Не сердись, человечек

— Леночка, что нос повесила, а? — сует мне в лицо свою физиономию толстая. — Выше голову! Думать надо было, когда ворковала с любимым образом, а теперь — думай не думай — выход один: рожаешь — и все!.. Со мной не пропадешь! Так ведь, а? — обращается она к своим подружкам, и те подтверждают:

— Да-а.

— Матушка, а мы будем ее венчать? — спрашивает вдруг одна из девиц.

— Ага! — отвечает толстая. — Но только не сегодня. Сегодня дежурит этот евнух Лолов… У тебя есть фото любимого образа? — обращается она ко мне.

— Нет!

Своим криком я даю им понять, что хочу только одного — чтобы меня оставили в покое.

— У нас такие номера не проходят, — журит она меня как маленькую. — Конечно, есть у тебя фото. И я даже могу сказать, что написано на обороте: о камень споткнешься — вспомни обо мне. Или: пусть это воспоминание будет для тебя маяком в бурной ночи жизни. Весь этот репертуар я знаю как свои пять пальцев. Это мы уже проходили. Дай-ка фото, понадобится для венчания.

Толстая протягивает руку и нетерпеливо пощелкивает пальцами, а мне от всего этого становится тошно.

— Меня не интересуют никакие венчания, — цежу я сквозь зубы. — Оставьте меня в покое.

— У Матушки на это дело имеется патент, — говорит Ани и улыбается точь-в-точь как доктор Пеева, а меня уже и это бесит, потому что я не выношу, когда ко мне относятся со снисхождением, как к жалкому, несчастному существу или как к малолетке, тем более такие, как эти. — Матушка венчает каждую новенькую, чтобы улучшить ее же настроение.

— Точно, а иначе начнем сигать с третьего этажа вниз головами, — вздыхает Гена, поднимаясь с койки четвертой девицы, которая молчит и только смотрит, как теленок, то на меня, то на своих подружек.

— Давай, моя девочка! — напоминает Матушка уже помягче, но все так же настойчиво: видно, привыкла командовать. — Давай фотографию и приготовься рассказать свою историю. Можешь и приврать малость, здесь никто не говорит правду, важно — уметь соврать красиво. Я слышала уже историй двести, и все они похожи друг на друга как две капли воды. Я собираюсь даже написать на эту тему научный труд «Все женщины — курицы» и стану доцентом наук.

— Кандидатом наук, — поправляет Ани.

— Именно, — соглашается Матушка и снова обращается ко мне: — Ну давай фотографию.

— Сказала, нет! — отрубаю я.

Но она не обращает на это никакого внимания и тянется к моей сумке, а открыв ее, естественно, сразу же натыкается на Жорину фотографию. От возмущения я теряю дар речи.

— Нет слов — слезы душат! — восклицает Матушка, едва взглянув на фотографию. Остальные тоже суют свои носы, даже лежачая поднимается. — Ничего не скажешь, — продолжает толстая, — малышка с понятием. Да, на таких мы летим, как мухи на мед, хотя и знаем, что они бабники и что не ты первая и не ты последняя. А почему? А потому что считаем, что мы — самые неотразимые. Потому что — курицы безмозглые! От амбиций. Вот и портим их. А им что — безответственный народ.

Толстая вскакивает с кровати, направляется к своей тумбочке, открывает ящик и кладет туда Жорину фотографию.

— Понадобится, — заверяет она.

Это уж слишком.

— Отдай фотографию! — вскакиваю я и чуть ли не с кулаками бросаюсь на нее.

— Ну-ка потише, потише! — отвечает спокойно толстая, отталкивая меня от себя как пушинку. И добавляет уже мягче: — Сходи-ка к сестре, возьми свои тряпочки и приходи, расскажешь свою историю, а то дело уже к ужину подвигается.

Да, похоже, нам не ужиться с этой дамой. Ох и ошибается же она, если думает, что я буду плясать под ее дудку! В принципе мне нравятся мужланки, но командовать мной — извините. Я ни отцу, ни Жоре никогда не позволяла такого, а какой-то бабе, можно подумать, позволю.

