Не на месте
Шрифт:
Поискал своих, кто по чешуйному ремеслу. Куда там! Зато выбрел в оружные ряды. Топоры боевые, тесаки, палицы, мечи всякие - и в завитках, и с позолотой, и вовсе кривые, как серп... Аж зудит в ладонях: будто сжимаю уж рукоятки... вон тех, парных, чуть выгнутых, узких... сабель.
Еще чего! Бегу скорей прочь. Верно, по нраву ему оружие, бесу-то... Ан выкуси! Знаю тебя!
Иду кругом. Тут телеги с овощами-кореньями, мясные ряды, рыбные... Ох и воняет эта рыба морская! Да не токмо рыба: тут и гадины какие-нито разлапистые, и ракушки вон варятся в чане... Воняет,
Рву когтем нитку суровую из пояса. Да зашил-то крепко. Колупал-колупал, только воду из горшка расплескал. Уцепил кое-как малую монетку-полушку. Сую торговке:
– Бог в помощь, тетечка. Чего вот на это купить можно?
А она глядит, как у меня рука ажно дрожит, и смехом отвечает:
– Да ладно уж, - и подает мне каравай.
Навроде милостыню...
– Господь тебе воздаст, - сиплю. Стыд-то!
Однако, недешев в городе хлеб, надолго моей заначки не хватит... Надо скорей решать, куда податься-пристроиться. Зачем-то же меня сюда вывело?..
И тут, как нарочно, принесло ветром дух морской, соленый. Так и тянет за ноздри... Можа, пойти на корабль попроситься? Уплыть подальше, куда приведется, а там, глядишь, и до земель веруанских когда доберусь. Коли не святой отец, может, хоть мудрецы ихние мне растолкуют, как быть-то с бедой моей?..
***
Иду вниз. Каравай схарчил, воду выхлебал. А все мало. Печет-то страсть, враз все пОтом выходит. Рубаху бы снять, да неловко: люди кругом одетые...
Выхожу в другие ворота. А город, вроде, и продолжается, только дома тут уж поплоше, помельче. И воняет больше рыбой, ворванью, дегтем. Струганным деревом, пивом кислым, дымом зло-едким и съестным тоже чем-то. Но и морем, конечно. Уж видно его хорошо: кабыть прямо на небе полоска синяя намалевана, за окоем уходит, и края ему нету. Плещет, ухает, будто дышит.
В порту шумно, людно. Корабли стоят сам-разные: тут прямые паруса, тут трехугольником косым аль двумя; тот с веслами, этот без. Какие громадные, с целый собор размером, а есть поменьше. Поверху, на палках язычки цветные полощутся - флаги. Эт' чьих краев обозначает, да я в том не смыслю.
Вона и чужане. А страшные-то! Черные, что твоя сажа, щуплые, голомордые и в рубахах ярких да длинных - так и подумаешь: бабы. Но нет, мужики вроде. При них - пара молодок из наших да девчонок несколько, одна и вовсе малая - чужанин ее на плечах тащит.
Рядом старушки на железных противнях ракушки жарят (вот откуда дух-то чудной). Спрашиваю у одной:
– Увезут, поди, девок-то?
– Ясно, увезут, - кивает.
– Но ты не думай, обиды им не будет. Южанам бабы для семьи нужны. Для приплоду, понял?
– А-а... А парней они не берут?
Смеется:
– Ну, коли ты родить умеешь...
Тут чужане с нами поравнялись. Девки-то носами хлюпают, только малой нипочем: трескает сласть какую-то, чумазая. Не понимает еще... А одеты-то все худо, в рванье.
Слышу, чужанин молодку улещивает:
– У нас женщина ценят! Хорошо жить станет: хороший дом, богатый муж.
Та
только кривится. А бабки шушукаются промеж собой:– Господи, даже проблядушек прибрали...
– И! Да какая ж добром захочет век на чужбине жить, да еще с такой образиной!
– Ну, знать, дома и того горше...
Один чужанин меня завидел, кричит:
– Э! Работа искал? Иди туда, - и на корабли кажет.
– Чего?
– спрашиваю.
– Работа. Носить. Товар носить, да?
– А... Хорошо, - говорю.
Бабки подсказывают:
– О плате-то уговорись сперва, э!
– Да мне, - говорю, - и едой. Можно.
Чужанин зубищи щерит, белые-белые:
– Еда давать, хорошо. Иди со мной сейчас.
Потаскал маленько мешки: зерно да изюм. Чужане не обманули, даже вином разведенным угостили - кисленьким, с яблочным духом; да на пяток рыбин заработал. Хороши рыбы: мякоть жирная, сочная, так ломтями и отстает. Дедок, что их жарил-продавал, мне еще от себя закорючек каких-то отсыпал. Пахнут вкусно, а на вид - букашка букашкой.
– Это что ж, - спрашиваю, - жуки морские?
– Какие жуки? То ж креветки! Угощайся ради праздничка.
Эка люди тут щедрые, помогай им Бог...
– Спасибо, - говорю.
– А что ж за праздник? Какой нынче день-то?
– Как же, Седьмое испытанье.
Выходит, завтра-то Очищение. Так бы и пропустил...
– Последний ярмарочный день, - дедок вздыхает.
– Завтра эти все восвояси поуберутся. Эх...
То-то суета. Погрузка везде идет, чужане отплывать готовятся. А мне как быть? Ехать, нет? Куда Путь-то?
Рядом море плещет, веет духом соленым, рыбным. Ан все на душе маятно. Брожу по пристани, закорючками хрущу. Вкусно, только шелуху не враз и разжуешь. Котомку на спину закинул, рубаху вкруг пояса подвязал. Тут можно, тут все полуголые. Так и снуют: работа не ждет. Всякий народ, больше смуглявый-чернявый. Ну, как и из Веруана кто есть? Спросить, пожалуй. Они люди разъезжие, чай, поймут по-нашему.
Вон хоть мужик, пока остановился, трубку раскуривает - как у Деда трубка-то... Одет богато, оружье на поясе дорогое. Верно, купец знатный. Ну да ладно.
– Прости, - говорю, - господин хороший, ты не из Веруана будешь?
– Ха!
– тот глаза выпучил, пыхнул дымом вонючим.
– Веруан - не-ет. Рий.
Рий. Эт' рядом, но не то совсем. Это враг ихний даже...
Спросил другого. Тоже риец оказался. Лыбится:
– Рий, Герья - друзя! Торгов союз, да?
– Ага, - киваю.
– Э! Ты - большой, да?
– и за плечи меня треплет.
– Что здесь делал? Работа есть? Деньги есть?
– Не, - отвечаю, - первый день в городе. С хутора я.
– Ху-то-ра - что такое?
– Ну, землю копал, - показываю, как копать.
– За скотиной ходил.
– Копал - хорошо, - риец радуется.
– Сильный, да? Иди, работу дам. Плавать будешь. Моряк будешь!
– и уж тащит меня, за локоть прихвативши.
А я бреду и к себе внутри прислушиваюсь: идти, нет? Тут словно дернуло за спину: нет, не туда. Назад!
– Извини, - говорю, - добрый господин. Не надо мне... Того... Не взыщи...
– До завтра стоим будем!
– риец кричит.
– Думай! Приходи! Вон корабль, самый большой, самый лучший!..