Навола

— Что за восхитительный способ отправиться к Скуро! — воскликнул Филиппо. — С такой красоткой сверху, дергающей своими чудесными танцевальными бедрами, загоняющей тебя, как лошадь, доводящей прямо до кульминации Калибы, а потом... Хлоп! Глаза! Твои глаза! Ай! Твои глаза лопаются! И ты отправляешься прямиком к Скуро! — Он рассмеялся, довольный, и отсалютовал девушке хрустальным кубком. — Ай, пусть забирает мои глаза. Если она будет последним, что я увижу, меня это полностью устроит.

Но я не смотрел на рабыню, потому что рядом с ней стояла Фурия — и Фурия глядела на меня, салютуя мне с кривой ухмылкой. Я отвернулся, покраснев, не зная, как понимать смесь страха и желания, которые она во мне возбуждала. Без сомнения, ее облик вызывал желание: туго зашнурованный корсет, изгиб грудей, между которыми сверкал именной золотой медальон, а выше — зеленые глаза, такие злобные, что я как будто хлебнул мышьяка.

Как можно одновременно быть такой красивой — и такой ужасной?

Я сбежал из куадра, подальше от самоубийственных рассуждений Филиппо о страсти, и направился к комнаты, где гости играли в карталедже и пальчиковые кости, что разорили архиномо Талья, и где возбужденные игроки ставили амулеты на удачу и богатство, как было принято, когда Амо сиял выше всего в небесах. Я заметил игравшего в кости Пьеро — уже пьяного, раскрасневшегося, кричащего и хохочущего.

— Амо озарил мой путь к Фортуне! — заорал он после удачного броска, и все возликовали.

Казалось, он хотел позвать меня присоединиться к нему, но раздался очередной вопль, когда кости вновь выпали в его пользу, и он отвернулся, крича, что следующий год принесет ему удачу.

Чувствуя себя одиноким, я продолжил блуждать среди зрелищ и игр, высматривая место, где мог бы устроиться с парой друзей. В куадра я обошел вихрь танцующих под звуки скрипок, свирелей и барабанов, выписывающих сложные узоры радости в честь Амо. В нише заметил предсказательницу, к которой выстроилась очередь желающих узнать свою судьбу сейчас, когда свет Амо наиболее ярок и можно разглядеть всю правду. На предсказательнице была традиционная золотая маска истины с единственной прорезью для рта и нарисованными глазами трагического императора Катксайина, чтобы она не могла видеть того, кто обратился к ней, и чтобы ее пророчества были честными. Я не встал в эту очередь — я и так слишком хорошо знал свою судьбу.

В конце концов я просто устроился в сторонке ждать, жалея, что приличия не позволяют уйти. И там меня отыскал посол Вустхольта.

— Не наслаждаетесь Апексией, юный Давико?

У него были роскошные усы, светлые волосы, в которых пряталась седина, и синие глаза, напоминавшие льды его королевства, лежащего за высоким хребтом Чьелофриго. Там его народ жил в вечных снегах и сражался с волосатыми варварами. Посол явился в нормальной одежде, в наволанском бархате, а не мехах, которые предпочитали его соотечественники, и единственными символами его преданности Вустхольту был вышитый на воротнике медведь и опушка из грубого меха этого зверя на плечах.

— Я не... — Я пожал плечами. — Так много незнакомцев — это слишком чьячичиакалда для меня.

— Чья... — попробовал он повторить слово. — Чьяч...

— Чьячичиакалда, — медленно произнес я. — Чьячичиакалда. Слишком много шума и жара, слишком много голосов, слишком тесно. Для меня это словно какофония расстроенных музыкальных инструментов. Чьячичиакалда.

— Ай! — Он кивнул. — Понимаю! В Вустхольме есть слово «хоргус», что переводится как жар и шум. Однако для нас оно несет положительный смысл. Наши зимы холодные, и мы ценим уютный, теплый дом, полный родни. Или шумный, буйный трактир. Иногда хоргус очень хорош. Полно жизни, полно женщин с большими теплыми грудями, и мужчин с большими красными носами, и льющегося рекой пива. Добрые песни, добрая жизнь. Очень счастливая жизнь. Или славная компания друзей, собравшихся в теплом доме, у яркого огня, и рассказывающих истории. И пьющих.

— Похоже, без выпивки никуда.

— Мы любим наше пиво. — Он улыбнулся. — Оно лучше того, что варите вы, наволанцы. Ваш народ не слишком любит пиво.

— Судя по всему, вы наслаждаетесь этим хоргусом.

— А как иначе? Это одна из лучших вещей на свете. Ощущение доброго урожая. Много кусков коптящегося мяса. Глубокие погреба, полные капусты, моркови и свеклы. Это тоже дает чувство хоргуса. Обильная пища, обильная выпивка. Смех и хорошая компания. — Он задумался. — А еще мы любим людей больше, чем наволанцы. И потому, наверное, вам не понравится хоргус.

