Наука умирать

В мелколесье, ещё не зазеленевшем, прятался хуторок. Мокрые плетни, мокрые хаты, ни одного человека. От их армии прячутся в лесах. Слышнее загромыхали выстрелы. Цепь Партизанского полка лежала на окраине хутора. Посреди цепи кто-то стоял во весь рост и смотрел в бинокль. Марков, Дударев, ещё несколько офицеров подошли к нему. Вокруг посвистывали пули.

— Где красные? — спросил Марков наблюдающего в бинокль.

— Под вашим носом, — ответил тот. — До них и сотни шагов нет. Вон они накапливаются за валом и сейчас пойдут в атаку.

Человек опустил бинокль и обернулся. Марков узнал Корнилова. Пули засвистели гуще — красные заметили группу. Некоторые офицеры залегли. Биркин оказался рядом с Корниловым и потянул генерала за полу шинели, чтобы и тот опустился на землю, но командующий резко отмахнулся и снова взялся за бинокль. Ногой оттолкнул руку Биркина.

— Небось не убьют! — сказал он так, чтобы все слышали. — Ещё пора не пришла. Смотри!

Впереди показалась цепь красных. Офицеры открыли огонь из винтовок и пулемётов, и атака противника закончилась, не начавшись. Они исчезли в лесу.

Офицеры окружили Корнилова, слушая его краткие высказывания о ходе боевых действий.

— Наш манёвр удался, — говорил генерал. — Теперь главная задача: соединиться с кубанцами.

— Наша разведка ещё их не нашла? — спросил Марков.

— Пока нет. Пойдём в аулы Шенжий, Готлукай. Наши кубанцы должны быть там.

— А на Екатеринодар, ваше превосходительство? — спросил высокий красивый капитан-корниловец.

Разбойничий свист шальной пули — и капитан, схватившись за перевязь-патронташ в том месте, где сердце, упал навзничь. Разговор прервался. Все стояли, виновато глядя в землю, вздыхали, снимали фуражки.

— Ну и судьба, — сказал Корнилов, безнадёжно махнув рукой.

Мушкаев не намеревался работать с красным Линьковым, — да и такой ли уж он красный? — не хотел возвращаться и к самому храброму генералу — да такой ли уж он храбрый? Вместе прятались под мостом. Не нужны Мушкаеву ни красные, ни белые. Плохо, что он почему-то нужен то тем, то другим. А у самого Василия Павловича свои собственные планы.

К вечеру на город обрушился холодный дождь и поднялся сильный ветер, злобно раскачивающий ледяные струи, хлещущий по лицу. Несмотря на это, в общежитие Мушкаев не пошёл, а решил спрятаться от непогоды на Черноморском вокзале. Здесь, в толпе, галдящей и суетящейся в полумраке под редкими лампочками, вдруг объявился красногвардейский патруль — трое с винтовками, один, старший — с маузером. Наверное, тоже прятались от дождя, но не забывали и своё ответственное дело — проверяли документы. Не у всех, а как раз у таких, как Мушкаев: полувоенная или военная одежда, боевой возраст, городские лица. Он предъявил ростовский документ с подписью Сиверса.

— A-а!.. Бывший офицерик, — удовлетворённо констатировал старший. — Тебя-то нам и надо.

— Но я же служу в красном отряде ещё с осени. Из Ростова был...

— Отставить болтать. Руки назад. Оружие есть? Марш на выход. Там разберутся, какого ты цвета.

Повели его к выходу на площадь.

— Переждём дождь, Внуков, — предложил один из патрульных. — А то промокнем до нитки.

— Переждём. Доставай папиросы.

— Товарищи, я живу в общежитии красной гвардии. Можете проверить.

— Молчи, — перебил его старший, — в Чека разберутся.

Дождь вскоре перестал, и Мушкаева и с ним ещё одного задержанного незнакомца в шинели и солдатской шапке повели к центру.

Мушкаев пал духом — знал, что такое Чека. Пытался понять, кто его выдал. Линьков? Или корниловцы? Марков и Плющик предупреждали, что могут сообщить чекистам о нём как о белом разведчике, если попытается переметнуться или исчезнуть, а он ещё не дал им весть через посыльного, прятавшегося на конспиративной квартире. Туда же нельзя было идти. Он не виноват. А зачем Линькову выдавать его?

Недалеко от вокзала находилось это страшное здание. Задержанного ввели в комнату на первом этаже. За столом с настольной лампой сидел матрос в бушлате; из-под расстёгнутой рубахи — полосатая тельняшка.

— Кого привёл, Внуков? — спросил матрос.

— Тот самый Мушкаев. Вот его документы. Оружия не было.

— Товарищ начальник, я же работал в штабе Сиверса...

— Отставить разговорчики. Ты Мушкаев — вот тебя и на мушку. В ту камеру его. И с первой партией. Следующего давай.

В камере без окон, тускло освещённой маленькой лампочкой, болтающейся под потолком, метался молодой человек, небритый, с растрёпанными русыми волосами, в офицерской шинели нараспашку. Когда их заперли, сразу кинулся к Мушкаеву.

— Вы тоже офицер? Нас сейчас расстреляют! За что? Я воевал на Кавказском фронте. Поручик Савёлов. В Тифлисе жил у друзей, а теперь собрался домой в Москву. Схватили, привели сюда и убьют ни за что... И вас тоже. Какие-то дикие непонимающие люди. Я же не против народа, не против красных. Ехал домой...

До страшного момента, когда лязгнул замок запираемой двери камеры, Мушкаев напряжённо думал о способах спасения, о причинах ареста — кто предал? — теперь же, в туманном красноватом полумраке рядом с приготовившемся к смерти поручиком, в его сознании всё оборвалось и смешалось. Вдруг захотелось спать, но он понимал, что не сможет заснуть Ни на минуту. Слова, которые он должен сказать кому-то, чтобы сохранить жизнь, путались. Кому он скажет?

— Меня ещё не допрашивали, — сообщил он поручику. — А вас кто допрашивал?

— Они не допрашивают! — вскричал тот. — Они везут куда-то на кладбище, заставляют рыть себе могилу и расстреливают. А у меня голова болит. Как снять боль? Не знаете? Они в полночь приходят...

Поручик обхватил руками голову, впился пальцами в лохматые волосы и тихо завыл. Наверное, и Мушкаеву оставалось только оплакивать себя. Когда за дверью, затопали, зазвенели ключами, он едва не упал — в глазах потемнело, ослабли ноги, острой болью пронзило сердце. Один раз его уже расстреливали, второй раз не спасёшься.

Молча и покорно вышли они с поручиком из камеры, дали связать себе руки, шли по коридору, присоединились у входа к группе таких же обречённых: бледно-зелёные лица, застывшие глаза, бессильно падающие на грудь головы. Командовал здесь тот же матрос, который обещал взять его на мушку.

— А ну, контрики, в грузовик! Шевелитесь, пока живы. Кто не может, штыком поможем.

Мушкаева штыком не кололи, но крепко дали по спине, и он чуть ли не бегом поспешил занять место в кузове машины смерти.