Пожалуй, схожу за «тряпочками», как выразилась толстуха.

Выхожу из палаты и с треском захлопываю дверь — пусть знают наших… Сестра выдает мне халат, ночнушку, полотенце, о чем-то спрашивает, но что именно говорит — я не слышу, точнее, не слушаю. Возвращаюсь обратно и замечаю, что в коридоре стало оживленнее. Мои соквартирантки тоже стоят у палаты — похоже, ожидают меня, чтобы идти вместе ужинать.

— Леночка, переодевайся быстренько в больничную робу и пошли ужинать, — говорит Гена.

— Не хочу.

— Смотри, потом пожалеешь, — замечает Ани. — На десерт сегодня отличное реване [2] — ревунчики!

Молчу, ведь теперь очередь толстухи выдать очередные перлы. Но на этот раз она почему-то предпочитает отмолчаться. Все трое уходят, а я начинаю раскладывать свои пожитки. Милка лежит и помалкивает. Вообще-то она производит впечатление особы несколько туповатой, но, слава богу, хоть молчит.

Разобрать вещи не представляет особого труда, поскольку их совсем немного. Надеваю ночнушку, ложусь. Жаль, вся моя косметика осталась у Жоры — я в последнее время совсем перебралась к нему. Надо было забрать, сейчас пригодилась бы. Да, мне действительно надо было зайти к нему за своими вещами, заодно и поговорили бы. И может, не валялась бы сейчас здесь. Хотя вряд ли. Жора никогда даже не заикался о женитьбе. Да и я старалась не говорить с ним на эту тему, потому что он считает, каждая женщина, с которой он встречался и встречается, только и мечтает захомутать его. А что касается меня, я просто не представляла себя без него. И однажды даже сказала ему, что, если он бросит меня, заманю его в свой пикап и рвану вместе с ним прямо в рудник. Но о замужестве никогда слова не проронила… Вообще-то это даже лучше, что я к нему не пошла. Зачем? О чем говорить после того, как он уже сказал мне, что найдет врача? Унижаться? Ну нет… И все же… Жора не такой уж и плохой. Я ведь тоже не сахар. С этим своим гонором… Пожалуй, надо написать письмо Кине, сообщить, где я, и если он человек — приедет ко мне, а если нет…

2

Реване — вид пирожного. В данном контексте — игра слов.

Вдруг дверь с шумом распахивается, троица входит в палату и направляется к Милке: ужин принесли. Отворачиваюсь к стене, но Матушка склоняется ко мне и говорит:

— Тетя Веса сказала, мол, если бы знала, что сегодня приедет Леночка, приготовила бы что-нибудь повкуснее. Да только она ни по телефону не позвонила, ни по радио, ни по телевизору не сообщила, что решила нас посетить! Говорит, в следующий раз надо заранее предупреждать.

Даже не шелохнусь. С меня достаточно на сегодня этого плоского юмора.

— Леночка, ну-ка вставай, перекуси, — не унимается толстая и хватает меня за плечо своей мясистой лапой. — Сыр и реване. — Молча сбрасываю ее руку, и толстуха больше не настаивает. — Дело хозяйское, только если ночью кишки марш заиграют, пеняй на себя.

Кто-то включил портативный телевизор, свет гаснет, и все укладываются по койкам. Показывают передачу для отдыхающих Черноморья. Ужасно хочется посмотреть, но боюсь, что девицы снова начнут приставать. Лучше постараюсь уснуть. Но, как назло, не могу сомкнуть глаз.

— Эх, девчата, какая сейчас жизнь на море! — произносит мечтательно Матушка.

— Жизнь, когда есть «мани», а когда их нет — все равно что здесь кукуешь, — говорит Гена.

— Ха-ха! Матушка круглый год вкалывала как пчелка, но зато один месяц в году царицей жила. На самых дорогих курортах.

— А я прошлым летом экскурсоводом ездила. Группу возила в Польшу, — сказала Ани.

— Надо же, и как это мы раньше не познакомились? — оживилась Матушка. — Такая шикарная получилась бы компания.