Наваждение

И горы темнютъ; таютъ и разливаются сотнями ручьевъ ихъ снга и льдины… И бгутъ ручьи, перегоняя другъ друга со звономъ и плескомъ, бгутъ въ кипучія воды Роны и Арвы… Только вчно мертвы и угрюмы далекіе великаны, предводимые Монбланомъ, до нихъ не добраться весн и жизни, и холодно обливаетъ солнце ихъ блдныя вершины…

Я послушался madame Brochet и пошелъ подышать воздухомъ. Долго бродилъ я по знакомымъ мстамъ, гд такъ часто бывалъ вмст съ Зиной. Но странное дло, теперь она мн не вспоминалась, даже какъ-то призатихла тоска моя. Весенній запахъ, весеннія краски стали наввать на меня другія воспоминанія.

Какимъ далекимъ мн кажется то лто, когда я пріхалъ съ мамой въ деревню! Намъ пришлось тогда больше двухъ дней хать по желзнымъ дорогамъ. Ахъ, какая это была каторга! Но я ршился, во что-бы то ни стало, не поддаваться своимъ мученіямъ и выдержать! у меня хватило силы подумать и о мам.

Мы хали и бодрились другъ предъ другомъ; то сознавали этотъ обманъ, то, минутами, надялись, что онъ удастся. Мама только объ одномъ заботилась, какъ-бы настолько сильно выразить мн свою любовь, чтобъ я почувствовалъ, что эта любовь чего-нибудь стоитъ, и нашелъ въ ней утшеніе и поддержку. Ея присутствіе, необходимость всячески сдерживать себя, отгонять свои мысли отъ ужаснаго предмета, заботиться о томъ, какъ-бы обмануть ее, подъ конецъ оказались благотворными: я пріхалъ въ деревню несравненно боле бодрымъ, чмъ можно было ожидать. Прошли первые страшные дни. Мама неустанно слдила за мною, она ршилась во что-бы то ни стало залчить тоску мою. Она употребляла вс т средства, которыми обладала и которыхъ у нея всегда было много…

Я думаю, мало кто изъ нашихъ знакомыхъ считалъ ее умною женщиной; она никогда не играла ровно никакой роли въ обществ, напротивъ, общество всегда тяготило ее, и она его избгала. Она до старости не умла отдлаться отъ какой-то дтской конфузливости, при чужихъ терялась, часто не находила словъ, часто даже говорила невпопадъ и отъ этого конфузилась еще больше, и, можетъ быть, въ иныхъ глазахъ казалась даже смшною. Тотъ, кто видлъ ее и зналъ только мелькомъ, въ гостиной, конечно, никогда и вообразить себ не могъ, какой необыкновенный умъ сердца у этой женщины. Ее нужно было видть дома, въ ея постоянной обстановк, въ ея отношеніяхъ къ самымъ близкимъ, дорогимъ ей людямъ. Вотъ тутъ она являлась въ совершенно новомъ свт. Тамъ, гд близкій ей человкъ страдалъ, гд надъ нимъ собиралась или ужъ разразилась гроза, тамъ появлялась она во всеоружіи, и тогда для нея все ужъ было ясно, она ни надъ чмъ не задумывалась, ничмъ не смущалась, у нея вдругъ находились и слова и поступки…

Ей удалось и меня скоро успокоить. Я началъ кое-какъ справляться съ собою. Конечно, все-же бывали дни, когда я не зналъ куда дваться отъ тоски, и въ такія минуты обыкновенно приходилъ къ мам и бесдовалъ съ нею.

Въ этихъ разговорахъ мы никогда не касались Зины. Мы говорили объ общихъ длахъ, о планахъ на будущее. Наконецъ, какъ-то посл долгихъ подготовленій, мама ршилась упомянуть имя Лизы. Я видлъ, я понималъ, какъ-бы она была счастлива, еслибъ я снова сошелся съ Лизой, я понималъ даже, что она мечтаетъ объ этомъ, и если никогда мн этого не высказала, такъ потому только, что ее смущалъ вчный призракъ. Еслибъ она была уврена, что я никогда больше въ жизни не встрчусь съ Зиной, что Зина или умерла или ухала куда-нибудь, откуда никакимъ образомъ не можетъ вернуться, о, тогда-бы она, конечно, заговорила иначе. Но теперь не говорила и только старалась узнать отъ меня все мое прошлое съ Лизой, чтобы сообразить что-то: ей врно хотлось знать возможна-ли наша встрча. И вотъ изъ моихъ разсказовъ она, должно быть, поняла, что эта встрча возможна, что Лиза, пожалуй, опять ко мн вернется, стоитъ мн захотть только.

— Какое-бы это было счастье! — проговорила мама. — Только нтъ, лучше и не думать, лучше не мечтать объ этомъ, — продолжала она, тяжело вздыхая. — Знаешь, Andr'e, я часто по цлымъ ночамъ о теб думаю… я иногда надюсь… но потомъ какой-то голосъ будто говоритъ мн, что ты никогда не будешь счастливъ… Господи, бдный мой мальчикъ, зачмъ ты такимъ несчастнымъ родился! Все я передумываю, себя виню; можетъ быть, въ самомъ дл это вина моя… я, глупая, не умла тебя воспитать какъ слдуетъ… у другой матери ты вышелъ бы счастливе…

Я могъ только грустно улыбнуться, цлуя ея руки. А она ужъ плакала.

— Да, право такъ, — говорила она: — и не возражай мн… Я умла и умю только любить тебя и мучиться вмст съ тобою. Но вдь, этого мало! Лучше пусть-бы я тебя меньше любила, да сумла съ дтства указать теб истинную дорогу… Андрюша, милый мой, какъ ты живешь, что у тебя въ душ… вдь, это ужасъ… вдь, я понимаю! Теб даны и способности, и талантъ, и что ты съ этимъ сдлалъ?! Ты только мечешься, ты ищешь чего-то и ничего не находишь… Такъ жить нельзя — безъ дла, безъ цли, безъ радости, безъ вры, Andr'e, пуще всего безъ вры!.. Ну и тутъ я ужъ дйствительно не виновата… я только и живу, только и спасаю себя врою, а ты знаешь это… я всегда теб говорила съ дтства… Андрюша…

Я слушалъ ее съ невольнымъ трепетомъ, но при послднихъ словахъ ея мн сдлалось ужасно неловко, какъ и всегда, когда она говорила со мной о религіи. Въ эти минуты она почему-то длалась вдругъ для меня чужою и непонятною.

— Что-же мн длать, — сказалъ я: — если я не могу врить… Не мало было тяжелыхъ минутъ, и если даже въ эти минуты я не поврилъ, такъ, значитъ, это невозможно…

Слезы катились по щекамъ ея, она опустила голову, и на ея лиц выражалось такое страданіе, что я сталъ проклинать себя за эти вырвавшіяся слова, вдь, я тысячу разъ ршался молчать предъ нею объ этомъ!

— Ну, такъ ты погибъ! — глухимъ голосомъ прошептала она. — Если ни на земл, ни на неб теб нтъ помощи, такъ чмъ-же ты отгонишь отъ себя навожденіе, когда оно снова найдетъ на тебя?.. и чмъ-же ты думалъ спасти Зину?!

Она силилась подавить слезы, но не могла, и громко безнадежно зарыдала.

Меня самого душили слезы. Я кинулся къ ней, я обнималъ ее, цловалъ ея руки, но долго не могъ ее успокоить.

Весь этотъ разговоръ, каждое слово такъ и звучитъ теперь предо мною.

Я долго пробылъ въ деревн и ухалъ ужъ зимою, посл новаго года.

До сихъ поръ я не имлъ никакихъ извстій о Зин, тутъ-же я зналъ, что сразу получу ихъ, что сразу придется столкнуться съ кмъ-нибудь изъ компаніи.

Такъ и случилось. Рамзаевъ немедленно-же провдалъ о моемъ прізд и явился ко мн со своими новостями.

Зина съ генераломъ въ Париж. Александра Александровна прогнала мужа, то-есть сдлала его управляющимъ имніемъ Мими, и онъ живетъ теперь въ деревн, его же мсто ужъ совершенно открыто и безо всякаго стсненія занялъ Мими. Коко еще недавно былъ здсь, а теперь отправился въ Парижъ, конечно, ради Зины.

— Только, конечно, онъ тамъ ничего не добьется, — замтилъ Рамзаевъ, пристально смотря на меня своими зеленоватыми глазами: — наша барышня оказалась вовсе не такою, какъ нкоторые люди о ней думали. Она искренно привязана къ мужу, несмотря на то, что онъ старъ, да и вообще, какъ оказывается, о ней составилось легкомысленное и неврное мнніе…

Онъ все пристальне и пристальне глядлъ на меня. Онъ очевидно вызывалъ меня, онъ ждалъ, что я не выдержу и выскажусь. Но онъ ошибся: я слушалъ его совершенно спокойно, я былъ подготовленъ къ этимъ словамъ и ко всмъ этимъ свдніямъ.

День за днемъ началась моя вторая петербургская жизнь, я снова принялся за мою неоконченную диссертацію, ежедневно цлое утро проводилъ въ Публичной Библіотек. Работа быстро подвигалась и наконецъ къ весн была окончена; я выдержалъ экзаменъ, защищалъ диссертацію. Все это прошло тихо: и время было не такое (уже совсмъ къ лту), и названіе книги моей не подзадоривающее любопытство, да и самъ я, наконецъ, не искалъ никакой извстности. Прежде когда-то, еще въ Лизино время, я мечталъ объ этомъ диспут, но теперь мн было ршительно все равно, будутъ-ли говорить обо мн и что обо мн скажутъ.