(Не) люби меня

Покрывало свалилось с меня, и я даже не могла его поднять. Я находилась в крохотной каменной комнатушке без окон, где стояли две грубые лежанки, на одной из которых я только что лежала. Настоящая келья — распятье на стене, колченогий табурет, на котором погнутый таз для умывания и кувшин с водой. Мне страшно хотелось пить, и я встала на колени, припав к краю кувшина. Вода был холодной, от нее заныли зубы, но в голове прояснилось.

Отбросив с лица рассыпавшиеся волосы, я кое-как проковыляла до двери и налегла на нее плечом.

Заперто.

Снова послышались шаги, и теперь гулкое эхо подсказало мне, что идут двое. Я заметалась по каменному мешку, не зная, что предпринять. Попытаться бежать, спрятавшись за дверь? Или толкнуть тех, кто войдет, чтобы выскочить в коридор?

Но далеко ли я убегу, голая? И куда мне бежать?..

Я села на постель, ожидая появления своих врагов. А то, что я оказалась не у друзей, не вызывало сомнений.

Дверь открылась, и вошли две женщины. Обе были одеты в темные одежды, подпоясанные веревками, одна из них держала свечу, подсвечивая другой. чтобы было видно, куда ступать.

— Кто вы и по какому праву держите меня здесь? — спросила я, стараясь не показывать страха.

Женщина, державшая свечу, подняла ее повыше, и я увидела худое болезненное лицо — с маленькими глазками, острым длинным носом и провалившимися губами, потому что у их обладательницы не было передних зубов.

— Вот, ведьма очнулась, — прошамкала она.

Вторая женщина подошла ближе и наклонилась, вглядываясь мне в лицо.

— Ты и правда красивая, — сказала она спокойно. — Не бойся, здесь с тобой обойдутся хорошо, если не станешь буйствовать и будешь слушаться.

— Где я? — потребовала я ответа.

— В монастыре святой Магдалины, — сказала настоятельница, сложив на животе пухлые, холеные руки.

— Если это — дом Божий, почему я связана? — спросила я. — Разве я пленница?

Разве это тюрьма?

Беззубая тоже подошла ближе, и свет упал на лицо настоятельницы — тоже пухлое и холеное, непроницаемое, и… очень похожее кое на кого.

— У меня, наверное, в глазах двоиться, — я не сдержала насмешки, — по-моему, вы из Кадарнов, добрая матушка.

— Ты угадала, — кивнула она, продолжая рассматривать меня с головы до ног. — Меня зовут мать Шоушаник, а этот монастырь существует на щедрые пожертвования моей дорогой сестры — нашей королевы Тегвин. Здесь находят пристанище грешницы, вот и тебя привело сюда провидение.

— Я здесь не по своей воле, — сказала я дерзко. — И не желаю находиться здесь. По какому праву вы удерживаете меня?

— Она смутьянка, — буркнула беззубая. — Я позову Эдит и Линду.

— Зови, — милостиво разрешила настоятельница.

Женщина со свечой ушла, а настоятельница возвышалась передо мной, как скала.

— В монастыре святой Магдалины свои правила, — начала она нараспев. — Ты подчиняешься старшим сестрам беспрекословно. Поддерживаешь опрятный вид. добросовестно выполняешь порученную тебе работу, ведешь себя скромно, не повышаешь голоса, не заговариваешь первой. За неповиновение тебя будут наказывать…

— Наказывать? — вскинулась я.

— Ты не должна перебивать меня, — сказала настоятельница. — Первый раз я прощу, но второй раз получишь десять ударов розгой. За сквернословие получишь двадцать ударов, а за драку — пятьдесят. Каждую субботу — осмотр у врача, за уклонение от осмотра — пятьдесят ударов розгой. С мужчинами быть тихой и ласковой. Если поступит жалоба, что ты была дерзка и отказывалась выполнять свои обязанности — получишь сто ударов.

— С какими мужчинами? — воскликнула я. — Это ведь монастырь

— Это монастырь святой Магдалины, — мягко напомнила мне настоятельница. — Блудницы вроде тебя находят здесь приют, и по милости королевы вам даже разрешается послабление в вашем грехе. По понедельникам, средам и пятницам вам позволяются сношения с мужчинами. В другое время общение с мужчинами запрещено. Нарушишь правило — наказание двадцать ударов розгой.

— Какие сношения?! — крикнула я, поднимаясь на ноги. — Я не желаю никаких сношений! Вы, верно, перепутали монастырь с борделем!

Настоятельница вздохнула, удрученно покачав головой.

— За нарушение правил тебе полагается наказание, — сказала она. — Но так как ты новенькая, ограничимся неделей на хлебе и воде.

В келью вернулась беззубая женщина, а следом за ней появились две дюжие девицы, больше похожие на переодетых мужчин.

— Уведите ее, — приказала настоятельница. — Она будет жить с сестрами Пруденс и Пешиенс, и мы будем звать ее…, - она наморщила лоб и, подумав, изрекла: — Силента. Помолимся, чтобы новое имя научило нашу новую сестру скромному молчанию.

Это унизительно — когда тебя голой волокут через весь двор. Пусть даже на нас с любопытством смотрели только женщины — одетые в одинаковые серые полотняные рубашки, подвязанные веревками. Я пыталась сопротивляться, но Эдит и Линда мигом объяснили мне, что делать этого не стоит. Причем объяснили, не произнеся ни слова и даже не наставив синяков. Одна из них легонько ткнула меня в солнечное сплетение, а вторая услужливо поддержала, когда я повалилась, едва не потеряв сознание от боли, и похлопала по щекам, что больше напоминало крепкие пощечины.

Меня, наконец-то развязали, и бросили в лицо мятую серую рубашку, а когда я торопливо оделась — протянули веревку, велев подпоясаться ею.

Я попробовала припугнуть, а потом задобрить своих тюремщиц, сказав, что являюсь очень знатной дамой, и за помощь их щедро наградят, а за насилие надо мной — жестоко накажут. Эдит и Линда переглянулись, а потом я получила еще один тычок в живот, и больше уже не заговаривала с ними.

Был вечер, и ужин я пропустила, но по указанию настоятельницы мне полагалась корка хлеба и чашка воды. Меня мутило, но я заставила себя сгрызть сухарь, а воду выпила с наслаждением. Что бы там ни придумали враги, я не собиралась покорно подчиняться уставу монастыря Магдалины. А для этого требовались силы.

Потом меня отвели в келью — такую же маленькую и сырую, как та, в которой я пришла в себя, и указали на лежанку, на которой валялся грубый матрас, набитый соломой и тонкое покрывало. В келье было еще две постели, и там уже свернулись клубочками женщины — я не разглядела их, потому что они натянули покрывала до самых макушек, то ли прячась от невозмутимых Эдит и Линды, то ли желая поскорее уснуть.

Я села на постель, а потом легла, укутавшись до подбородка. Но спать не хотелось.

Слишком долго я была в забытьи, слишком многое свалилось на меня, чтобы я могла предаваться сну.