Не говорите с луной

Солдат шептал это Александру прямо на ухо, и его горячее дыхание с едва слышимыми словами, вдавливались в мягкое, податливое на восприимчивость сознание, и выпирали на спине, вдоль всего хребта, до копчика, острыми и частыми мурашками.

Через минуту они перебрались к ряду больших валунов, которые закрывали их спины от пытливого взгляда с горы. Здесь можно было чувствовать себя более защищёнными. Правда, ветер здесь стонал громче, мучительно ища выхода своими студёными сквознякам меж мокрых и осклизлых камней. Стало гораздо холоднее. В этом сминающем дыхание холоде, в непрерывном стоне ветра, прошло несколько тяжёлых на ожидание минут. Гора молчала. Снизу же, из кишлака время от времени доносились то короткие, то протяжные скрипы. Иногда там, в глубоком, местами седом от мертвенно–сизого лунного света, сумраке что–то падало. Однажды испуганно всхрапнуло какое–то большое животное. Ни голосов, ни вскриков, ни команд, только тревожная ветрено–гулкая тишина. Растянутое в неприятном, приторном от тревоги, ожидании время шло очень медленно.

Шевалье несколько раз вставал и куда–то уходил, оставляя старшего лейтенанта наедине с чужой и враждебной ночью. Затем он возвращался, также бесшумно, как и уходил, садился рядом с офицером, прислонясь к камню, и замирал в немой неподвижности, словно напитывался от холодных камней их векового терпения.

Через какое–то время, непрерывно сверля глазами стянутый лунной пеленой раскинувшийся внизу кишлак, Александр услышал невнятное, монотонное бормотание. Он несколько раз прикрывал уши, чтобы избавиться от этого назойливого наваждения. Страх ожидания опасности, пропитанный острым предчувствием, мог вытворять с человеческим сознанием странные вещи. Луна быстро уходила с рваного неба, собираясь утопить свой широкий и холодный ореол за рубленной гранью гор. И в её последних отсветах, однажды обернувшись на своего подчинённого, Александр увидел, как шевелятся губы солдата, и эта артикуляция синхронно совпадала с тем самым призрачным, невнятным и неприятным бормотанием. И в этих звуках, раскидываемых ветром по холодным камням, была мелодия — тихая, слегка вязкая и мерная.

— Ты чего, Шевалье? — прошептал Александр, перебравшись поближе к солдату. — Бормочешь, как колдун.

— Говорю с луной.

— Нашёл чем заниматься! Лучше бы за кишлаком смотрел.

— А чего за ним смотреть? Всё равно никого нет. Мужики прошли больше половины домов. Уже фонарями в открытую пользуются. Пусто.

Саша посмотрел вниз. По сторонам от дороги, в дворах домов, обрезаемые густой теменью за дувалами и оконными проёмами, метались белые пучки лучей. Он посмотрел на часы. Едкие зеленоватые точки на циферблате едва светились. Был без пяти минут одиннадцатый час ночи.

Луна уже не освещала округу. Неровно отломанной сырной головой она тонула за горной грядой. С каждым мгновением ореол светила становился всё шире и отчётливее. Молочным кругом он охватывал огромное пространство тёмного неба, гася звёзды. Облаков уже почти не было, а оставшиеся растянулись, размазались по чёрному небесному полотну в своём вечном и зыбком стремлении в даль.

Меч сотрёт железо ножен,

И душа источит грудь,

Вечный пламень не возможен,

Сердцу нужно отдохнуть.

Не бродить уж нам местами,

Где поля луной полны.64

Фрагмент стихотворения лорда Джорджа Н. Байрона (1788–1824), английского поэта–романтика, в переводе С. Маршака.

— Ты стихи читаешь? — спросил Александр. Такой поворот дела привёл его в невероятное изумление, если не говорить о впечатлении: здесь, среди холодных, жутких, чужих гор, услышать стихи, и от кого — от самого опасного, безрассудного наёмника, Шевалье.

— Да, есть пару любимых.

— Нашёл время, — перевёл дух Саша.

— А другого времени и нет, старлей.

— Что читал?

