Назови меня по имени

– Но ведь всё действительно продаётся, – сказала Ирка. – И покупается.

– Мам, этот суп слишком кислый. – Иркин сын положил ложку на стол. – Почему Дашка ест яйцо, а я капусту?

Маша посмотрела на Иркиного старшего и – в который уже раз за вечер – попробовала зачерпнуть из тарелки. В ложку скользнул разваренный кусок мяса с мягкими белыми прожилками. Суп, который подруга разогревала для Маши трижды за вечер, на удивление, оказался не так плох.

– Вот это щи так щи, – сказала Маша Иркиному сыну. – Когда я была маленькая, моя бабушка варила точно такие же.

Бутылку водки ей вручили с собой: «на вечер». Когда Маша застёгивала пальто, Витя протянул ей какой-то конверт.

– Мы тут посовещались, – сказал он. – На первое время тебе хватит.

В конверте лежало пятьсот долларов. Маша попыталась оставить деньги на полочке в прихожей, но Ирка и Витя кинулись убеждать её, что это единственный выход и что друзей нужно выручать.

Она никогда ни у кого не брала в долг. Кроме банка, конечно, но банк не считается. Не брала у отца, когда тот пытался подстраховать её в первые годы жизни в Москве. Не брала у Альки. Восемь лет назад она даже отказалась от судебного процесса с Зарядновым. Маша была уверена, что её знаменитые деды гордились бы каждым поступком внучки.

А сейчас внутри у неё что-то сломалось. Она наконец протянула руку, молча взяла конверт и с тяжёлым сердцем положила его в сумку.

Маша шла по плохо освещённому двору. Она плотно сжимала пальцами горлышко бутылки. В глубине двора что-то зашевелилось, и Маше навстречу двинулись две мужские фигуры. Больше вокруг не было видно ни единого человека.

Она вдруг малодушно подумала, что вот тут-то и пришёл её конец. Перед глазами мелькнуло лицо однокурсника, Мишки Котикова, которого в начале двухтысячных зарезали из-за поллитры водки. Он брёл по неосвещённому переулку, а из кармана его куртки торчал пузырь. Парня пырнули ножом в левый бок – значит, шёл он возле правого поребрика, так же, как сейчас идёт Маша.

Бежать было некуда. Тени на жёлтом фоне казались такими огромными, словно принадлежали они не людям, а потусторонним существам. Фигуры поравнялись с Машей, она вдохнула и сделала шаг вперёд.

Чуть не касаясь её плечом, незнакомый мужчина и его товарищ проследовали мимо и исчезли в соседнем подъезде.

Маша подбежала к «тойоте», щёлкнула сигнализацией. Только когда она заблокировала двери изнутри и бросила бутылку на пол между сиденьями, ей удалось ненадолго почувствовать себя в безопасности.

Глава 3

Неуверенность вернулась снова, когда «тойота» вырулила на ту самую улицу, которая так хорошо просматривалась с Иркиной лоджии. Тревогу вызвал лёгкий стук из-под капота – но остановиться у обочины, чтобы разобраться в происходящем, оказалось делом непростым. Минут через пятнадцать стук под капотом затих сам по себе, но ожидание катастрофы никуда не делось. Когда Маша добралась до Королёва, к тревоге прибавилась вина перед Петькой, потому что домой она приехала за полночь и успела только мельком увидеть сына. Неудачи, навалившиеся в последние недели одна за другой, приводили к осознанию собственного ничтожества. Наверное, то же самое чувствовал и Машин отец, когда запирался в библиотеке, не в силах перекинуться словом даже с самыми близкими людьми.

Тревога постепенно переходила в страх, а страх, в свою очередь, тоже изменялся – мутировал, подселялся в Машино тело. Собирался в солнечном сплетении и рассеивался по кровеносной системе, достигал самых маленьких капилляров. Похожий страх Маша испытывала шесть лет назад, когда поздно вечером пешком ходила через рыночную площадь в Выхино.

