Наследница огненных льдов

– Зачем убивать всех песцов? – не поняла я.

– Потому что они дикие твари, – веско протянул он последнее слово. – Знаешь, как жутко идти через снега к ярангам и вздрагивать от каждого шороха – а вдруг за сугробом притаился песец? А они таились, сливались со снегом, а потом нападали. От страха я поседел в первую же неделю, как только покинул шхуну. Зато с тех пор я сам могу мимикрировать под сугробы. А ещё я научился в них прятаться. Пока песец рыщет по снежному насту, я внизу ползу по мышиным ходам в обход, чтобы он не нашёл меня. Хотя, там под снегом тоже полно всяких ужасов. Все эти мыши и пеструшки ведь сущие животные.

Я невольно заслушалась Брума, не переставая дивиться, как удивительно хухморчики смотрят на мир. Тем более на дикий мир.

– А на Собольем острове есть песцы? – решила я уточнить.

– Там уже давно нет и соболей. Всё зверьё перестреляли ещё лет сто назад, когда на Полуночные острова хлынули охотники всех мастей. Разве что холхуты с коровами ещё бродят. Но коровы там такие волосатые… И блеют.

Надо же, в какое странное место я собралась ехать. И без сопровождения знатока местной экзотики мне точно не обойтись.

– Послушай, Брум, я хотела попросить тебя съездить со мной в Кведен на Соболий…

– Нет! – даже не дал мне договорить хухморчик, услышав название одного из Полуночных островов. – Ни за что! Ноги моей там больше не будет!

– Брум, пожалуйста, – пришлось мне умолять его, – я ведь никогда не отправлялась в дальние поездки самостоятельно, только с дядей Руди. И то, это были рыболовные угодья в делагской области.

– На Собольем и Медвежьем острове сейчас тоже рыбацкий сезон, – с каким-то плохо скрываемым ехидством ответил хухморчик. – Правда, он уже подходит к концу. Но можешь смело ехать, если тебе хочется свежей рыбки.

– Но, Брум, ты же составишь мне компанию?

– Ни за что! На пассажирском дирижабле я туда не полечу, наставник уже долетался. На пароходе не поплыву.

– Что ты имеешь против пароходов?

– Эти корыта меня не волнуют. Меня волнуют льды. Сейчас в Студёном море как раз начинают дуть северные ветра. Они уже несут айсберги от оси мира к Полуночным островам.

– Да, но мне надо преодолеть не Студёное море, а море Обилия. Мы ведь не на Тюлений остров собираемся, а всего лишь на Соболий.

– Не мы, а ты. А в море Обилия, к твоему сведению, уже появились осколки льдин. Наставник выбрал самую тёплую пору для своего полёта, когда на Тюленьем острове на пару недель даже сходит снег, чтобы дать ягелю прорасти и снова его засыпать. Но всё это было полтора месяца назад. А сейчас Полуночные острова готовятся к долгой зиме. Ещё пару недель и льды скуют все подходы к Собольему острову.

– Значит, мне стоит поспешить, – поняла я его намёк. – Нужно добраться до острова, опознать дядю Руди, уладить все формальности и забрать его тело домой. Как думаешь, я успею?

– Если не будешь мешкать, – нехотя согласился Брум, – то может быть.

– А если ты поедешь со мной?

Кажется, он начал на меня шипеть. Никогда не слышала подобных звуков из уст хухморчиков. И потому я прибегла к последнему аргументу, укорив несговорчивого буку:

– Разве ты не хочешь отдать дань уважения своему наставнику? Это ведь ты был среди тех одиннадцати хухморчиков…

– Хухморынмыл! – взревел Брум. – Мы маленький гордый народец хухморынмыл, а не какие-то там хухморчики.

– Хорошо, – признала я и заставила себя выговорить труднопроизносимое самоназвание, – тебя и ещё десять хухморынмылов дядя Руди спас от разгневанных горцев Булукзая и привёз в этот дом двадцать лет назад. Если бы не он, селяне выследили бы вас в горах, нашли бы вашу колонию и подожгли её вместе с вами и всем скарбом, который вы наворовали в деревне.

– Не наворовали, а взяли в пользование, – с достоинством возразил мне Брум. – Можно подумать, им жалко всякие там напёрстки и кусочки тканей. Ну, ещё ложки. И деревяшки. И гвозди с черенками от вил.

Стоило мне представить, как десяток хухморчиков в ночи прокрадывается в чужой дом, наводит там шорох в поисках всякой всячины, а потом во тьме двадцать светящихся глазёнок таращатся на внезапно проснувшихся хозяев, как я сразу поняла, почему булукзайские горцы нещадно истребляли ночных воришек. Мне вот сегодня тоже было очень страшно пробираться на оккупированную Брумом кухню.

– Зачем вам черенки от вил? – всё же поинтересовалась я.

– Надо.

Вот и весь ответ, и понимай его как хочешь. А зачем Бруму так зорко сторожить буфет и не давать мне ничего съестного после ужина?

– А ведь у тебя после Булукзая развились какие-то комплексы, – догадалась я.

– Нет у меня никаких комплексов, – пробурчал он недовольно.

– А почему тогда ты так зорко охраняешь буфет? Ты стал жадиной, крохобором?

– Ничего я не стал. С наставником я всегда делился.

– А почему не со мной?

– А не нравишься ты мне.

Вот это да! Я даже не сразу нашлась, что и сказать на это.

– И почему я тебе не нравлюсь?

– А потому что Сайшарынские горы очень высокие. Там, на пике Булукзай, пока нет облаков, солнце палит нещадно, так сильно, что у горцев кожа на лице и руках коричневеет, словно поджаривается.

– Смуглеет, ты хочешь сказать? – начало доходить до меня.

– Вроде того, – согласился Брум.

– Прямо как у меня?

– Как у тебя.

– И не стыдно тебе?

Подумать только, причина моего голодного детства кроется в моей же южной внешности, которая будит в воспоминаниях Брума образы булукзайских горцев, к коим я не имею никакого отношения.

– А я не виноват, – с претензией в голосе, объявил он, – что ты похожа на ту деваху, которая огрела меня веником в прихожей. Я ведь всего лишь взял у неё игольницу, а она как шарахнет по мне. Я же был весь ушибленный, я весь болел.

– Но ведь я тебя никогда не била.

– Зато однажды схватила и посадила в коробку с игрушками, к своим куклам и кубикам.

Надо же, а я уже ничего такого и не помню. Наверное, это было в очень глубоком детстве, когда дядя Руди только привёз меня в этот дом. В том возрасте я наверняка считала, что хухморчики – это ходячие и говорящие игрушки.

– Прости за былое, – принесла я свои запоздалые извинения Бруму.

– Ладно уж, – отмахнулся он и уже собрался сползти со стола на пол, чтобы пойти куда-то, но я успела остановить его вопросом: