Наследник огня и пепла. Том IХ

Под ногами больше не шуршала трава. Последние шаги я сделал по отмели — сейчас под моими сапогами плескалась вода.

Пан догнал меня, ступил на воду — и не остановился.

Я последовал за ним. Увы, я зашёл в воду всего на шаг, промочив сапоги. А Пан — шёл поверх, невозмутимо, в полуметре над гладью. Долго идти ему не пришлось.

Секунду назад пустое озеро вдруг озарилось золотым светом. Всё вокруг раскрасилось, как на рекламных открытках дорогих курортов. И перед Паном появилась лодка. Неподвижная, будто вмурованная в такую же неподвижную воду.

В ней сидел старик.

Я вспомнил его только когда увидел. Я уже был тут. Во сне.

И я понимал: всё вокруг — просто образ. Метафора.

Старик держал удочку. Крючок не касался воды. Ни одна волна не тревожила поверхность. Ни один монстр не шевелился под гладью. Всё замерло. Даже Пан стал осторожнее, ступая по воздуху, как по стеклу.

Старик не поднял головы. Пан не поздоровался.

— Рыбы кончились? — пробормотал он, склонившись к воде.

Старик молчал.

— Или вода больше не нужна?

— Ты привёл с собой эхо, — негромко произнёс старик. Его голос не звучал — он скользил под кожей.

— Он… ищет ответы.

— Он… жив. Пока.

— Это его беда.

Я был рядом. Или нет. В любом случае, я отчётливо слышал их.

Но одновременно — будто сквозь ткань, как через воду. Их слова путались, будто они говорили на языке, в котором у каждого слова — десятки значений.

Мне пришлось изо всех сил сосредоточиться, чтобы понимать, кто и что говорит.

— Это твоя игра, Пан, — сказал старик. — Ты всегда был игроком. В звёзды. В жертвоприношения. В любовь.

— Я хочу вернуть тебе силу.

— Не хочу быть.

— Не хочешь… или боишься?

Долгое молчание.

Пан присел на корточки над водой, зачерпнул её ладонью — и тихо хохотнул, разглядывая пустую, сухую ладонь.

Вода не двигалась.

Я чувствовал, что не должен вмешиваться.

И всё же вмешался:

— Простите… — сказал я, как мальчишка, врывающийся в чужой разговор. — Но есть чудовище. Оно летит к Караэну. И только вы…

— Караэн, — перебил меня старик. — Был там город. С персиковыми садами. Я вырвал его из скал, как зуб, и поставил на вершину, где не ходят ветры.

— Ты говоришь о Великом Тире, — сказал Пан. — Ты любил Тир.

— Я любил… жить. Пока не насытился.

— У него есть кристалл, — снова вмешался я. — Там… богиня. Великая Мать. Она прячется. Но может… помочь?

Во мне вспенилась бешеная злость. Злость на себя — самая гадкая. Я чувствовал себя человеком, задолжавшим мафии и вместо последнего ужина купившим лотерейный билет. В отчаянной надежде, что всё получится. Хотя заранее понимал — не получится.

Я знал от самой богини, что именно она пробудила чудовищ на севере. Хоть и не смогла ими управлять, зато смогла их остановить.

От того, прикованного к креслу маразматика под Таэном, я узнал, что другие владыки поймали её. После того, как разбили своего главного. Значит, у них был способ её обезвредить. Вместо этого — сложнейшая тюрьма, лабиринт, в центре которого она спит. С тайной дверью.

Как сейф… с чёрным ходом. Зачем?

Рациональность Магна Итвиса победила мою. Каким бы ни было чудовище — его можно использовать, если оно может победить другого монстра. Это и был план богини.

Разбудить ещё одного.

И освободиться, чтобы бороться с ним.

Пан говорил: «Ты как рыба, что видит только руку, опущенную в воду».

Он не надеялся на понимание.

Но я, человек из мира без магии, с образованием, понимал: речь шла об измерениях.

Мы живём в трёх. У этих — больше.

Мы — бумажные человечки в их тетрадях.

Я глубоко вдохнул. Страх провала стал нестерпим. Но как стеклянная колонна — рухнул под собственным весом.

Тело оставалось в боевой готовности, но разум прояснился. Я поймал кураж.

Надо лишь угадать правильные слова.

Я вскинул подбородок. Поймал взгляд. Старик впервые посмотрел на меня.

Его глаза были без белков. Глубокие, как ночь.

— Она умеет ждать, — сказал он. — А ты не умеешь. Вот и всё отличие между вами.

Пан встал с кряхтением. Хотя и висел над водой — изобразил, будто отрывается от земли.

Впервые, кажется, он напрягся.

— Ты был богом, — сказал он. — Был чем-то большим. А стал — сидящим в лодке.

— Лучше сидеть в лодке, чем быть тобой, Пан. Твоё веселье пахнет страхом и гнилью.

— А твоё молчание — пылью и забвением.

— Пусть так.

Они говорили спокойно. Но это уже была битва. Война, что могла расколоть землю.

Если бы они были двумя титанами, бросающими друг друга в вершины гор, это было бы лишь половиной той силы, что звучала в их голосах. Каждое слово ломало землю.

А я стоял рядом. Глядя на пустое небо. На гладкую воду. И на лодку, в которой сидел бог, не желающий возвращаться.

И не мог придумать нужных слов.

И вдруг старик снова посмотрел на меня. С интересом.

И спросил:

— А ты, смертный… Кого ты готов разбудить, чтобы остановить одного, кого боятся все?

Я замер. Его слова звенели в голове, окрашивая и меняя мысли и планы, как капля крови, упавшая в чашку молока.

Кого ты готов разбудить, чтобы остановить одного, кого боятся все?

Я не знал. Или знал, но не хотел знать.

Пан хмыкнул, глядя на меня с неожиданной теплотой — как будто увидел нечто забавное, милое. Человечное. Или жалкое.

— Он не ответит, — сказал он в сторону, к лодке. — Они никогда не отвечают сразу. Надо пройти через несколько смертей. Желательно — чужих.

— У тебя был ответ? — парировал старик каким-то ему одному понятным доводом. — Или только свирель?

Пан прижал руки к груди. В ответ из воздуха посыпались сухие листья. Ниоткуда. Без ветра.

— У меня была песня, — шепнул он мне очень горько.

И снова — тишина.

Я сделал шаг вперёд — и вода под ногами дрогнула. Пан вскинул бровь.

— Осторожней, Охотник. Под этой гладью много чего спит. — Он повернулся к старику. — Позволь ему задать вопрос.

— Он уже задал, — отозвался тот. — Он просто ещё не понял, что ответ уже получен.