Наваждение

Глаза ея опять опустились, а изъ-подъ рсницъ блеснули слезы. Я отошелъ отъ нея, взялъ стулъ и слъ рядомъ съ нею.

«Она сказала, она отвтила, я могу быть спокойнымъ. Я долженъ ей врить, да и, наконецъ, я все-же не имю права подозрвать ее!

Я не сталъ отъ нея требовать повторенія, не сталъ ни о чемъ ее разспрашивать, не оправдывался въ словахъ своихъ; я только ждалъ, что она дальше говорить будетъ.

И она заговорила.

— Онъ три дня былъ боленъ, очень мучился… Черезъ нсколько дней посл похоронъ я выхала…

„Что-жъ это? — думалъ я. — Что-жъ это все значитъ? Она свободна, она пріхала ко мн, она ждетъ отъ меня спасенія, и теперь я могу, я дочженъ спасти ее… мои лучшія мечтанія осуществляются… Теперь мы можемъ быть счастливы. Отчего-же я такъ несчастливъ?“

— Зина, зачмъ ты ко мн пріхала? — спросилъ я.

Она взяла мою руку своими холодными дрожащими руками, она слабо, какъ-то жалко мн улыбнулась.

— Куда-же мн было хать? Я здсь, потому что люблю тебя, потому что не уйду теперь отъ тебя никуда. Теперь я имю право на тебя, теперь я не стану тебя мучить; ты увидишь — я совсмъ другая. О, я знаю, знаю, какъ я страшно предъ тобой виновата! Да, вдь, все можно забыть, все забывается. Скажи мн: вдь, правда, вдь, все забывается? — усиленно переспросила она. — Вдь, ты забудешь самъ и поможешь мн забыть? Я искуплю вс вины мои. Я говорю теб, ты меня не узнаешь. Я ужъ слишкомъ много пережила и измучилась… такъ нельзя больше!.. Какое хочешь назначь мн испытаніе… ты увидишь… Я не для твоего мученья пріхала, а для твоего счастья.

Она робко, боязливо, какимъ-то страннымъ стыдливымъ движеніе поднесла мою руку къ своимъ губамъ и стала цловать ее.

Но я не былъ счастливъ, у меня сдавливало грудь, мн дышать было нечмъ.

Мы замолчали. Я отвелъ отъ нея глаза и увидлъ тутъ-же, въ моей первой комнат, большой сундукъ, сакъ-вояжъ, пледъ, картонку. Она пріхала, очевидно, прямо сюда ко мн, значитъ надо было подумать о томъ, какъ ей устроиться.

* * *

Уныло вышелъ я изъ комнаты и крикнулъ madame Brochet. Та немедленно явилась.

— Вотъ моя родственница пріхала, — сказалъ я:- ее какъ-нибудь устроить здсь нужно.

Madame Brochet привтливо улыбнулась Зин. Она ужъ видлась съ нею до моего прихода.

— Eh, monsieur, mais j'ai d'ej`a pens'e `a tout. Я сейчасъ сообразила; и, по счастью, мы можемъ хорошо устроить madame, конечно, если только она удовольствуется одною комнатой. Пойдемте, я покажу вамъ.

Зина поднялась, и мы пошли за madame Brochet.

Она дйствительно ужъ обо всемъ подумала, потому что комната была прибрана, и даже на окнахъ появились блоснжныя занавски.

— Ну вотъ, какъ теб нравится? — все также уныло спросилъ я Зину. — Если теб неудобно здсь, возьми мои дв комнаты, а я перейду въ эту.

— Съ какой стати, — тоже уныло отвчала Зина:- здсь отлично.

Черезъ полчаса ея вещи были перенесены, и она разбиралась. Я присутствовалъ при этой разборк и помогалъ ей.

Вотъ она потребовала кипятку, вынула привезенный ею чай, налила себ и мн и даже снесла чашку madame Brochet, приглашая ее попробовать du th'e russe.

Комнатка была такая чистенькая, свтлая, съ блдно-зелеными обоями и изобиліемъ кисеи. Вечеръ чудесный, лунный; изъ окна видлось озеро и далекіе, неясные силуэты горъ. Не разъ уже грезилось мн все это; такая-же свтлая комнатка, такой-же лунный вечеръ, такое-же озеро и горы; и Зина разбирающаяся посл дороги, и чашка душистаго чая; свиданье посл долгой разлуки; любовь, и свобода, и счастье. Вотъ эти грезы превратились въ дйствительность, вотъ все это предо мной. И разлука окончена, и Зина свободна, и пріхала ко мн для того, чтобы, никогда отъ меня не ухать, — любовь и счастье! Но мн страшно, уныло теперь все это, и я избгаю смотрть на Зину. И она смотритъ такъ странно.

