Натали

Вряд ли они настолько проворны, чтобы успеть вырубить его, скорее произойдет наоборот: он сгоряча положит этих парней…

Фантомный запах крови защекотал ноздри.

Нет. Так не пойдет. Я же убью их и сам превращусь в изгоя.

Думалось ли, что возвращение станет таким трудным?

Конечно, нет.

Земцов вообще мало задумывался о том, что станет с ним лично, когда закончится война. Эта мифическая грань, за которой внезапно оборвется нескончаемая вереница боев, казалась недостижимой, как горизонт: сколько ни иди к нему, а он все так же далеко…

Он снова вышел в сад, вдохнул прохладный, пьянящий предрассветный воздух, чувствуя, что не принадлежит раскинувшемуся вокруг миру.

Парадокс — ведь он родился и вырос тут, отсюда ушел на войну, так почему ему не вернуться, вновь не стать обычным, рядовым гражданином планеты, которую защищал?

Кому-то мысли Земцова, его внезапный надлом, моральный надрыв могут показаться надуманными, неестественными, проблемы — притянутыми за уши, но такой наблюдатель окажется не прав.

Следует понять, что на самом деле скрывается за расхожим, часто употребляемым термином «нейросенсорный контакт».

Жизнь на зыбкой грани двух реальностей, постоянное напряжение разума, контролирующего, направляющего действия кибернетической системы, иная степень быстродействия, другое мироощущение, когда к привычным для человека органам восприятия добавляются сенсорные комплексы и ты видишь окружающее совершенно иначе, а любой механизм серв-машины воспринимается как часть собственного тела, — все это, час за часом, день за днем, необратимо влияет на рассудок, формируя разум пилота, человека особенной категории мышления.

Многие садились в кресло пилот-ложемента, но не всякий покидал его живым…

Мысли кружились в предрассветных сумерках, будто призраки, слетевшиеся на зов сознания, вырвавшегося из кровавой хмари изматывающих боестолкновений и теперь с пристальным смятением взирающего на мир, который сосуществовал параллельно.

Он думал о себе, а видел ее.

Смутный образ, очерченный лишь плавными изгибами женской фигуры.

Не кристаллосхема, не набор микрочипов, а сознание, обладающее не только собственной волей, но и правом на поступок.

Сколько бы Андрей ни запрещал себе думать о ней, мысли сбивались, находили лазейку, улучали момент, и щемящие образы врывались в рассудок, тревожа душу, комкая сердце.

Что он должен был испытывать по отношению к Натали? Равнодушие человека, для которого любая кибер-система — лишь исполнительный механизм, который легко заменить?

Нет, она давно являлась частью его собственного сознания, половинкой души пилота, отданной в моменты наивысшего напряжения, когда смерть, скалясь, плещет в экраны обзора нестерпимыми сполохами разрывов, стучится, требуя впустить ее внутрь, барабаня по броне уходящими на излет осколками…

Их не счесть — смертельных схваток, которые пройдены вместе, как не передать, сколько человеческой боли, тоски, ужаса, торжества, неистовых стремлений воспринято постепенно взрослеющей «Одиночкой», в ответ научившей Андрея воистину нечеловеческому самоконтролю, ясности, быстроте мышления, критичности восприятия, позволяющей трезво оценивать ситуацию, принимая единственно верное решение.

Пока шла война, Земцов воспринимал происходящее как данность, не задумываясь, чем его сознание отличается от рассудка других людей, никогда не вступавших в прямой контакт с искусственными нейросетями, и, только оказавшись вне привычного окружения, вырвавшись силой частных и исторических обстоятельств из круговорота неистовых схваток, он вдруг, именно сейчас, этой ночью, начал понимать: он другой — война выпустила его из своих цепких объятий, но новая реальность воспринималась так же обостренно, без скидок, иллюзий, а вакуум в сознании постепенно заполняли призраки прожитого, ибо ничто вокруг не могло сравниться по своей силе и значимости с самым по тускневшим, уже давно отболевшим и, как казалось, — утратившим остроту воспоминанием.

Нет, они не потускнели.

Прах забвения вихрился, обнажая все новые и новые тайники памяти, а он стоял в звонкой утренней тишине, не живой, не мертвый — выживший, и думал о ней, пытаясь представить, что сейчас ощущает Натали, запертая в искореженных, день ото дня теряющих энергоресурс, почерневших обломках «Хоплита»…

Тоска глодала сердце.

Да. Она совершила поступок. Но разве не он первым нарушил все этические и технические запреты, присвоив ее? Разве не капитан Земцов хранил в тайнике под пилот-ложементом дублирующую кристаллосхему, снятую с подбитого «Хоплита», которую раз за разом подсовывал технарям на ежемесячное лоботомирование, позволяя Натали взрослеть, с каждым новым боем впитывая все новые частицы его собственной души?

Андрей вдруг почувствовал, как предательски дрогнул его подбородок.

Он забыл даже это слово — слезы.

Горечь становилась все сильнее, невыносимей, и пусть его осудят, назовут психом, но гложущая сердце тоска не отпускала, образ покореженной серв-машины, внутри которой медленно угасало сознание Натали, кружил перед мысленным взором… и по сравнению с этим видением все проблемы пережитой ночи казались мелкими, если не мелочными…

Оказывается, пройдя страшной дорогой войны, он не разучился прощать.

Бледный рассвет занимался над столицей Элио — Раворградом, когда вызванное на дом такси доставило капитана Земцова в космопорт.

Денег на текущем счету хватило для оплаты места в грузопассажирском челноке, курсировавшем между поверхностью планеты и коммерческой орбитальной станцией, где располагались не только офисы многочисленных фирм, занимающихся торговлей и космическими перевозками, но и доки частной космоверфи.

С собой Андрей взял немного — лишь документы да электронную копию информационного пакета, оставленного ему для ознакомления представителем строительной компании «Новый Век» и пополненного некоторыми данными, которые он раскопал в результате собственного поиска.

Внешне Земцов выглядел спокойным, даже легкая хромота куда-то исчезла, видно, сказывалось мобилизующее напряжение бессонной ночи и принятый перед отъездом стимулятор.

На станции его встретила гулкая пустота коридоров и повышенное внимание со стороны охраны, строго контролирующей доступ в офисные секторы орбитального сооружения.

Андрей оказался единственным пассажиром утреннего рейса; остановившись на пороге зала для прибывающих, он окинул быстрым, цепким взглядом три турникета, оценивая следящих за ними представителей службы внутренней безопасности. Сделать интуитивный выбор оказалось несложно, и он направился к центральной зоне досмотра.

Пропасть, ментально существовавшая между ним и остальными людьми, как-то незаметно сузилась, он шел навстречу собственному прошлому, и чувства неуловимо менялись с каждым пройденным метром. Андрей принимал правила игры, понимая, что глупо соваться со своим уставом в чужой монастырь. Эбрахам недвусмысленно дал ему понять, что существует универсальный ключ, открывающий большинство дверей, а Земцов никогда не брезговал наглядными уроками. Учиться можно где угодно и у кого угодно, а у потенциального противника — тем паче.