Наваждение
Шрифт:
Наконецъ, мы заговорили, и, конечно, обоимъ намъ не нужно было подходить къ этому разговору: мы его начали съ конца, съ настоящей минуты. Разсказывать мн было нечего, такъ какъ она сразу объявила, что все знаетъ: знаетъ, что я разошелся съ Лизой ради Зины, и что я теперь измученъ, и что мн нужно спасаться.
— Нтъ, въ этомъ ты, кажется, ошибаешься, мама!
Я передалъ ей весь вчерашній разговоръ.
Она грустно покачала головой.
— Что-жъ ты можешь видть въ этомъ разговор и откуда вдругъ изъ него выводишь свое счастье? Почему надешься ты, что можешь ее передлать! Эхъ, Andr'e, бываютъ такія натуры, которыхъ никакая сила любви не можетъ передлать, и это одна изъ такихъ натуръ. Я давно ее поняла и давно знала, что ничего кром горя не принесетъ она намъ.
Голосъ мамы дрогнулъ, и она поднялась въ волненіи.
— Знаешь, — продолжала она;- знаешь, это даже хорошо, что она явилась слишкомъ рано; если суждено теб погибнуть, то по крайней мр ты одинъ погибнешь, а тогда-бы съ тобою погибло много невинныхъ. Но, Боже, какъ все это страшно! Ты мн ничего не писалъ и хотя я все предчувствовала, все понимала, но все-же мн казалось иногда, все-же я надялась, что, можетъ быть, и не такъ оно… хала я сюда и думала: «можетъ быть, она только посмется надъ нимъ и оттолкнетъ его», а вотъ ты теперь хвалишься, что счастливъ!.. Да я-то вижу, что во вчерашнемъ разговор и заключается все твое несчастье. Она сказала, что любитъ тебя, она хорошо знала, что въ этой фраз твоя погибель, — оттого, можетъ быть, и сказала ее.
— Но неужели ты совсмъ не можешь поврить ей, мама? Неужели ты не предполагаешь въ ней дйствительно ничего ужъ свтлаго? Ты заблуждаешься, ты ея не знаешь… Да, конечно… я понимаю, что ты иначе и не можешь смотрть на нее. Но, увряю тебя, я знаю, всею душой моею знаю, что можно теперь успокоиться и что все хорошо будетъ…
— Ничего не будетъ. Она родилась такою, такою и умретъ. Помнишь, помнишь ты мн разсказывалъ, не тогда, когда это было, тогда ты все скрывалъ отъ меня, а потомъ разсказывалъ про ея жестокость съ животными, про сцену въ кухн съ несчастнымъ ракомъ: она вся тутъ, такою и осталась. И теперь ты этотъ ракъ, которымъ она играетъ, котораго танцовать заставляетъ, котораго рветъ на части: это дьяволъ; я ее знаю.
Мы были такъ взволнованы, что ничего не слышали; но вдругъ спущенная портьера зашевелилась, и мы увидли Зину.
Въ первое мгновенье, взглянувъ на нее и узнавъ ее, мама вся вздрогнула, хотла уйти куда-нибудь, искала глазами выхода изъ комнаты.
Зина посмотрла на меня, потомъ на маму и съ невольнымъ крикомъ, съ быстро набжавшими слезами бросилась предъ мамой на колни, схватила ея руки, стала цловать ихъ и все плакала, и все цловала, и глядла съ такою нжностью, такимъ дтскимъ, жалкимъ и милымъ взглядомъ.
Я оставался неподвижнымъ предъ этою сценой, я жадно всматривался въ нихъ обихъ. И вотъ я сталъ замчать, какъ мама, сначала испуганная, изумленная и негодующая, понемногу стала свтлть и измняться.
Да, я не ошибался; она ужъ не хочетъ уйти, не хочетъ освободиться отъ этихъ нежданныхъ, ненавистныхъ поцлуевъ. Она смотритъ, смотритъ на Зину, и вдругъ… вдругъ обнимаетъ ее одною рукой… Вотъ и на ея глазахъ слезы, вотъ она совсмъ ужъ обняла ее и цлуетъ. Я не могъ оставаться безучастнымъ свидтелемъ этого, я кинулся къ нимъ, я усадилъ ихъ рядомъ.
— Ахъ, Боже мой, — заговорила Зина, нжно и радостно глядя на маму:- какое это было сумасшествіе! Я, я думала, что забыла васъ, что не люблю васъ; иногда мн казалось даже, что во мн есть къ вамъ какое-то враждебное чувство и что я даже имю почему-то на него право… Какое безуміе! Знаете, мама, знаете, что еслибъ я узнала, что вы здсь и что я должна васъ встртить у Andr'e, я-бы ни за что не пріхала. Я въ первую минуту даже не узнала васъ; но когда узнала, то увидла, какъ васъ люблю… И, Боже мой, какъ
я счастлива, что вы здсь и именно теперь!.. Andr'e,- сказала она, взглянувъ на меня и протягивая мн руку:- знаешь-ли ты, что это огромное для насъ счастье, что мама пріхала.— Конечно, я это знаю, — отвтилъ я.
