, почему она сбежала от отца. Но хозяйка поспешила разуверить меня и всё объяснила:
– И жених её тогда сам в колыбели лежал. Обычай у нас такой, как только рождаются младенцы, сразу сговариваем их друг за друга, чтобы, когда вырастут, женихи не маялись с поиском невест. Хотя, в жизни ведь всякое случается. По-разному браки свершаются. Кого в колыбели сговорят, а кто за невесту в чум её отца отрабатывать придёт – тут уж как старшие договорятся.
Может за невесту выкуп оленями отдадут, а может её на другую невесту обменяют. Эх, надо было Нуатувию тогда не оленей у Яломатке просить, а дочь его старшую для своего сына. А он решил, раз Яломатке богатый, значит, нужно с него оленей просить для своего стада. Ну и попросил. Да только где теперь те олени? Все померли. И дочка за другим в Сульмар убежала. А что теперь делать, ума не приложу. Выкуп за дочь Нуатувий вернуть Яломатке не сможет, и дочь за его сына тоже отдать не получится. Ой, будет что-то плохое, когда Яломатке за невесткой в наш чум явится.– А где живёт этот Яломатке?
– Так в другом чумовище, в двух днях пути от нас. А может уже и ближе. Они же тоже кочуют непрестанно. А может Яломатке с сыном к нам завтра приедет, и тогда не миновать беды. Если невесту не предъявить, он сочтёт это страшным оскорблением и точно нам войну объявит.
Надо же, какие страсти царят среди кочевых племён. Да и брачные обычаи не совсем такие как на Собольем острове. Это ведь надо же – обговорить брак, пока жених и невеста ещё лежат в колыбельках. А что делать, когда они вырастут? Вдруг они встретятся и не понравятся друг другу? Или как дочка сгорбившегося Нуатувия – полюбит другого и убежит с ним? Хотя, чего это я тут рассуждаю? Моя ситуация с наследством дяди Руди и Эспином ничем не лучше. Дядя Густав нас тоже не спрашивал, хотим мы быть вместе или нет – просто решил все за нас с Эспином и никаких возражений не принимает. Так что есть нечто общее в тромских и островных порядках. А о сарпальских лучше и не думать. Там, говорят, любой мужчина может взять себе в жёны столько женщин, сколько способен прокормить. Как хорошо, что я не живу в родных краях, а то пришлось бы искать внимания какого-нибудь бедняка, чтобы быть его единственной возлюбленной, но жить при этом впроголодь.
Пока я рассуждала о многообразии брачных традиций, женщины в чуме утратили к моей персоне всякий интерес. Угощения закончились, и каждая занялась своими делами. Кто-то уселся на циновку, чтобы при тусклом свете от костра заняться шитьём из шкур, кто-то плёл из сушёных трав нечто напоминающее корзину. Молодые девушки собрали грязную посуду, сложили её в котёл и вынесли из чума, видимо, чтобы отмыть всё в снегу. И никого как будто не интересовали дети, а они разбрелись по чуму, а некоторые и вовсе выбежали из него без всякого надзора.
Девочки постарше занимались рукоделием вместе с женщинами, а вот карапуз в забавном наряде преспокойно подполз к угрюмому Нуатувию и начал ему мешать. Разорившийся оленевод плёл толстый шнур из кожаных полосок, а малыш всё норовил схватить шнуры за кончики и дёрнуть на себя. Пришлось подойти к Нуатувию и поднять малыша, чтобы усадить его на циновку. Как жаль, что у меня при себе не было ничего интересного вроде нагрудной сумочки или медвежьего клыка, чтобы завоевать внимание ребёнка и отвлечь его на игру.
Пока я разглядывала его одёжку, малыш так напряжённо смотрел на меня, будто я самая плохая тётя, которая встречалась ему на пути в его недолгой жизни. Конечно, я же прервала намечающееся веселье со шнурком. Зато теперь я могла внимательно рассмотреть, во что кочевники одевают своих детей. А это был весьма занимательный костюм. Укороченная кухлянка пришита к разборным меховым штанишкам, к штанинам пришита обувь, рукава удлинены и также наглухо зашиты. Какая герметичная одежда. То-то малыш всё норовит высунуть ручку через горловину, чтобы пососать палец.
Вскоре ему надоело таращиться на меня, и ребёнок неловкими движениями побежал к вошедшей в чум девушке, а я невольно осталась сидеть рядом с Нуатувием. Правда, недолго.
– Три нарты приехали, – в тревоге объявила девушка хозяйкам.
– Чьи нарты-то?
– Не знаю. По пять оленей в каждой, жирных, высоких. Видно, богачи нас посетить захотели.
– Нас и богачи? С чего бы это?
И тут в чум вошёл грузный мужчина в парке с росомашьей оторочкой, и женщины в страхе полушёпотом зароптали: