Не на месте

Вижу Ватрушку с расквашенным носом, и как Громик месит людей. Всё как всегда... Но драться не хочется. Вообще никакого куража. Лишь сосущая пустота в груди...

Ныряю под чей-то кулак, бью кого-то сам...

И тебе тоже? Да на!

Удар. Блок. В сторону.

И тебе? Да...

А, вот он опять! И горло сжимает ужасом, и я вдруг начинаю истошно орать, звать - только бы обернулся, только бы... Обернулся. Рванулся. И я бросаюсь навстречу.

У него другое, чужое, неправильное лицо. Но я... знаю его, это...

Тр-рах! Искры из глаз.

Темно.

Йар Проклятый

Ох, и охота же жрать! Столько попадалось домов этих с картинками вроде кувшинов да жареных поросят, а теперь и не видать ни одной. Едой-то отовсюду несет, но больше - пьяными, отхожим местом, помоями... И люди-то все порасползлись. Слыхать только брань издаля да окрики злые. Заборы, заборы. Не туда куда-то забрел...

Выхожу где посветлее.

О! Вот и вывеска - три бочонка на цепи, ровно бусы. Песню слышно. И запахи! Дымком, колбаской жареной, жарким, кулешом, лепешками, вкусным теплом...

Подбираю слюни, вхожу

Комната длинная, с цельную общинную избу. Столов десяток, светло. Да народу немного пока, хорошо. Сажусь тишком, к двери поближе, достаю из торбы ножик (и как давеча о нем позабыл?), нитку поддеваю. Выйдет хозяин, спрошу себе пива... а можа, и вина. Чего ж? Деньги-то есть. А еще - мяса. Хочу и всё, с Восшествия мясца не нюхал... Да где ж хозяин? Уж брюхо к спине прилипло...

Подымаюсь. Глядь: скоморохи мои сидят! Вот как раз деньги-то отдать за представленье. И актер мой тут. Да грустный. Прочие смеются, поют, целуются, а он знай одну за одной запрокидывает...

– Чем могу?
– а вот и хозяин.

– Здравствуй, уважаемый. Мне бы вина. А... сколько оно стоит?

Вижу: косятся. Не то чего-то ляпнул...

– Бывает вино и Вино, - хозяин палец подымает важно.
– А так - от пяти ри за кувшин.

– От пяти... эт' медных?

Сзади - рёгот недобрый. И сразу холодок меж лопаток. Ох, зря приперся. Любят тут подраться, уж я такое наперед чую. А мне нельзя...

Тут актер мой вдруг повертывается:

– Налей парню кружку "Черного бастарда". Полагаю, он не столь взыскателен во вкусах.

– И мяса, - смелею.
– Окорока. Кусочек.

– Кусо-хо-чек!
– ржет кто-то.

И все ржут. И зырят, зырят. Кабыть голым на виду торчишь, только и чаешь стать ростом с зернышко да в щелку какую затеряться... Стою оглоблей, ровно прикипел, и двинуться не могу.

Тут актер мой вдруг насупротив садится, глядит эдак дружески - сразу и отпустило. А он и впрямь молодой еще, едва пятьдесят сравнялось, с лица гладкий, только глаза шибко тоскливые, запалые. Одет чудно, пестро, и пахнет от него чудно: больше мучной пылью и сладко-цветочно, как от баб городских. А еще... не брагой даже, а вовсе крепко-ядрёным.

– Будь проще, - улыбается губами одними.
– Это тебе не деревня, тут никому ни до кого нет дела. Они тебе никто, вы пересеклись лишь на какой-то миг... Ты знаешь, что такое миг?

– Ну...

– Тут всем на всех насрать. На тебя, - и тянет с того стола бутыль свою, - на меня. Всем и на всех. Вся жизнь - большая куча... Ей, уважаемый! Ты что-то слишком увлекся, разбавляя наше вино водой!

– Какой водой, что ты несешь?
– хозяин подскакивает.

– Прости, шутки - моя профессиональная болезнь, как у тебя - тучность.

– Ну уж!

Ставит передо мной кружку вина - ягодно-душистого, сладкого. Ломоть хлеба белого с толстым куском окорока подает.

– Да, и принеси-ка парню того варева, что у вас тут называют похлебкой, - актер продолжает.
– Большую миску. Оно вполне дешево, хотя по чести, и вовсе ни пса не стоит.

Глядь: а мяса-то с хлебом уже нет. Сглотнул, даже не распробовал. Эх...

– Так уж и ни пса!
– хозяин ерепенится.

– Ну почему?
– кричат из-за другого стола.
– Собачье-то мясо там как раз есть!

– Го-го-го!

– Бафф-бафф!

– Ну вот, - актер подмигивает, - теперь все блохи перескочили на него. Очень просто. Ты пей, винцо неплохое.

– Умный ты, господин, - мямлю в кружку.

Отхлебнул - вкуснотища, духом смачным в ноздри дало, и к брюху тепло побежало.

– У-у!
– актер ухмыляется.
– Я еще и образованный. Был бы сейчас уважаемый человек, аптекарь или даже врач. Но я, как видишь, потешаю чернь на улице.

"Э, - думаю, - людей веселишь, а сам тоску точишь, крепкой вон заливаешь".

– Как же так получилось?
– спрашиваю.

– А как все в этом мире получается? Просто такой я человек, ни на что не годный. У мастера мне скучно было, все в театр бегал, смотреть, как большие драматические актеры представляют. Ты хоть знаешь, что такое драма?

Чудак-человек...

– Какой же, - говорю, - негодный, когда тебе такое уменье дадено? Чтоб людей и плакать, и смеяться заставлять. Чисто колдовство, ей-богу!

Хмыкает, ан видно: приятно ему.

– Это колдовство называется слишком маленькая труппа. Я и святоша, и соблазнитель, и канатоходец, и жонглер. Да и рабочий заодно. Наэ знает, чем занимаюсь. Сегодня здесь, завтра там, мотаюсь по четырем княжествам, как дерьмо в прибой. Сейчас вот жирная пора, гуляем. А завтра, может, в желудке будет звонко. Знал бы, что так повернет, может, и не удрал бы с этой шайкой неудачников.

Гляжу и дивлюсь. Ведь идет человек по Пути своем точнешенько, ан не видит, не понимает...

– Морочишь ты попусту, - говорю и сажусь вольнее (забирает винцо-то, и плевать уж, косятся аль нет).
– Твоя это жизнь, все правильно. Потому ты сердцем почуял, куда тебе Путь... Говоришь, в лекаря тебя прочили?

– Ну! Когда сбежал, отец меня вдогонку проклял, - и запрокидывает снова, не сморгнув, хоть пойло у него едучее, аж шибает.

– Дык эт' слова пустые... А лекарь из тебя все одно паршивый бы вышел. Лекарь, он знанием живет аль делом своим, а ты - свободой. Нету над тобой потолка, небо чистое.

– О да... талант, восторг души... Да кому здесь нужен талант? Этому быдлу? Душа, ха! Им одна пошлятина по вкусу.

– Не-е, неправда твоя. Пока человек плакать может - не за себя, за другого - есть в нем душа. А гадость человечью ты покажи, покажи, чтоб со стороны-то на себя поглядели. Авось, поймут.

Глядь: а актеру чегой-то не по себе, аж заерзал.

– Какой у тебя тяжелый взгляд, мальчик...Точно из-под земли.

– Знаю, - говорю и взор туплю.
– Таким уж уродился... Послушай... А вот кабы предложили тебе дом, достаток, одежу богатую. Сиди, мол, ешь-пей, только не рыпайся никуда - что б ты делать стал?