Петька тогда впервые провёл всё лето у отца в Петербурге, а Маша искала для себя и сына постоянное недорогое жильё. За три летних месяца ей довелось переезжать целых четыре раза. Отцовская машина, просившая ремонта уже несколько лет, одним прекрасным утром отказалась ехать: порвался ремень генератора. Плёвая проблема, вот только средств на её решение не было. Ко всему прочему закончился срок Машиной московской регистрации, а новую она сделать не успела. Никто, даже Ирка, не регистрировал Машу в своей квартире, а денег, чтобы купить бумажку, не хватало. Любой служитель порядка мог остановить её на улице и спросить документы.

Теперь Маша знала: когда ночью пересекаешь рыночную площадь самого неблагополучного района столицы, приходится ловить на себе каждый случайный взгляд и слышать любое движение, даже самый тихий шорох за соседним киоском. Когда из темноты появляется мужская фигура и преграждает тебе дорогу, всё зло, живущее в мире, хохочет и причмокивает, когда незнакомец пытается подозвать тебя, словно уличную собаку.

Ощущение сохранилось навсегда: Маша бежит в темноте, по грязному асфальту, вокруг валяются рваные коробки, куски разломанных манекенов, мятые обёртки и битое стекло. Осколки сверкают в свете фонаря, словно редкие зубы в чьём-то чёрном рту.

Вспомнилось, как среди ночи в Машину комнату, ту самую, что она снимала на Ташкентской, вваливался пьяный хозяин квартиры и ставил на Машин письменный стол бутылку водки или дешёвый портвейн. Крючок на двери Машиной комнаты хозяин выбивал из дверного косяка одним движением плеча. Мужик считал себя полноправным владельцем помещения и потому безо всякого стеснения садился на Машину кровать. Из-под пёстрого домашнего халата торчала густая чёрная поросль. Маша помнила его волосатые ноги, они всегда были обуты в китайские пластмассовые шлёпанцы, купленные не иначе как на том самом рынке, возле метро. Когда хозяин вломился первый раз, пьяный, с кислым запахом изо рта, Маша ещё не спала; ночами она висела на сайтах с вакансиями, потому что после двенадцати в квартире хорошо работал интернет.

Это спасло её и в тот раз, и в следующие. Весь месяц, за который Маша внесла деньги хозяину комнаты, она ночевала одетая и не расстилала постель. Малейший шорох в коридоре заставлял её просыпаться и подскакивать; она спускала ноги на пол и хваталась за телефонную трубку. Трубка всегда была наготове: Иркин муж Витя взял с Маши обещание, что, если хозяин квартиры начнёт приставать, она обязательно позвонит сначала ему, а потом в милицию. Маша не очень-то верила, что Витя ночью приедет на помощь, но была ему бесконечно благодарна даже за слабую попытку её защитить.

«Я же стала победительницей, – шёпотом повторяла Маша в последние дни марта 2009 года, сидя ночью на тёмной кухне. – Я волшебная тропическая черепаха, которая пережила несколько холодных зим в королёвском пруду. Больше я не бездомная и не нищая, у меня есть крыша над головой, а в соседней комнате спит самый прекрасный в мире Петька».

И тихий дребезжащий голосок, похожий на щёлканье ножниц, отвечал ей: нет, нет, нет. Скоро у тебя ничего этого не будет.

Маше удалось заснуть, но сон был беспокойным и зыбким, а потому – недолгим. Проснулась она около пяти утра. Медленно и обречённо открыла глаза и, не отрываясь, смотрела на зеленоватый свет, который лился из окна прозрачными волнами.

Весной и летом в Подмосковье светать начинает рано. Сначала темнота над домами становится серой, а потом неуверенный жёлтый поднимается всё выше и выше. Он заваливает песком нижнюю половину неба, ветер разносит песчинки, размывает границу мутного пятна. Ветер медленно вытягивает из-за горизонта сиреневую, а за ней – розовую полосы.

Маша следила, как утреннее сияние занимается где-то там, за железнодорожными путями, над беспокойным небом Москвы.

Глава 4