Вотъ она подсла ко мн, обняла меня одною рукой, а другою машинально мшаетъ ложкой въ чашк чая. Вотъ она говоритъ много, говоритъ все такія хорошія вещи. Она вспоминаетъ самыя лучшія, самыя свтлыя минуты нашей общей жизни, — ихъ было мало, но все-же он были и она ихъ вспоминаетъ. Она общаетъ мн, что такихъ минутъ теперь будетъ много, и при этомъ страстно, горячо цлуетъ меня. Мн душно, я задыхаюсь. Я говорю ей, что ужъ поздно, что она устала съ дороги, прощаюсь съ нею, и спшу отъ нея, весь въ лихорадк, съ горящею головой, съ останавливающимися мыслями.

XX

Я проснулся довольно поздно и въ первую минуту не могъ сообразить, что такое случилось со мною, — зналъ только, что что-то очень страшное.

«Она его убила», наконецъ, мелькнуло въ голов моей. Или все это во сн?… Какой вздоръ, какіе пустяки… онъ умеръ… Нужно удивляться какъ еще до сихъ поръ прожилъ съ такою болзнью.

Я поспшно одлся и постучался въ дверь Зины. Она тоже была ужъ совсмъ готова; мы вышли съ ней на воздухъ. Утро было свжее, — осеннее утро. Мы пошли въ bois de Sauvabelin. Деревья ужъ пожелтли, покраснли и медленно осыпались; иныя были совсмъ красныя съ темнымъ отливомъ. Ночью шелъ дождь и теперь еще по небу неслись тучи, но вдали разъяснивало. Насъ охватывалъ осенній запахъ; подъ ногами нашими шелестли завядшіе листья. Мы пошли по дорог къ озеру.

Я не разъ разсказывалъ Зин объ этомъ моемъ любимомъ мст. Я помню, какъ она клялась мн, тогда, до своей ужасной свадьбы, въ присутствіи мама, что рано или поздно будетъ здсь идти со мною: и вотъ она идетъ, а мы молчимъ, но молчимъ не отъ полноты чувства, а потому, что странно и не о чемъ говорить намъ. Если-бы Зина не заговорила, я-бы кажется такъ и вернулся домой, не проронивъ ни слова. Но она внезапно оживилась, даже легкій румянецъ показался на щекахъ ея. Она начала усиленно восхищаться окружающимъ, вдыхать въ себя свжій, чистый воздухъ. Наконецъ, она остановилась и пристально стала глядть на дальнія горы.

— Гд-же Монбланъ? Покажи мн! — сказала она.

— Вонъ, смотри, тамъ лвй! Кстати теперь кругомъ ясно. Онъ хорошо виденъ.

Она повернула голову по направленію руки моей.

— Гд? Гд? Вотъ это?

И вдругъ она задрожала, судорожно оперлась о плечо мое, и вся блдная взглянула на меня испуганными, страшно раскрытыми глазами.

— Это? — задыхаясь спросила она. — Смотри, ты ничего не видишь? Смотри, ты ничего не замчаешь? На что похожа эта гора, эта блая вершина? Вдь, это лицо, лицо… вдь это мертвецъ! Онъ лежитъ блый, страшный…

— А ты разв никогда не слыхала, — отвтилъ я:- что вершина Монблана дйствительно похожа на лицо лежащаго человка.

Я сказалъ это спокойнымъ голосомъ, но въ то-же время у меня холодла кровь въ жилахъ: «какъ она испугалась!» Но она уже справилась съ собою. Мы пошли дальше.

Она довольно обстоятельно начала мн разсказывать вс подробности происшествій этого послдняго времени. Наконецъ, она произнесла имя Рамзаева, и снова мн показалось, что дрогнула рука ея у моего локтя.

— Что-жъ, ршилась ты навсегда развязаться съ этимъ человкомъ?.. Или, можетъ быть, у васъ продолжаются общія дла? Будешь получать отъ него письма?

— Ахъ, не говори мн о немъ, не говори, ради Бога! — быстро перебила она. — Ради Бога, не говори о немъ, я не хочу и думать, и, конечно, ничего общаго нтъ между нами!

Въ эту прогулку мы все окончательно ршили: мы проживемъ здсь мсяцъ, потомъ вернемся въ Россію. Зина окончитъ вс дла по наслдству отъ мужа, потомъ подемъ опять путешествовать; гд-нибудь въ Германіи или здсь, въ Женев, обвнчаемся. Послдніе зимніе мсяцы и весну проведемъ въ Париж, а лтомъ подемъ въ деревню.

И опять такъ, какъ и вчера, хотя мы все ршили, но я ничему не врилъ.