Наследница огненных льдов

Не успела я прийти в себя от этого жуткого зрелища, а мужчины уже начали снимать с оленя шкуру, энергично просовывая кулаки между кожей и мясом.

Всё, больше я смотреть на это не могла. Скрывшись в чуме, я надеялась поскорее забыть страшную картину, когда животное с полными наивности глазами изловили его же хозяева и тут же передали смерти. Бедный олень, а ведь многие годы он верил людям.

Недолго я переживала об убитом животном, потому как вскоре переживать пришлось за саму себя. Молодой парень в потёртой парке занёс в чум котёл с кровью и подвесил его к цепи над костром. А потом в этот самый котёл женщины стали кидать куски мяса. Оленина будет вариться в крови? И это будут есть? Какой кошмар…

Я сидела тихо и старалась не привлекать к себе внимания. Может, про меня забудут и не станут угощать кровяным супом?

Пока варево бурлило и пенилось, я наблюдала за тем, что делают в чуме люди. Моё внимание тут же привлёк тот самый парень, что водружал котёл над очагом. Теперь он заносил в чум охапки хвороста и подкидывал ветки в костёр. Прибывший в чум Яломатке тут же приметил парня и начал его поучать:

– Что ты как немощная старуха? Быстрее шевелись, лентяй.

И парень шевелился, ещё активнее подкидывал ветки в огонь, помешивал варево, пока у котла его не сменила морщинистая жена Яломатке. А потом он принялся расставлять столики и табуретки, проверял, хорошо ли застелены циновки, на всех ли найдётся посуда. И всё равно Яломатке оставался недоволен:

– Лентяй, зря только тебя кормим. Смотри, отправлю тебя обратно в тундру. Ещё узнаешь, как был добр к тебе Яломатке, а ты этого не ценил.

А парень слушал и молчал, опустив плечи. Он продолжал подкидывать ветки и накрывать стол, а я не удержалась и вполголоса спросила у подсевшего ко мне Микальгана:

– Его что, тоже когда-то привели в стойбище за неуплату долга? Он что, кто-то вроде раба?

– Да нет, – весело усмехнулся Микальган. – Это Сулотынто, он пришёл в наш дом, чтобы отработать за мою сестру. Вон она.

Я посмотрела в сторону полога в противоположной стороне чума и увидела перед шкурой-занавеской девушку с роскошными толстыми косами, что спускались к талии по расшитой геометрическими орнаментами парке. Да, она и вправду хороша. Но неужели у несчастного парня совсем нет гордости, и ради невесты он готов терпеть всякие грубости от её отца? Собственно, об этом, хоть и в мягкой форме, я и спросила у Микальгана.

– Да нет, – снова рассмеялся он, – Это такой у нас обычай. Отец для вида ругает Сулотынто, испытывает его так. А Сулотынто молчит, потому что должен отцу показать, что не размазня он и не хлюпик, а всякие трудности выдержать готов. А раз не размазня он и работящий, за такого отец сестру с радостью отдаст и ещё семьдесят оленей в придачу. Вот Сулотынто и терпит, даже женскую работу выполняет.

– Варит?

– И хворост носит. У нас это только женщины делают. Вот если захочет парень в чей-то дом за невестой прийти, всегда собирает он охапку веток и идёт с ней в чум к отцу девушки – это знак такой, что он отрабатывать пришёл. И Сулотынто весной так же к моему отцу с хворостом пришёл, до сих пор отрабатывает – днём в чуме, ночью в стойбище.

– Сутки напролёт? – поразилась я. – Да ещё так долго?

– Да нет, разрешает ему отец изредка отдохнуть. Да и полгода ещё не долго. Жених за невесту может и два года отрабатывать. Но Сулотынто вряд ли так долго тут пробудет. Нравится он отцу, он его ещё несильно ругает.

Два года терпеть оскорбления, носить хворост, готовить еду, выполнять женскую работу, чтобы заслужить руку красавицы и семьдесят оленей в придачу – да, это испытание только для сильных духом.

Пока я мысленно жалела Сулотынто, чум успел наполниться людьми, и настало время обеда. Каждому жена Яломатке разлила и подала миску кровяной суп с кусками мяса, а нам с Эспином с чего-то вдруг добавила ещё и куски лёгкого. От вида этого бордового варева тошнота начала подступать к горлу.

По правую руку от меня Микальган с аппетитом наворачивал суп, а по левую Эспин не спеша ложка за ложкой тоже ел угощения. Только меня не тянуло на гастрономические авантюры.

– Не обижай хозяев, ешь, – настойчиво, даже с угрозой шепнул мне Эспин.

Хорошо ему говорить, после вчерашнего кусочка сердца и медвежьей крови он морально готов испробовать этот кровяной суп. А вот я – нет.

– Что ты, тебе не нравится? – спросил Микальган.

– Прости, но я видела, как ты убил того оленя. Понимаешь? Ещё совсем недавно он был живой, а теперь в миске.

– Не переживай, – решил успокоить он меня, – олешек не мучился и не страдал – сразу умер. Мы всегда так режем, чтобы ему больно не было, и он легче в Верхний мир уходил. Кушай, вкусный суп получился.

Я ещё немного поколебалась и решила выловить ложкой кусочек мяса. Достав из рюкзака позади себя нож, я снова попыталась отрезать им кусок прямо у губ, на сей раз удачно. Оленина оказалась очень даже нежной, куда мягче той, что нам предложили в другом чумовище. Конечно, это же свежее мясо, а не высушенный, а затем сваренный кусок.

Только я морально настроилась на то, чтобы зачерпнуть ложкой варёную кровь, на глаза мне попалась маленькая девочка. Суп её не особо интересовал, ведь в руках у неё был небольшой блестящий шарик, который она постоянно обсасывала и тянула в рот. Не сразу до меня дошло, что это олений глаз. Какая мерзость… Уж лучше варёная кровь и лёгкие. А потом девочка надкусила оболочку глаза и стала высасывать его содержимое. Всё, сейчас мне точно станет дурно и кусок мяса попросится назад…

Не успела я подняться с места, чтобы выбежать из чума, как люди начали суетливо озираться и смотреть куда-то вниз, а девочка застыла, словно статуя, и уставилась в одну точку. Я смогла проследить за направлением её взгляда и увидела, как на столике стоит Брум и тянет к ней ручки:

– Где второй глаз? Я знаю, что он у тебя. Дай, дай!

После таких требовательных команд от никогда не видимого ею создания, девочка заверещала и кинулась к матери. А молодая женщина с не меньшим ужасом уставилась на Брума и тоже замерла, не зная, как реагировать на появление хухморчика. И тут по чуму пронёсся тревожный шепоток:

– Вот он, смотри…

– Меховой говорун…

– Меховой говорун вернулся…

Говорун? Вернулся? А ведь это говорили исключительно люди в летах. Что же это получается, Брума здесь знают, уже видели раньше? Неужели пятнадцать лет назад, когда он искал дорогу с затёртой льдами шхуны домой? Значит, на меховом ковре запечатлён именно Брум, а не какой-нибудь дух. Или хухморчика приняли за что-то сверхъестественное? Иначе, что это все так притихли?

– Меховой говорун, – наклонилась к Бруму хозяйка чума и доверительно произнесла, – как же давно ты нас покинул. За что на нас обиделся? Мы ведь тебя кормили самыми лучшими кусочками лёгких, самым лучшим мозгом в косточке. Что же тебе не понравилось? Мы всё сделаем, только возвращайся к нам.

А Брум чуть ли не окрысился на заискивающие речи жены Яломатке:

– Я не пойду опять в ваше рукодельное рабство. Не буду больше плести корзины из крапивы. Не буду шить шкуры костяными иглами и оленьими жилами!

– Но ведь у тебя такие маленькие ручки, ты ими делаешь такие аккуратные стежки и узелочки, что просто загляденье. Ну, сшей нам ещё одну шапку или ковёр, а я тебе за это ещё два оленьих глаза дам.

Поверить не могу: хозяйка готова забить оленя только ради его глаз, чтобы отдать их Бруму? Неужели он и вправду такой драгоценный швец?