Навола

— Когда это мой разум был спокойным?

Я хотел сказать это небрежно, как бы шутя, но прозвучало очень серьезно — и правдиво. Волна горькой печали всколыхнулась внутри, и я отвернулся, пытаясь сморгнуть слезы. Когда мой разум был спокойным? Его всегда переполнял страх. Я всегда пытался выплыть в океане своей жизни.

Деллакавалло смотрел на меня с жалостью.

— Это важный вопрос, Давико. И только вы можете на него ответить. Ваша душа воюет сама с собой. И потому вы страдаете.

— Не думаю, что от этого есть лекарство.

— Я могу дать вам травы, чтобы облегчить боль, — вздохнул Деллакавалло, — но от этой болезни нет лекарства в плетении Вирги. Это болезнь людей. Недуг Камбиоса. Ни одно создание в плетении Вирги не испытывает таких страданий. Настойки и травы не способны их прекратить. Исцеление можно найти лишь в вашем собственном мятущемся разуме. — Он поднялся. — Я скажу вашему отцу.

Я протянул к нему руку:

— Пожалуйста, не надо.

— Думаю, нельзя это скрывать, Давико. Ваш отец должен знать.

И он ушел прежде, чем я успел его остановить.

Я изнуренно откинулся на подушки. Ленивка забралась на кровать и ткнулась мордой мне в лицо. В полумраке я притянул ее к себе. Меня захлестнула новая волна тоски. Ай. Что за одинокое чувство. Вокруг одни обязанности и ожидания — и они наполняют меня страхом и сомнением. Никто не пытался меня отравить. Я сам себя травил.

Во имя фат, если бы я уехал в холмы и не оглянулся...

В дверь постучали. В комнату вошел отец.

— Как себя чувствуешь?

Я не знал, что ответить.

— Болею, — сказал наконец. — Что-то с желудком. Это не яд...

— Все в порядке. — Отец поднял руку, останавливая меня. — Маэстро Деллакавалло объяснил. Теперь я понимаю. Каззетта хотел допросить слуг...

— Нет! — Я резко сел. — Никто из них...

— Най! Не тревожься, Деллакавалло его убедил. Никто не пострадал.

Я облегченно лег, дрожа при мысли о Каззетте, обрушившемся на слуг. При мысли о том, что он мог сотворить в пылу своей паранойи.

— Я болен уже некоторое время, — сказал я. — Знал об этом, но не думал, что все серьезно.

— Он говорит, причина в беспокойном разуме.

Я отвернулся.

— Не хочу снова тебя разочаровать.

Отец рассмеялся, и это был резкий и горький звук.

— Ты меня не разочаровываешь.

Я уныло покачал головой. Не знал, что сказать.

Мы оба понимали, что мне следует встать, одеться и приготовиться к Вступлению, но словно тяжелый груз прижимал меня к постели и не было ни сил, ни желания бороться с ним. Груз лежал на мне, будто слон. Я хотел лишь спать, лишь отдохнуть. Перестать делать вид, будто это мой мир и мое место в нем.

Отец сел рядом со мной на кровать, вгляделся в лицо. К моему изумлению, его взор был не суровым, а печальным.

— То, что мы просим от тебя, нелегко. Не думай, что я не понимаю. Ни один из нас не обладает этим от рождения — но все мы родились именно для этого. Как дети, которых бросают в Лазурь и ждут, что они поплывут. Этого нет в человеческой природе, Давико. И мы платим ужасную цену.

Он пытался смягчить мое потрясение из-за провала, но я, понимая это, ощущал лишь усталость.

— Я думал, это право каждого наволанца по рождению. Ходить по кривым дорожкам, играть в политику, преуспевать в бизнесе...

Отец невесело рассмеялся.

— Най. Все это очень трудно. Было трудно и мне. Поэтому я взбесился. Дрался на дуэлях, пил вино, соблазнял женщин... — Он покачал головой. — Ты более искренний и чистый, чем был я. Чем я сейчас, если на то пошло. Вместо того чтобы преследовать служанок, пить вино и волочиться за куртизанками, ты пытаешься все усердней исполнять свой долг. И ранишь себя все сильнее.

— Я просто... не хотел тебя подвести. Мне кажется, что я все время тебя подвожу.

— Ты слишком многого от себя требуешь. Слишком многого. — Он резко встал. — Най. Это я слишком многого от тебя требую. Теперь я это вижу. Мне следовало понять это раньше. А теперь отдыхай. Ты болен. Тебе нужно отдыхать.

— А как же Вступление?

— Мы не можем праздновать твое Вступление, пока ты болен. Это дурной знак для семьи. Если случившееся вчера повторится сегодня... — Он умолк и коснулся двумя пальцами глаза, изобразив знак Скуро. — Маласигнифика, най?

Я попытался сесть.

— Но если я сегодня не приму наше имя, поползут слухи, что Амо нам не благоволит. Это будет подобно проклятию. Гарагаццо скажет...

— Сфай, Давико. — Отец заставил меня лечь. — Не слушай священников. Пусть они занимаются своими делами. Мы — семья. Мы найдем решение. А сейчас тебе нужно отдохнуть. Я снова пришлю к тебе маэстро Деллакавалло. Быть может, у него найдется зелье, которое даст облегчение. А Вступление мы перенесем. Я не допущу, чтобы ты попытался пережить его, пока болен.

— Прости меня, отец.

— Тебе не за что извиняться, Давико. — Он покачал головой, улыбаясь мне; я никогда прежде не видел на его лице такой жалости и доброты. — Ай, Давико. — Наклонившись, он взъерошил мне волосы, словно я был ребенком. — Это ерунда. Твое здоровье — вот самое главное. А теперь отдыхай.

И потому я лежал в полумраке, а Ленивка лежала на постели рядом со мной. Время от времени я погружался в сон, испытывая одновременно вину и облегчение от того, что Вступления не будет. Боль утихла.

Но несколько часов спустя в мою комнату пришла Ашья.

Сначала я не понял, что это она, и решил, что Деллакавалло принес новое лекарство, или Челия решила развлечь меня, или даже отец захотел еще раз одарить добрым взглядом. Но потом я почувствовал знакомые духи и крепко зажмурился, надеясь, что Ашья уйдет. Вместо этого она села на мою постель. Я свернулся клубком, пряча от нее лицо, однако Ленивка навострила уши, глядя на Ашью с любопытством, поскольку та никогда прежде не входила в мою спальню.