— Стих лорда Байрона. «Не бродить уж нам ночами…»

— Байрона?! — снова изумился офицер. Это было уже слишком! Что угодно можно было предположить и ожидать: глупый стишок, вытащенный под лунный свет напряжением постоянного ожидания, вроде, «Идёт бычок, качается»; или что–то из образовательной программы средней школы — Пушкина, Блока, Есенина, но не Байрона. — Это ж где ты его надыбал, Шевалье?

— Давно это было, старлей. Очень давно.

— У нас всегда что–то было очень давно, Шевалье, — неопределённо заметил Александр. — Пошли вниз. Уже пора.

Когда начали спускаться по едва приметной тропинке среди камней, луна уже ушла за горы. Вместе с нею погас и белёсый ореол, оставив небо наедине с холодными, далёкими и мерцающими звёздами, которых с каждой секундой становилось всё меньше и меньше. Ветер не утихал. Он нагонял новые тучи, которых в темноте было не видно. Плотная темень легла склон и тропинку, и идти пришлось, подсвечивая себе путь фонарями. Когда оказались у ближнего дувала, снова пошёл дождь, как и прежде мелкий, но частый. Там, вверху на камнях было теплее — можно было укрыться от пронизывающего ветра, пока же спускались, ветер выстудил сырую одежду, и она, ледяная и жёсткая, касалась тел, заставляя снова и снова трястись в приступах озноба. Возле жилищ стало немного теплее. Здесь было менее ветрено. Александр понимал, что это ненадолго. Едва они выйдут из укрытия, вновь промокшая от дождя, и без того сырая, одежда заставит людей нещадно трястись от злого холода. Очень хотелось зайти в какое–нибудь жилище, сесть к тлеющему очагу, укрыться одеялом и вздремнуть, восстанавливая силы и душевный покой, нещадно истерзанный невыносимыми напряжением и предчувствием.

Они сидели на корточках, прислонившись спиной к дувалу, прислушиваясь к тишине, к тем редким звукам, которые доносились из посёлка, обыскиваемого досмотровым отрядом, вдыхая тяжёлый от холода запах животных, навоза и потухших очагов. Надо было сделать паузу, чтобы осмотреться и освоиться в новой обстановке. Когда где–то совсем близко хлопнула дверь, закрывшаяся по причине чьей–то неосторожности или от сквозняка, они вздрогнули.

— Чёрт! — выругался Шевалье. — Не могу к этому привыкнуть. Очко жмёт, что резиновое, б…ть!

Александр про себя согласился со своим спутником, в который раз проверяя предохранитель на оружии. Он был снят и поставлен на автоматический режим огня. На коротких расстояниях, между домами и глиняными стенами маленьких дворов, в почти полной темноте, когда на прицеливание не будет и мгновения, оставалось стрелять навскидку, выпуская одновременно как можно больше пуль.

— Где же ты это с Байроном, лордом–то познакомился, Шевалье? — спросил Александр, когда схлынула цепкая волна испуга.

— А в то самое время, когда учился на филологическом факультете в университете, — прошептал солдат.

— Ты?! — в который раз изумился Александр.

— Что? Никак не вяжется со мной?

— Что есть — то есть, — не стал лукавить офицер.

— Но это было. Давно. Ещё тогда, когда я был не Шевалье, а Женей Савченко, и поступил в универ самостоятельно. Те, кого протолкнули туда волосатой лапой, учёбу закончили, а меня, как пса безродного, выхватили из–за кафедры на втором курсе, и отправили в дружественный и солнечный Афганистан. От старой жизни остался этот самый Байрон.

— Ты бы всё–таки завязал с армией, — повторил совет Александр. — Пока есть возможность.

— Вернуться нет возможности, — вздохнул Евгений. — Я пробовал. Три года назад, когда отвалялся в госпитале после контузии, решил вернуться на родину и продолжить учёбу.

— Что — не доехал?

— Почему же? — усмехнулся солдат. — Доехал. Не смог подсыпать, сколько просили в университете за восстановление.

— Почему же через военкомат не решил проблему.

— Пробовал. Там тоже отсыпать просили. Я пригрозил судом, разбирательствами, и меня быстренько восстановили, но после первой сессии отчислили за неуспеваемость. Всё равно вышло так, как хотели они. Пришлось возвращаться сюда и снова подписывать договор.