Навола

Однако я промолчал.

Быть может, я слишком долго жил среди людей, практиковавших фаччиоскуро. Быть может, хотел сохранить что-то личное в своей жизни, где меня постоянно изучали, подталкивали и проверяли и где все полагали, будто знают меня как облупленного. Быть может, я вспомнил тот давний случай, когда рассказал семье, что видел теневую пантеру, а мне никто не поверил. Или, быть может, на меня повлиял дракус, заставив желать скрытности, как драконы, по слухам, желают золота.

Даже сейчас я не могу понять свои мотивы.

В последовавшие недели я часто возвращался в отцовскую библиотеку. Иногда сидел и украдкой рассматривал глаз, работая с гроссбухами или слушая переговоры за доской. Иногда стоял под дверью, если библиотека была заперта. А иногда, в глухой ночи, когда все другие спали, прокрадывался к дверям, прижимал к ним ладонь и чувствовал обитавшее внутри создание.

Оно было там. Словно зуд. Оно было живым. Между нами существовала какая-то связь.

Я прижимал руку к двери, ища его, ища то присутствие, то таинственное существо. Силился уловить медленное дыхание, ощутить огромные сложенные крылья, свернутый хвост...

— Ай, Давико. Что ты делаешь?

Я отдернул руку, чувствуя, что краснею, словно меня поймали за чем-то постыдным.

В коридоре стояла Челия, с шалью поверх ночной рубашки — уже сказывалась подкрадывающаяся осень. Челия хмурилась, озадаченно разглядывая меня. Не знаю, как ей удалось подобраться, разве что я слишком сосредоточился на драконе.

— Ничего не делаю, — ответил я и попытался сменить тему. — А ты? Почему бродишь по коридорам среди ночи?

Челия пожала плечами:

— Я иду куда хочу и когда хочу, и мне нравится ночная тишина. — Она с любопытством рассматривала меня. — Но ты, Давико, всегда спишь по ночам. Ты, который всегда ложится в постель вечером и всегда просыпается утром, теперь лишаешь себя ночного отдыха. — Она подошла к дверям библиотеки, встала рядом со мной и оглядела резьбу: множество фат, разливающих и пьющих вино. — Ты щупал фат? — фыркнула она.

— Нет!

После нападения двери библиотеки заменили на новые, изготовленные из более тяжелой древесины и, чтобы скрыть это, украшенные причудливой резьбой. Мифические девицы кувыркались, чувственные и удивительно живые. Виноградные листья и грозди плодов создавали видимость приличий, а на самом деле распаляли любопытство и воображение зрителя.

Одни фаты играли в прятки среди переплетающихся лоз, другие плавали в речных заводях и купались в водопадах. Третьи сидели скрестив ноги на лугу и пели огромным быкам, что мирно положили голову им на колени. Четвертые заманивали мужчин в лес, или собирали цветы, или разливали вино.

— Я не щупал фат, — возразил я.

— Нет. Ты всего лишь их трогал. — Она вздохнула. — Ты ди Регулаи, Давико, но вот он ты, замерзший в темноте, гоняешься за шаловливыми нимфами, когда тысячи живых, теплых девушек с радостью согреют твою постель. Нужно нанести визит сиа Аллецции и покончить с этим.

— Я не гонялся за нимфами.

— Най. Конечно нет. Ты просто любовался искусством. — Она провела ладонью по двери, лаская выпуклости. — По крайней мере, у тебя хороший вкус.

Двери действительно впечатляли, их заказали в мастерской ди Биччи за тридцать нависоли. Достаточно, чтобы больше года кормить мастера и его семью, да и всю мастерскую. Гуардио ди Биччи славился изяществом своих изделий, однако резьбу на дверях выполнил его ученик по имени Орвик, уроженец севера. Говорили, что Орвик умеет чувствовать человеческие формы, скрытые в мраморе, и слышит, как поет дерево во время резьбы, направляя его руку, чтобы отыскать силуэты, скрытые в дубе, или кедре, или белом тополе, и освободить их. Именно из-за него Ашья обратилась к ди Биччи — и, хотя об этом не говорили, мастер получил заказ при условии, что к дереву прикоснется только его ученик.

— Чужеземец талантлив, — сказала Челия. — Но для постели нужны подружки поживее этих.

— Почему у тебя всегда все сводится к сексу?

— Почему тебя всегда так легко смутить?

У меня не было ответа. Пьеро — я испытал боль, вспомнив, каким он был, вечно пьяным и хвастливым, — Пьеро любил рассказывать о своих победах: о пекаре, которому наставил рога; о вдове, которую согрел; о дочери фермера, которой овладел в стогу. Антоно говорил, что его отец посещает молодую женщину в соседнем доме и каждый месяц выплачивает ее мужу сумму за ежедневные визиты в обеденное время. Дюмон, прежде чем сбежать, рассказывал о куртизанках и их секретах, об их фокусах с языками и пальцами, о том, сколько раз засевал их поля... И конечно же, мне это было интересно, но казалось чем-то личным, о чем не стоит болтать.

— Тебе не хватает секретных книг отца, верно? Но ведь теперь у тебя есть своя собственная.

Слово, которое она использовала, имело двойное значение. Либри сегрети — так можно назвать наши банковские гроссбухи для торговли и обязательств, хозяйские бухгалтерские книги, которые отец держал в библиотеке. Или, если вы не банкир, так можно было назвать эротические книги, которые хранил отец.

— Дело не в книгах, — сказал я.

— Я тебе не верю.

— До чего ж ты надоедливая, — проворчал я. — Жаль мне твоего будущего мужа. Ты высосешь его досуха, как та фата Калибы.

— А мне жаль твою жену. Она сама высохнет, точно мумия, дожидаясь, пока ты ее наполнишь. — Челия театрально прижала руку ко лбу. — Ай! Где мой Давико? Ему следует гладить мои бедра, но он оставляет меня одну в ночи, совсем одну, а сам гладит холодное дерево. Ай. Какая я несчастная, вечно одна.

— Ты считаешь себя такой умной.

— А я и есть умная.

— Я не глажу дерево, — сказал я и тут же об этом пожалел.

— Дергаешь корень, гоняешь шкурку, душишь священника...

— Почему бы тебе просто не уйти?

— Почему бы тебе не раскрыть мне свой секрет?

Она напоминала собаку, вцепившуюся зубами в крысу. От такой не избавишься. Я отошел к перилам балкона, желая оказаться подальше от дверей. Посмотрел на лежавший внизу куадра, гадая, чем бы ее отвлечь.

Челия приблизилась и оперлась о перила рядом со мной. Ее дыхание клубилось облачком в холодном ночном воздухе. Она плотнее закуталась в шаль.

— Однажды мы договорились, что не будем хранить друг от друга секретов. Что всегда будем говорить правду.

— Я не лгу.

— Но скрываешь. Это то же самое.

Я отвернулся.

— Неужели наши клятвы так мало значат? — спросила она. — Я рассказываю тебе все мои тайны. А ты мне — нет. — В ее голосе звучала обида. — Я твоя сестра, но ты все равно считаешь меня недостойной доверия.

— Дело не в этом.

— А в чем? По-твоему, я злая? Думаешь, стану осуждать тебя за твои желания? За пристрастия и одержимости? Мне все равно, Давико. Я просто хочу знать тебя, как ты знаешь меня.

Я не ответил, и она вздохнула.