Найди меня в темноте

– Что за херня сегодня была? – спрашивает Дэрил, пытаясь отвлечься от того, что происходит сейчас с ним. И не дать угаснуть ярости, полыхающей огнем в жилах. – Что это была за херня? Ты рехнулась? На хера ты вышла к Гроуди? О чем ты думала своей башкой?

– О том, что он был готов пристрелить тебя, Дэрил, - спокойно отвечает Бэт, начиная накладывать новые швы на его плечо. – Он видел, что ты готов броситься на тех, кто был ближе к тебе. И убил бы тебя без сожалений. Прости, но я не могла этого допустить.

– И для этого ты вывалила и свои сиськи, да, Грин? – хрипло бросает он. Чувствуя, как вдоль позвоночника пробегает какое-то непонятное ощущение от прикосновения ее пальцев к своей коже.

– Да, Диксон, я их вывалила именно для этого, - не спорит с ним она. А потом добавляет тихо и размеренно, словно говорит сейчас о чем-то несущественном. Взрывая в который раз его сознание и скручивая его внутренности.
– Прошлой осенью мы с Морганом встретили незнакомцев у Блэксберга. У них был укрепленный дом. Похожий на этот. Морган уговорил меня остановиться на ночлег у них. С ними жили и женщины, и дети. Я решила, что если там есть дети, значит, все в порядке, и можно попробовать. Оказалось, что парочка детей – просто приманка. Это даже не их дети. А женщины работают вместе с ними. И они добывают себе еду все вместе. Только не работая на земле. А заманивая путников к себе в дом. И ты знаешь, мои голые сиськи, как ты любезно выразился, тогда нам очень помогли. Пока на них отвлеклись, Морган сумел убить парочку этих придурков. Я убила одного. Слишком увлеченного…м-м-м… моими сиськами. Ну, а женщины, с которыми встретились потом… пришлось убить только одну, самую рьяную и обозленную.

Она рассказывает все это таким обыденным тоном, что у Дэрила сжимается сердце. Охренеть. Когда такое стало таким привычным для нее, такой хрупкой и маленькой? Как это вообще стало возможно? Долбанный мир ходячих!

Ничего из ряда вон. Просто мы с Морганом завалили нескольких человек, которые чуть не сожрали нас. Живые чуть не завалили живых, чтобы пустить их на херово рагу.

Его ярость только распаляется еще сильнее при воспоминании, как сам когда-то попал в лапы таких же отморозков, жрущих людей. Ни за каким хером он не отпустит ее сейчас никуда дальше окрестностей Уоррентона, где они сейчас. Ни за каким хером!

– Бэт, ты должна пойти в Скотленд, - решается он.
– Выбрось из башки мысль о том, что ты проживешь сама по себе, слышишь? Ты смогла! Смогла убить без своей долбанной темноты. Ее ведь не было на дороге, правда ведь? Значит, ты сможешь и там. Бэт… Ты слышишь меня? Завтра утром мы двигаем в Скотленд. Я доведу тебя до Скотленда и уйду. Но дай мне это… Бэт, мне охренительно нужно, чтобы ты была за стенами. С другими людьми. Останься в Скотленде. Тот мужик он примет тебя… ты сама это знаешь.

– Без тебя, - медленно говорит Бэт, глядя внимательно на его плечо. Аккуратно отрезает нить и некоторое время смотрит на шов, словно думает, красиво ли тот сделала. А потом кивает, начиная заниматься другой раной на его плечо. – Хорошо.

– Хорошо? – Дэрил не верит своим ушам.

Вот так все просто и легко? Без возражений. Просто долбанное «хорошо». Долбанное «хорошо», которое только падает куда-то внутри него. К ее прежним словам. Таким, как «Ты мне не нужен» и «Без тебя».

– Хорошо, - повторяет она. А потом начинает нести какую-то чушь, которую он почти не слышит сейчас. Она говорит и говорит, а он только смотрит на нее. На то, как шевелятся ее губы. На блеск ее глаз в свете свечей. На то, как порхают пальцы обрабатывая его раны. Потом она занимается раной на его голове, и он закрывает глаза. Потому что прямо перед его взглядом оказывается ее грудь, и он видит, что она без лифчика.

Долбанный лифчик. Он ведь помнит остатки этого лифчика, которые валялись возле рюкзака. Охренеть, подумала ли она, что ее могли запросто трахнуть прямо там, на дороге? О чем она вообще думала, расстегивая тогда рубашку? И о чем он сам думает сейчас?

– Все, - произносит Бэт, и он открывает глаза. И тут же встречает ее взгляд. Тонет с головой в этих глазах-озерах, которые распахиваются еще шире, когда он поднимает руки и запускает ладони в ее волосы. Потому что больше не может бороться с собой. Снова коснуться ее. Почувствовать. Утолить свою жажду. Прежде, чем это станет невозможно…

Он ждет, что она оттолкнет сейчас, как тогда на крыше. И дает ей эту возможность. То и дело отстраняется от нее после каждого поцелуя первое время. Чтобы заглянуть в глаза-озера. Чтобы уловить малейший протест.

Но она молчит. Только покорно подставляет губы под его рот и распахивает те шире, позволяя языку свободно скользить внутри. Вызывая невероятный по силе огонь в крови. Ярость, что бушевала прежде и скручивала мышцы, отступает, позволяя пережитым некогда на дороге эмоциям выплеснуться совсем иным способом.

Он целует и целует, обхватывая ее все крепче и крепче. Прижимая к себе все теснее. Запускает руку под топ, чувствуя, как сердце бьется в груди глухо и быстро, грозя ему переломить ребра. И ощущает кончиками пальцев, как бешено колотится ее сердце сейчас. Ее кожа такая горячая… такая мягкая и нежная…

– Я переменила белье в постели на втором этаже, - шепчет она ему вдруг в губы, заставляя спираль острого желания свернуться еще туже в нем. Твою мать, Грин… что ты делаешь со мной…

– Мы можем…? Или…

Он что-то мычит в ответ, снова целуя ее. Да, этот долбанный мир ходячих, и в любую минуту может случиться все, что угодно. Тем более, от Гейнсвилла по дороге топает херова туча мертвяков. Но… но этот дом стоит в двух милях к западу от шоссе Ли, и они не шумели… и значит, опасности может и не быть… И она постелила долбанные свежие простыни…

От белья пахнет какими-то травами. От ее волос пахнет ягодами. А ее поцелуй на вкус – яблочный сок, который она отхлебывала из банки детского питания, что они прихватили в аптеке на Сентревилл-роуд. И от всего этого у него кругом идет голова. От смеси запахов, вкусов и ощущений, которыми полон для него этот момент.

Он целует ее и целует. Выпивая до самого дна. На всю оставшуюся жизнь… на все долбанные дни, что ему останутся. Старается запомнить все это. И понимает с горечью, что не запомнит ни к каким херам. Потому что знает, что память истончается… долбанная память…

Но все же пытается. Пытается собрать все это в воспоминания.

Хрупкие косточки ключиц. Ее родинки между грудей. Тонкие ребра. Узкую талию. Он готов поклясться, что может обхватить ее двумя ладонями. Мягкость ее кожи. Вкус ее кожи. Ее вздохи. Ее шепот. То, как она выгибается навстречу его рукам и губам. Ее пальцы на своей коже. Ее губы на своей коже. Ее ответ на то, как он берет ее. Раз за разом. Теснее. Глубже. Еще глубже. То, как она цепляется в его здоровое плечо и прикусывает нижнюю губу. Как переплетаются их пальцы на подушке. Как сплетаются тела… Теснее. Еще теснее. Ему хочется сейчас раствориться во всем этом. Навсегда остаться здесь. В этом моменте. И поэтому он погружается все глубже и глубже в нее. С каждым ее откликом. С каждым вздохом…