— Мы любим людей, — возразил я.

Его лоб сморщился, по-вустхольтски выражая вежливое несогласие.

— Вы, наволанцы...

— Да?

— Вы смотрите на людей с подозрением. Оглядываетесь. Я думаю... — Он снова сделал паузу. — Думаю, в моей стране приходится больше доверять, больше сотрудничать. Понимаете, у нас нет выбора, если мы хотим пережить долгую, суровую зиму. В Наволе тепло, у вас много рыбы... — Он пожал плечами. — Тут все иначе.

— Значит, у вас нет вражды? — с вызовом спросил я. — Нет братских междоусобиц? Короли не воюют друг с другом? Ревнивые острые языки помалкивают? Нет мужчин, которые крадут? Нет женщин, которые лгут? Нет злобы? Не бывает такого, чтобы сверкала холодная сталь и лилась горячая кровь? Не бывает...

— Ай, ай, ай! Пощады, юный Давико! Пощады, ди Регулаи! — Он со смехом вскинул руки. — Я не хотел вас обидеть. Я лишь хотел сказать, что есть разница. Быть может, неправильно выбрал слова. Я имел в виду вот что: когда мы воюем, то воюем, а когда заключаем мир, то заключаем мир. Когда пьем, то пьем из чужих кружек и не боимся яда, а когда не пьем, то сражаемся, и сразу можно понять, будем мы пить или драться. Но в Наволе, с ее перешептываниями, ножами, слухами, ядами и обязательствами, которые даются и нарушаются... — Он покачал головой. — У нас так не принято. — Посол махнул рукой в сторону гостей. — Сколько из них улыбаются и танцуют здесь — и одновременно держат камень за пазухой? Сколько из них замышляют соперничество или предательство? Это роскошь, которой мы в Вустхольме просто не можем себе позволить. У вас в этом огромном блистающем городе слишком много богатств. Слишком много еды. И потому вы не любите и не поддерживаете друг друга. И ваши города столь велики! В них так много людей, что один человек почти не имеет значения. Я думаю, это мешает вам искать тепла у других. Быть может, дело в том, что здесь слишком жарко. На севере холодно, и потому мы ищем тепла друг у друга — ради любви, ради выживания, ради удовольствия, ради жизни... — Он пожал плечами. — Вы, южане... — Снова пожал плечами. — Даже не знаю.

Нашу беседу прервал Филиппо, пьяный и веселый, с бокалами д’аффриццо, легкого и прохладного мерайского вина, шипевшего на языке. Он предложил бокал моему собеседнику.

— Попробуйте, посол, очень освежает.

— Нет, благодарю вас.

— Я настаиваю! Это праздник! Сегодня с нами Калиба и его фаты! — Он с заговорщическим видом наклонился ближе. — Эти мерайцы не умеют обращаться с деньгами, но хотя бы делают отличные холодные вина.

Посол неловко принял бокал, однако Филиппо это не заботило, он уже всучил другой бокал мне, пролив немного вина себе на рукав.

— Ай! Мне следует научиться жонглированию! — Он отпил из бокала. — Ай. Хорошо. — Затем посмотрел на нас. — Умоляю, скажите, что вы не забивали голову Давико суевериями вроде того, что ледяные жители Вустхольта — это служанки Амо.

Фыркнув, посол процитировал Зирфана, легендарного зуромского генерала:

— Если человеку не нравится гром сапог наступающей армии, он, заткнув уши, себе не поможет. — И отсалютовал Филиппо.

— Он говорит о наволанцах так же, как мы говорим о боррагезцах, — сказал я. — Вы найдете общий язык.

— Сфай! Скажите, что это неправда! — рассмеялся Филиппо, затем лукаво посмотрел на посла поверх своего бокала. — Но уверен, его слова о Торре-Амо будут еще хуже.

— Об этой... выгребной яме? — Посол скорчил гримасу. — Я едва унес ноги из этого гнезда пороков и ужасных соблазнов.

— Сфай! Соблазны не ужасны! — Филиппо сделал мне глазки. — Наш холодный друг говорит о знаменитых шелковых девочках Торре-Амо. — И восторженно продолжил: — Ай, Давико, таких созданий ты не встречал. В Наволе есть красавицы, но Торре-Амо? И шелковые девочки? — Он поцеловал свои пальцы. — Магнифика46. Здоровая смесь Зурома от давнего набега и южной Ромильи от тех времен, когда амонцы наведывались туда с набегами. Хорошая кровь, очень страстная. Там, как говорится, знают толк в высасывании жизни из граната. А если тебе нравятся мальчики, что ж, такой энергии ты еще не встречал. При виде их военных игр чресла наливаются кровью. Одного взгляда будет достаточно, чтобы твой член взорвался, задолго до того, как его обхватит жадный рот!