Навола

Каллендра разразилась одобрительными криками. Над ними поднялся ликующий голос калларино:

— В таком случае, поскольку милосердие есть добродетель Амо, эта Каллендра проявит милосердие. Подойдите ко мне, Давико ди Регулаи да Навола, и поклянитесь в верности. Поклянитесь в верности перед всеми.

Джованни помог мне встать и провел через ротонду. Я чувствовал на себе глаза Каллендры, потом ощутил запахи гвоздики и жевательного листа, который любил калларино, и понял, что мы рядом. Никогда прежде я не ассоциировал с этим запахом калларино, однако теперь понял, что он всегда так пах. Столько всего я прежде не замечал.

— Встань на колени, — прошептал Джованни.

Опускаясь на колени, я услышал встревоженный шорох шелка, будто Каллендру привело в замешательство это унижение Регулаи. Будто люди не могли поверить глазам. Будто они могли понять расправу над нами, но это унижение было чем-то иным, чем-то противоестественным. Я услышал скрип сапог калларино. Почувствовал, как он стоит надо мной, глядя на мое несчастье, наслаждаясь им.

— Хотите что-то сказать? — спросил калларино.

— Я хочу поклясться в верности, — прохрипел я.

Слова на вкус напоминали дерьмо.

— Громче. Вас должна услышать вся Каллендра.

Я прочистил горло.

— Я хочу поклясться в верности!

— Хорошо. Теперь покажите мне.

Покорный, как пес, я слепо нащупал дрожащими пальцами его сапоги. Низко склонился и прижался губами к коже. Она воняла навозом, и я преисполнился уверенности, что он специально прошелся по грязи, прежде чем явиться сюда.

— Продолжайте. — В голосе калларино слышалась насмешка. — Пометьте свои щеки, ди Регулаи.

Зрители не шевелились. Огромный зал погрузился в молчание.

Позже Джованни сказал, что видеть меня, распростертого перед калларино, было все равно что видеть конец эпохи; словно вазу Наволы швырнули на землю и ее осколки разлетелись во все стороны, хаотично, непоправимо. То, что прежде было Наволой, в это мгновение стало прошлым. Убить меня — это одно, но унизить архиномо ди Регулаи — совсем другое.

Это был конец нашей семьи. Конец Наволы. Конец всей истории.

Я приложился щеками к измазанным дерьмом сапогам. Они воняли, и я подавил рвотный позыв, но поклялся в верности калларино и Каллендре перед лицом Амо и всех собравшихся. Архиномо и вианомо смотрели снизу и с высоких галерей. Я смутно слышал, как Гарагаццо произносит молитвы на амонезе ансенс, признавая клятвы и обязательства. Самое демонстративное помечание щек, что когда-либо происходило.

Наконец дело было сделано. Каллендра словно вновь обрела способность дышать. Меня обдало волной фырканья, шепота и неловких смешков.

Вы видели? Вы видели?

Я был выжатым, словно тряпка. Внутри осталась только пустота, страшная усталость. Казалось, конечности лишились костей; хотелось просто рухнуть. Но было и облегчение: спетакколо калларино завершился. Моя роль сыграна. Калларино одержал победу. Со мной покончено.

Все это было исполнено мастерски. Калларино угомонил тех, кто мог поддерживать мою семью; он превратил меня в своего пса — и гарантировал, что наше состояние попадет к нему руки. Просто убить нас — это было бы успехом для многих игроков наволанской политики. Но то, что случилось с нами, было игрой высочайшего уровня.

Не прибегнул ли он к советам Мерио? Или, быть может, мерайца Делламона? Я сомневался, что все это придумал сам калларино. Он слишком глуп.

Однако это едва ли имело значение. Пьеса сыграна, и, как и предсказывал Джованни, в ней каждому из нас была отведена своя роль.

И теперь от меня осталась лишь оболочка. Все мои эмоции погасли. Печаль. Стыд. Даже гнев из-за предательства потух, превратился в уголь...

В мои мысли вторгся голос калларино, масленый, недобрый.

— Эта ваша клятва, — сказал он. — Должен ли я ей верить?

Я попытался очистить изнуренный разум.

— Я не понимаю, господин.

— Най?

К своему ужасу, я услышал, как он принялся вышагивать вокруг меня, размеренно и неторопливо.

— Ваш отец держал слово, — задумчиво произнес он. — Держал все свои обязательства.

Речь сочилась ядовитым удовольствием. Я пытался следить за движениями калларино, за его голосом и шагами.

— Этот человек знал обязательствам цену. — Шаги умолкли прямо за моей спиной. — Он их собирал, помните?

Волосы у меня на затылке встали дыбом.

— Да.

Внезапно он оказался рядом, его губы прижались к моему уху:

— Почему я должен верить дерьму на твоих щеках?

Я отпрянул.

— Я...

Я попытался различить, что происходит вокруг, понять, какую игру затеял калларино, однако моего слуха было недостаточно. Меня словно завернули в черный боррагезский бархат, приглушив весь мир, сделав его неразборчивым, но он оставался достаточно реальным, чтобы ужалить. Я не мог понять, откуда исходит угроза.

— Я...

— Он поклялся, — вмешался Джованни. — Этого достаточно, господин калларино. — Он поклялся. Все тому свидетели.

— Най! — Калларино топнул сапогом рядом со мной, заставив меня подпрыгнуть. — Этого недостаточно! Совсем недостаточно! Я по-прежнему чую коварные интриги Регулаи!

Я понял, что он играет на публику. Его голос был обращен не ко мне и не к Джованни, а к собравшимся. Меня захлестнуло ужасное предчувствие.

— Как мне обеспечить свободу моего города? — воскликнул калларино. — Я спрашиваю всех вас, как нам доверять этому псу, который уже пытался нас укусить? Нам нужны гарантии!

Похолодев, я вспомнил скандирующую толпу перед Каллендрой.

Мортис! Мортис! Мортис!..

— Най, друзья мои, — продолжал калларино. — Я знаю, о чем вы думаете. Не о смерти. Смерть не учит. Голова на пике ничему не учит, как напомнила нам прекрасная архиномо Фурия. Такое в его духе. — Он пнул меня. — В духе тех, кто вывешивает трупы в окнах палаццо. Но это ничему не учит. А я скажу всем вам: участь этого предателя должна стать уроком. Я вижу порезы на его щеках, но они заживут. Вижу грязь на его щеках, но она смоется. И со временем человек может забыть свои клятвы. Может счесть их старыми и ненужными. Этого не должно произойти. Этот человек не должен забыть. Мы позаботимся о том, чтобы никто не забыл! Никто в этой Каллендре! Никто в Наволе! Никто на всем Крючке! Все должны помнить до конца времен, что Регулаи больше нет. Грязь и шрамы мимолетны, но его клятва будет вечной. В этом я вам клянусь как калларино! Этот пес Регулаи будет служить Наволе. Сегодня мы сделаем его своим!

Я слышал протесты Джованни и ликование марионеток калларино. Руки схватили меня, солдаты в лязгающей броне заставили подняться на ноги. Звякнули железные кандалы на моих запястьях.

— Раздеть его! — приказал калларино.

Конечно, я сопротивлялся, но тщетно. Они рвали мою одежду, швыряя меня туда-сюда, взрезая швы. Рубашка лопнула на спине, я ощутил кожей холодный воздух. Брюки срезали с бедер, оцарапав ноги чем-то острым, и внезапно я остался нагим и дрожащим у всех на виду. Я инстинктивно съежился, прикрывая пах. Вокруг зашелестели голоса, и я почти обрадовался тому, что слеп и не вижу лиц. Не вижу лиц тех, кто видит меня.