Назови меня по имени

Маша потопталась возле своей «тойоты», а потом оперлась спиной о водительскую дверь и тут же отпрянула: дверь оказалась грязной. Светлую джинсовую куртку придётся теперь стирать.

Маша выбрала участок почище, прислонилась снова. Носок кроссовки она придвинула к выступающей из асфальта крышке канализационного люка – нашла точку опоры. Прикрыла глаза, и двор вокруг, и весь Китай-город с призраком реки провалились в никуда. Пропал отдалённый шум с Покровки, заглохли мелкие звуковые штрихи – шорох шин, обрывки чьих-то разговоров. Звуки смешались в густую массу, в которой уже ничего нельзя было различить. Время текло, тянулось, загустевало, вечернее тепло сменялось ночной сыростью.

На другом конце двора, со стороны переулка, в сумерках проступило расплывчатое пятно – оно шевелилось, как многоногое чудище.

До Машиного слуха донеслись шлепки лёгких детских шагов. В широкую полосу белого фонарного луча выбежал маленький кудрявый мальчик в синих брючках и джинсовой куртке. Две фигуры позади него были ещё в тени, когда он подбежал ближе и застыл в двух шагах от «тойоты».

– Ма-ша.

– Хомяк!

Она подняла голову. На белой дорожке стояли Марк и Лена.

На Марке была надета чёрная кожаная куртка, из-под которой виднелась водолазка бордового цвета. Бордовую водолазку Маша помнила очень хорошо. Знала, какая она на ощупь – тонкая, в мелких катышках под мышками. Если провести по ней рукой, можно нащупать висящую на шее Марка плотную нитку и закреплённый на ней серебряный трезубец, символ удачи.

Лицо Марка, бледное и напряжённое, ничего не выражало, он смотрел мимо, в сторону подъезда. Пальцы рук его переплелись; Марк, словно пианист перед выступлением, разминал суставы. Приталенный карминово-красный плащ его жены Лены буквально бил по глазам. Туфли на каблуках подчёркивали её и без того высокий рост. Тёмные волосы, стильно прибранные наверх, прямой нос, невозмутимая, слегка презрительная улыбка – что-то есть от семейки Красневских, подумала Маша – всё было слегка чрезмерно, но в этой чрезмерности была смелость и шарм.

– Ну вот, – Лена повернулась к мужу, – теперь «ма» – это машина, да?

Марк промычал что-то невразумительное и поднял глаза.

– Ма-ша, – повторил Хомяк и топнул ножкой по выступающей из земли крышке канализационного люка.

– Марк, – громко сказала Маша, – я приехала в четверг вечером, как обещала.

Марк молчал.

Лена всплеснула руками.

– Вот это да! – воскликнула она. – Можно я угадаю? Вы – любовница моего мужа?

Марк переменился в лице. Он расцепил и с силой опустил руки, словно что-то с них стряхивал.

– Мария Александровна, – неуверенный голос выдал его с головой, – я сказал вам привезти свою диссертацию завтра днём… а не сегодня вечером.

– Ма-ша. Ма-ша. Ма-ша, – пропел Хомяк.

Но ребёнку и этого показалось мало. Он сложил большой и указательный пальцы так, чтобы получился «клювик», и вытянул руку вперёд. В игру, которая называлась «уточки», Маша играла с ним год назад.

– Ой, нет! – Лена всплеснула руками. – Вы не любовница моего мужа. Вы больше похожи на подружку моего сына.

– Не говори глупостей, – поморщился Марк. – Идём домой.

Но Лена, по всей видимости, хотела доиграть сцену до конца. Она подошла к канализационному люку и, поддерживая малыша под мышки, поставила его обеими ножками на асфальт. Потом коротко осмотрела и Машу, и её автомобиль.

– Так вы приезжая! Номера-то питерские.

– Лена! – крикнул Марк. – Это аспирантка из института!

Он взял жену за плечи и попытался отвести её к подъезду, но женщина резко высвободилась.

– Танец маленьких утят… – Её пронзительный голос отдавался в Машином затылке. – Пальчиковая гимнастика… Ваша работа?

Никто ей ничего не ответил. Марк сделал шаг за пределы световой полосы и теперь стоял в темноте.

– Конечно, ваша! – воскликнула Лена и кивнула в сторону Марка. – Я знала, что этот… Зароется в свои книги и ребёнком заниматься не будет. Но у меня вопрос. Он хоть заплатил вам за услуги няни? Вы потратили столько времени на нашего сына. Хоть копейку мой муж вам заплатил?

– Как вам не стыдно! – сказала Маша.

Лена рассмеялась красивым, хорошо поставленным смехом.

– Мы с моим сыном здесь единственные, кому не стыдно. – Лена отпустила ручку ребёнка и начала рыться в сумочке. – Подождите-ка.

Хомяк почувствовал свободу и тут же отбежал от компании. Происходящее между взрослыми больше его не интересовало. Он присел на корточки возле поребрика, край которого находился в полосе света. Ребёнок подобрал с земли палочку и начал ковыряться в трещине, где между асфальтом и бетоном пробивался стебель одуванчика.

– Вот, возьмите. – Лена протягивала Маше какие-то бумажки. – Любовь любовью, а труд педагога должен оплачиваться. Да берите же, новую куртку себе купите. Та, что на вас, уже никуда не годится.

– Лена! – Марк подбежал и вырвал деньги из руки жены. – Я, между прочим, неделю пахал, чтоб их заработать.

У Маши звенело в ушах. Она заметила, как в открытом окне второго этажа появилось лицо какого-то любопытного пожилого соседа; мимо прошли двое подростков, они тоже затихли и сбавили темп, с интересом наблюдая за семейной сценой. Маша щёлкнула сигнализацией и дёрнула водительскую дверь, а потом так же спешно захлопнула её. Заблокировала. Повернула ключ зажигания, включила фары.

В зеркало заднего вида она видела, как Марк суетится вокруг Лены и что-то втолковывает ей, машет руками. Лена уводила Хомяка прочь от подъезда. Малыш не шёл, а весело подпрыгивал. Сегодняшняя шутка удалась ему на славу.

Прежде чем вырулить на Садовое, Маша приткнула автомобиль на Покровке – вечером вдоль проезжей части освободилось несколько парковочных мест. Она глубоко дышала и сжимала голову холодными пальцами. Голова горела, а руки и ноги сводило от холода. Пришлось снова включить печку, хотя бензина осталось совсем мало.

Взгляд упал на рукав джинсовой куртки. В меру обтрёпанный манжет, ничего особенного, стиль винтаж – так Маша говорила раньше. Но сейчас он был ещё и грязным. Маша потёрла пятно, оно размазывалось и не стиралось. Это было машинное масло или какая-то другая техническая грязь: она пахла сероводородом, как пахнут окислённые нефтепродукты. Маша понимала, что, скорее всего, отстирать пятно не получится. Останется след. На светлом всегда остаётся след, ничего не поделаешь.