Не садись в машину, где двое (рассказы, 2011)

Отец же семьи держал оборону, не говоря ни да ни нет в ответ на обвинения жены, что зачем тебе эта квартира, шуры-муры, да? Завел себе, да? Тогда не питайся дома и не жди, что я за тобой на работу буду заезжать и все покупать и готовить, мне самой ужин противопоказан, дочке не до того, живи и кормися сам!

А наш отец семейства не умел приготовить себе ничего, не знал не то что как суп сварить, но и как яичницу поджарить и картошку почистить, да и с яйцом были бы проблемы, если бы он захотел его сварить — как по анекдоту: варишь-варишь, а оно все твердое. По правде сказать, жил он как в санатории, на всем готовом: еда, все убрано, куплено, помыто, постирано, чистые простыни и вдобавок женщина в постели.

А зарабатывал он меньше своей жены и даже курить ему было совестно, эти деньги на сигареты вынимались из семейного бюджета, и жена давно кричала, что завязывай с этим куревом, уже тошнит от твоего рта, как с пепельницей дело имеешь (подразумевались, конечно, интимные отношения супругов, даже обычные поцелуи).

Потому что он любил свою жену, и она любила его в постели. Этого у них было не отнять. Это им принадлежало и держало всю семью не хуже кандалов. Они были привязаны друг к другу, вот такая правда.

Дочка же обижалась и не хотела разговаривать с отцом, когда он отказал ей в простой просьбе — дать ключи от той квартиры на день рождения хотя бы. Отец в ответ стал кричать (а он тоже был не промах в этом, все кричали, и он страшно орал, хотя на работе был уравновешенным и в общении с другими людьми производил впечатление доброго, умного и немногословного ученого).

Отец не дал дочери ключей от той квартиры.

Вообще, с этими ключами он носился, по выражению жены, как с ядерным чемоданчиком: имел их всегда при себе.

Дело доходило даже до смешного: он их прятал и не говорил где. Дочь и жена, когда он скрывался по утрам в ванной, шерстили всё вокруг его письменного стола и книжных стеллажей, не говоря уже о проверке сумки и карманов (это у них превратилось в страсть), пока не выяснилось, что отец семейства всегда эти ключи уносит с собой, и в ванную, и в туалет.

В конечном итоге данная ситуация напоминала последние годы жизни Льва Толстого, когда жена охотилась за малейшими его записями в дневниках.

Муж доставал жену этими своими сравнениями, после того как однажды в субботу днем в материнской квартире посмотрел по каналу «Культура» фильм про уход Льва Толстого. Они оба с мамой любили этот канал, и он, приходя, всегда его включал.

И отец, доморощенный Лев Толстой, даже иногда восклицал, что он скоро будет вынужден уйти вообще от вас, вы, две Софьи Андреевны: заманали меня вконец.

Разумеется, они в ответ остервенело сулили ему уйти куда подальше, известно куда.

Но что поделать, обе Софьи Андреевны вынуждены были каждые три дня затаиваться и ждать, придет-не-придет хозяин дома, полив свои цветы.

Но он являлся, голод не тетка, а покупать еду в магазинах, как это делают все люди, ему было не по карману, деньги отцу семейства оставлялись только строго на сигареты, да и сварить он себе ничего бы не смог.

На работу и с работы его возила жена на семейном драндулете, всё.

Как он мечтал о сырокопченой колбасе, о «Макдоналдсе», о простых сосисках в тесте, даже о мороженом: об этих лакомствах подросткового периода. Но ему они были недоступны.

В обеденный перерыв этот бедняк не ходил вместе со всеми в соседние обжираловки, нет: он кипятил себе воду, заваривал траву (ромашка плюс шалфей, выращенные женой на даче), ел ледяной салат из баночки и в заключение гречневики (котлеты из каши), или морковные котлеты, или картофельные.

Еда эта пролетала, как торпеда, по пищеводу и далее в желудок, согретая горячим травяным настоем.

Он уже привык к тому, что главное удовольствие ждет его на ночь, суп с костью, жареная курица или кусок мяса с фасолью. К этому он мысленно стремился весь свой рабочий день.

А на работе его обед шел под лозунгом «у него предъязва». Жена вбила этот термин ему в голову, и он про эту предъязву всем давно объяснил и даже часто повторял, отказываясь от похода в кафе даже с получки: «У меня это»,— и все хором повторяли диагноз.

Женский народ на работе тайно потешался над ним, над этими его маленькими чудачествами, однако его все уважали и ценили его разум, знания и доброту.

Таких мужиков у них не было. Да и вообще в их лаборатории мужиков не было. Он был один как царь.

Поэтому бабы наловчились кормить его своими домашностями, приносили кто что мог, а уж день рождения или двадцать третье февраля, мужской день, превращались просто в обжираловку.

Он приходил домой совершенно не в силах что бы то ни было съесть.

Жена ворчала, она тоже приготовила ему праздничное пиршество, а тут такой конфуз. Он жаловался на живот и быстренько ложился спать.

Зато в остальном он был здоров как конь, болел только насморком и не знал, что такое городской транспорт, все эти толпы, в которых тебя вертят как в стиральной машине, он не знал, что такое очереди на маршрутку и зимние, темные вечера на улице в ожидании, когда можно втиснуться в транспорт и ехать домой.

Пиво! Пиво было его заветной мечтой, но эта мечта его сбывалась ежедневно. Откуда у него были деньги на банку пива, жена не могла взять в толк, но он каждый вечер благоухал этими хмельными запахами, хоть ты тресни.

— Пиво пил? Воняет на всю машину,— говорила злобная и озадаченная жена, к которой муж залезал, прождав ее звонка у себя в опустевшей лаборатории.— Смотри, уже пузо не умещается в ремне безопасности!

Вот это была его тайна, запах пива и выросший пивной животик, и раз в три дня одинокие поездки «к себе» (тут уж она его не возила, еще чего, он шел пешком, когда-то многие годы назад он нашел себе этот институт буквально в десяти минутах ходьбы и оставался на этой работе, как галерный раб, потому что его привязывала к месту службы близость жилья).

Откуда у него оказывались деньги на пиво и на метро возвращаться домой?

А они у него были.

Жена, которая давным-давно навела контакты в бухгалтерии института, знала до копейки все его заработки и авансы и получала их из рук в руки скрупулезно, день в день.

В ответ на бешеные вопросы жены, откуда у тебя деньги, он улыбался и говорил — от мамы.

На самом же деле он у себя в лаборатории взял сверхурочную работу для одной фармакологической фирмы. Он был биохимик, и биохимик высокой пробы, с хорошими руками, аккуратный как аптечный провизор, и, когда в лабораторию завеялись посторонние люди с конкретной заявкой, с рецептурой и материалами, этот скромный кандидат наук встрял в беседу довольно настырно (ее вели гости с одной пожилой лаборанткой) и немедленно предложил тут же, на ходу, ряд усовершенствований. И перехватил эту работу, вызвав пожизненную ненависть лаборантки.