Не на месте
Шрифт:
Хмыкает актер мой.
– Сбежал бы!
– и хохочет даже.
– Да не сойти мне с места, сбежал бы через месяц! Х-ха... Эй, любезный! Обнови-ка парню...
Тут меня как стукает: деньги-то отдать! Актеру за представленье. Да за харчи. Где ж хозяин опять делся? Еще ведь похлебку обещал...
– Э!
– окликаю.
– Чего там насчет...
И тут вдруг - грохот, брань. Драка началась. Все, как сговорились, повскакали сразу. Прямо на наш стол сцепившиеся двое заваливаются. Кружка моя - об пол, а бутыль актер выдернуть успел, сует за пазуху, отскакивает.
–
– кричит.
– Чего они?
– Да ничего, от избытка дурости! Ах черт...
– и к своим бросается.
Стою дурак дураком, не знаю, как и быть. Уйти бы, да не уплатил ведь... Ан теснят уж, один пихнул, другой за рукав дерет, аж трещит. Тут и деньги, что достал, с руки вышибли... Да и ляд с ними. Бечь надо, вот чего. Почнут бить, неровен час, найдет одурь черная, тогда беда...
И тут один - красномордый, смурной спьяна - как попрет прямо на меня.
– У, р-рожа!
– рычит.
Чего привязался-то? Прядаю в сторону, а он все на меня. Буркалы выкатил, ревет:
– Нечисть ехидная! Охмур-рить хотел, а?
Да отстань же... Стой! Натыкается на взгляд мой, как на стенку. Дергается, таращится шало...
Бечь! Сейчас! Пока он шуму не поднял... Пробиваюсь. В дверях каша из людей. Да пустите же!
Уж слышу сзади:
– Ах ты тварь бесовская! Вона он, Нечестивец-то!
Ох, беда...
И вдруг - вопль. Прорезывает насквозь весь ор и гам. Зовет, как рев трубы, как... Повертываюсь.
Глаза. Черные, как две дыры.
Да ведь это...
Тау Бесогон
... Все пошло не так. Я не там, где должен быть...
Ой, мама родная, как же паршиво...
А где я, собственно?
Вокруг было неопределенно-сумрачно и воняло загаженной подворотней. Очевидно, это она и есть. Я лежал на чем-то жестком, меня мутило, во рту стоял металлический привкус. Болело все, но особо сильно ныло загривье - по ходу, мне изрядно вломили...
Наверху смутно обозначилась долговязая фигура.
– Дылда, ты?
– просипел я, отплевываясь.
– А ребята где?
– Ушли, - ответил незнакомый голос.
Я кое-как проморгался. Взору предстал темный, грязный проулок позади кабака. От собеседника я разглядел лишь силуэт кудлатой головы да торчащие острые коленки. Невольно пощупал, на месте ли кошель - кошель наличествовал.
– А ты чего тут?
– Ну... того. Тоже, - незнакомец смущенно кхекнул.
– Глядь: лежу. Сомлел, видать. И ты рядом, ну, и еще пьяные... Парни те пришли, хотели тя поднять, да ты заругался, чтоб оставили... Потом пьяные очухались и убрались тож, а ты все лежишь...
– он встал, потоптался в нерешительности и добавил: - Слушь, я спросить хотел... Ты чего орал-то? Ну, там, в харчевне?
– Да так, нашло.
Чтоб я сам знал...
Парень был длинен и тощ, как хлыст, и говорил эдак глухо-басовито, с растяжкой, ужасно по-деревенски. Притом он вызывал ощущение удивительной знакомости, хотя я готов был поклясться,
что вижу его впервые в жизни.– Ты ведь не местный?
– предположил я.
– Давно в городе?
– Не, первый день, - он завозился беспокойно: - Эх, рубаху попороли...
– А звать как?
– Йар.
– Тау Бесогон, - представился я.
– Эт' враль, что ли?
– Вроде того.
– А...
Голос, запах, повадка - все было решительно незнакомо. Так откуда чувство, будто я его знаю сто лет?..
Я сел, ощупал разбитый рот, загривье - оно было горячее и болело так, что головой не двинуть. Хорошо вдарили, спасибо, черепушку не проломили. Да и принял я изрядно, аж плывет все... Попробовал подняться. Меня мотнуло, но словно только того и ждавшая рука крепко подхватила под локоть.
– Йар, будь другом, проводи меня, а? Тут недалеко.
– Ну... ладно, - он как-то нервно передернулся, однако ж ухватил крепче.
Была уже ночь, но довольно светло и людно. Земля то и дело подпрыгивала и бросалась на меня, отчего становилось нехорошо. Шли переулками, потом выбрели на площадь: огни, музыка, хохот, тошнит от запахов... опять переулки. Тело, наверное, лучше помнило, куда брести, и спустя некоторое время на нас пахнуло ароматом цветущих садов, взгляд выхватил из сумрака разлапистый сукодрев, калитку, белый край флигеля. Усадьба Торрилунов, наших соседей. Почти дома.
– Туда!
– скомандовал я и... упал.
тетушка Анно
– А еще бають, живут тама твари невиданные. Не то бесы, не то черти, кто их разбереть? Ликом черны, а волосом что твой снег белы. Сами ма-ахонькие, добро нам в пояс. И не говорять по-людски, а все чирикають. По горам путников с дороги сбивают, морок наводят, а уж как глазищами-то зыркнут - так и дух из тя вон.
– Охрани и убереги!
– я осенилась пресветлым знамением. Сердце-то в груди так и подпрыгнуло.
Странница покивала и степенно сложила ладони на подоле. Я подлила ей кипяточку, подвинула поближе плетенку с пирогами. Таких людей послушать - одно удовольствие. Блаженные - они и ко Господу ближе.
Хозяйские-то дочки старшие смеются с таких: кликуши, мол. А сами, как прослышали про божью женщину, так в кухонь ко мне и слетелись. И прислуга тут вся: няньки, горнишные, стряпухи. Это мужики, вона, бражничают, а женщины у нас в доме все приличные, богомольные. Ну, окромя чужанок-язычниц.
Хозяйки молодой только нету - нездоровится ей. Да еще Ёттаре - та в каморе у меня заперлась. Глупенькая. Будто я Тауле не знаю: поди, и забыл уж про нее...
А так все туточки, и меньшие даже. Притихли, глазёнками сверкают. Нянька, бабка Нииса, им все:
– Пойдем, уложу вас.
А те:
– Нет, пусть сперва доскажет.
Упертые. Уж страху набрались, но не уйдут, хоть прибей.
Ялла-стряпуха в окно глянула, поежилась:
– Эка страсть! Тьма тьмущая, луны не видать, и фонарь с калитки опять сперли. Слышь-ка пьяные гомонят, Крыла Его над ними нету...
– и ставень поскорей захлопнула.