Навола
Шрифт:
— В это мне больше верится, — заметила Фурия.
— Вы могли бы преподнести этот рецепт в дар Амо, — предложил Гарагаццо. — На радость всем религиозным орденам. Каждый мужской монастырь сможет приготовить по нему. Каждый женский. А потом они вместе вознесут голоса в хвале Регулаи. И Навола прославится своими утками. Больше, чем вином!
— Мне известны войны, выигранные благодаря солдатским желудкам, — сказал Сивицца. — Но это что-то новенькое.
— Я могу назначить день пиршества! — провозгласил Гарагаццо. — И дам обет слизать
Он принялся размахивать утиной ножкой, как жезлом. Все засмеялись.
Челия лукаво улыбнулась:
— Вы могли бы заказать картину, архипатро. Поклонение святой утке — жирной, сочной. Можно украсить такой фреской потолок центральной ротонды катреданто. Священники, монашки, утки — и вы в центре.
— Най. Не я. Святая Ашья Утиная.
— О нет! — возразила Челия. — Это должна быть религиозная картина. С вами.
При этих словах она подмигнула мне через стол, и я понял — совершенно ясно, — о чем она думает: о слухах про Гарагаццо.
Она вообразила себе фреску на потолке катреданто: голый толстяк Гарагаццо, весь лоснящийся утиным жиром, и монашки, восторженно работающие языками в складках его живота. Не знаю, насколько достоверно я угадал композицию, но точно не ошибся с темой, и Челия подмигнула мне, зная, что я знаю. И теперь образы хлынули мне в голову, все детали фрески. Ряды священников с масляными от уток членами — и Гарагаццо в центре. Монашки обсасывают его живот, а он обсасывает члены монахов, так же чувственно, как только что обсасывал собственные жирные пальцы.
Челия сверкала глазами, понимая, что отравила мой разум.
Она действительно была ужасна.
— Я могу устроить пир для ваших священников, если хотите, — говорила тем временем Ашья. — По утке каждому.
— И монашек не забудьте! — вмешалась Челия, кинув на меня еще один лукавый взгляд. — Монашки тоже должны участвовать!
— И для монашек, — согласилась Ашья, не ведая о наших фантазиях.
Я свирепо уставился на Челию.
Гарагаццо продолжал слизывать жир с пальцев.
— Сфай, сиана Ашья, — сказал он. — Если я позволю вам накормить моих монахов и монахинь, не успею оглянуться, как вы станете возглавлять моления в катреданто, а все жители Наволы будут прикладываться щекой к вашим ногам.
— Вот это картина, — сказала Фурия.
Челия скосила глаза. Я поперхнулся вином.
— С вами все в порядке, маленький господин? — спросила госпожа Фурия.
Я откашлялся, пытаясь восстановить дыхание.
— Все хорошо.
— Но вы ничего не едите.
— Он нервничает! — встал на мою защиту Гарагаццо, хлопнув меня по спине. — Да и какой юноша не будет нервничать на пороге своей судьбы? Я помню собственное Вступление, и буду честен перед Амо, оно ужасало меня.
— Верно, — согласился калларино, отрываясь от беседы с Аганом Ханом. — Пройти сквозь покров возмужания — немалое дело. Мальчик становится мужчиной, у мужчины есть имя, он делит его с женой, становится отцом,
передает свое имя... Немалое дело.Другие мужчины за столом кивали, очевидно вспоминая собственные дни имени, собственные Вступления.
— Это великий день для патрономо, — сказал генерал Сивицца. — Великое дело для ди Регулаи — иметь названного наследника. И великий день для Наволы. Четкий путь сквозь дебри наволанской политики — великий дар городу.
Хотя он говорил обо мне, его взгляд не отрывался от отца, который в ответ поднял бокал.
— Лучше, чем боррагезцы, — сказал отец. — С их кинжалами и вечными драками за признание любимого архиномо.
— Хвала Амо, Скуро и всем фатам, что Навола — не Джеваццоа, а мы — не грязные боррагезцы, — откликнулся Гарагаццо.
— Отлично сказано, — одобрил калларино.
Фурия тоже скорчила согласную гримасу, и мы все выпили за нашу удачу, за то, что были избавлены от чудовищной доли — родиться грязными боррагезцами.
Когда бокалы вернулись на стол, отец сказал:
— Навола пришла к процветанию благодаря не только мне, но и всем вам, сидящим здесь и наслаждающимся миром.
Я удивился, что он сказал это при госпоже Фурии, которая никогда на моей памяти не желала мира. Она не стала спорить, а лишь подняла бокал в ответном тосте.
— За долгий мир, — сказала она. — Пусть он продлится дольше всех наших смертных жизней.
Мы выпили за это, а потом отец подался вперед, и я сразу понял, что настал момент, когда откроется истинная причина званого ужина. Все случившееся прежде было лишь прологом. Мой желудок сжался.
— Мы должны кое-что обсудить, — сказал отец.
— Мераи, — ответил Сивицца.
— Именно так. У них хаос.
— Плохо, что у них хаос. Шеру только и ждет удобной возможности. Андретон с радостью найдет повод «спасти» Красный город. А потом окажется на нашей границе.
— Вот именно, — кивнул отец и сделал паузу. — Вот почему я заключил соглашение об отправке люпари к ним на помощь.
Люди за столом зашевелились, обмениваясь изумленными и встревоженными взглядами.
— Но кто защитит Наволу? — спросил калларино. — Что, если пардийцы попробуют отделиться? Или Весуна двинет сюда свой флот? Герцог Умбруско будет счастлив увидеть, как пылают наши корабли.
— А что, если тот безумный священник, Магаре, поднимет бунт в сельской местности? — спросил Гарагаццо.
Отец отмахнулся от хора протестов:
— Не тревожьтесь, у меня есть план.
— А когда его у вас не было? — фыркнула Фурия.
— Верно. Я хочу обучить и вооружить новую армию, чтобы защищать Наволу.
Сивицца нахмурился:
— Вы хотите заменить люпари?
— Не заменить, а дополнить.
Фурия подняла брови.
— Вы дадите оружие... кому? Фермерам? Гильдийским рабочим? Каменщикам и ткачам? Художникам и резчикам по дереву? Лавочникам? — Она рассмеялась. — Вы всегда любили фантазировать.