— И какъ хорошо, что сейчасъ-же, теперь-же мы вс встртились! — продолжала Зина. — Мама, вотъ вы-то, вы-то должны меня ненавидть! Взгляните на меня, посмотрите, скажите мн хоть что-нибудь, вдь, вы мн еще ничего не сказали!..
— Что-жъ мн сказать теб? — прошептала мама, поднимая на нее свои глаза съ тихимъ и нжнымъ выраженіемъ. — Я тоже никакъ не воображала, что встрчусь такъ съ тобою… Ты-то смотри на меня, смотри… вотъ такъ!
Она взяла обими руками и наклонила къ себ лицо Зины, и Зина прямо на нее глядла. Ея странные, молчащіе глаза не молчали теперь, а изливали потоки яснаго свта. Мама видла этотъ свтъ: ея лицо говорило мн это, и я не могъ сомнваться.
Зина вдругъ отстранилась отъ нея, будто для того, чтобы лучше разглядть и прочесть ея мысли.
— Врите-ли вы мн? — проговорила она. — О, чтобъ я теперь сдлала, чтобы заставить васъ врить! Да, вы мн должны врить!.. Andr'e, я шла къ теб сегодня затмъ, чтобы докончить вчерашній разговоръ. Мама, вдь, вы все знаете; я понимаю, что онъ не могъ утаить отъ васъ что-нибудь, и что это не нужно. Я шла къ нему, чтобы досказать… Еще вчера, говоря съ нимъ, я въ себ сомнвалась, но потомъ всю эту ночь я не заснула нм на минуту, я все думала, думала, я много пережила въ эту ночь, и вотъ для того здсь, чтобы сказать ему: не уходи, ты можешь спасти меня…
Она крпко схватила мою руку, а другою рукой привлекла къ себ маму.
— О, какъ вы должны были ненавидть меня, дорогая мама, и какъ я этого стоила! Сколько мукъ, сколько несчастья я вамъ причинила, и тогда, давно, а главное теперь, въ это послднее время!.. Да, но, вдь, и сама я очень несчастна, и меня тоже пожалть можно… Вотъ я теперь каюсь передъ вами…
И точно, она каялась. Все лицо ея преобразилось; изъ глазъ ея, поднятыхъ куда-то надъ нами, по временамъ капали крупныя слезы; она вся была воплощеніе искренности.
— Да, — говорила она:- пріхавъ сюда и увидя Andr'e, я ужъ знала, что длаю: я видла, что мн стоитъ сказать ему одно слово, что мн стоитъ такъ, а не иначе взглянуть на него, и онъ не уйдетъ отъ меня, и онъ порветъ все, что было до меня. Я знала что онъ женится, наврно слышала объ этомъ, и я въ одинъ часъ разстроила все это… О, какъ вы должны меня ненавидть!
Мама ничего не отвчала, она только слушала.
— Я разстроила только для того, чтобы разстроить, но когда онъ пришелъ ко мн, когда увидла, что все кончено; что онъ ужъ не вернется туда, къ той двушк, должно быть, прекрасной двушк, я вдругъ поняла, что можетъ быть разстроила не даромъ, а для того, чтобы быть счастливою. Я поняла, что люблю его; впрочемъ, я и всегда его любила. Больше я ничего не могу говорить, про все это время онъ самъ можетъ разсказать вамъ; онъ самъ все видлъ, и вчера я ему все доказала. Пусть онъ скажетъ вамъ, какъ я отдаляла минуту нашего окончательнаго разговора; пусть онъ скажетъ вамъ, какъ я, чувствуя, что не въ силахъ совладать съ собою, все длала для того, чтобъ отдалить его отъ себя, чтобъ онъ меня возненавидлъ, чтобъ убжалъ отъ меня… Да, я ужасно виновата… Я знаю то зло, которое во мн есть, но все-же, отдаляя его отъ себя, я много мучилась, потому что люблю его. А вотъ вчера онъ совсмъ побдилъ меня… теперь мн не страшно ни за себя, ни за него, и я рада, охъ, какъ я рада, что могу это сказать ему при васъ, что вы свидтельница этому!
— Зина, я врю твоей искренности, — тихо проговорила мама:- но умоляю тебя, подумай хорошенько; ты знаешь, что теперь слишкомъ многое ршается, уврена-ли ты въ себ?
— Нтъ, видно вы мн не врите! — отчаяннымъ голосомъ почти крикнула Зина, хватаясь за голову. — Да вы и имете право не врить.
Она замолчала. Лицо ея оставалось неподвижно, глаза закрыты, она какъ будто вся уходила въ свой внутренній міръ. Но вотъ она открыла глаза, прямо взглянула на меня и на маму и какимъ-то торжественнымъ, страннымъ голосомъ сказала: