Не сердись, человечек

— А ну, шлюха, убирайся отсюда вон!

Я оцепенела. Начала судорожно хватать ртом воздух, мне казалось, с ног до головы меня облили кипятком. Вдруг рядом упал камень, за ним — второй, третий. Экскаваторщица бросала их в меня как заведенная.

— Убирайся, убирайся, тебе говорят… Мужей наших соблазнять будешь?!

— Чихала я на ваших мужей с высокой колокольни.

Я понемногу прихожу в себя и начинаю оглядываться по сторонам — чем бы и мне бросить в нее, но экскаваторщица уже удалилась на приличное расстояние.

Делать нечего, надо возвращаться в Дом. Но злые слова продолжают звенеть в ушах, жалят своими змеиными жалами в самое сердце. Пытаюсь успокоить себя: мол, что возьмешь с бабы-дуры. Однако легче не становится. И вдруг я начинаю понимать, почему мне так больно: да ведь, будь я на месте этой женщины, тоже бросала бы камни в ту, которая оказалась бы на моем месте. Что же получается? Выходит, в понимании таких людей, как эта экскаваторщица, я — шлюха, развратница? А я не шлюха, сволочи вы такие, а если кто-нибудь посмеет сказать мне это еще раз — не знаю, что сделаю!..

Вхожу во двор нашего Дома. Теперь он напоминает встревоженный улей: из окон высовываются взлохмаченные головы, полно народу и во дворе. Прямо у ворот стоит легковая машина, в которой сидит Гена и какой-то мужчина. Из открытой дверцы до меня долетают обрывки их разговора. Мужчина говорит, что ломает голову днем и ночью, но на какой предмет ломает — не понимаю. Увидев меня, мужчина сконфуженно умолкает, а Гена говорит:

— Леночка, иди я познакомлю тебя со своим приятелем Владовым.

Подаю руку неохотно. Только этого Владова мне и не хватало. И что Гена в нем нашла? Дядька какой-то, да еще очкастый.

— Георгиев, — представляется Владов с грустной миной.

— Иванка, — презрительно улыбаюсь я.

— Леночка, возьми, пожалуйста, этот пакет с собой, — Гена пытается сгладить неловкость, — и скажи Лолову, что я отлучусь ненадолго.

— Что Гена сказала, едет с ним? — спрашивает Матушка.

Все это время она наблюдала за Геной и дядькой. Говорю ей то, что слышала: что ломает голову днем и ночью.

— Еще бы не ломать, — констатирует со злостью Матушка. — Велел ей оставить ребенка. Напел девочке: не делай ничего, Геночка, я — человек нерешительный, а ребенок положит конец моим колебаниям. Жить без тебя не могу и тому подобное, а сейчас финтить начинает.

— А никто и не виноват, — заявляет Ани. — Что поделаешь, если она — курица.

— Курица ты, моя девочка, — обрывает ее Матушка. — Этот мужик на самом деле любит ее, каждую неделю вон какие сумки таскает, а ты, умная-разумная такая, даже не знаешь, от кого у тебя…

— Знаю, и очень даже хорошо, — бросает Ани. — Он не знает. Во-первых, я еще не совсем свихнулась, чтобы выходить замуж прямо сейчас, а во-вторых, что это за муж, если не может себя прокормить, не то что семью. И в-третьих, у каждого человека должна быть гордость, хоть крохотная. Натворил дел — будь любезен, сам отвечай за последствия.

— Как же, ты отвечаешь. Потому и скулишь по ночам, как побитая собака, — не без ехидства замечает Матушка и обращается ко мне: — Леночка, иди завтракай, тетя Веса оставила тебе твою порцию.

В отличие от тети Гены тетя Веса — женщина маленькая, тоненькая, как свечка.

— Леночек, давай-ка скорей, а то чай уже остыл!

Тетя Веса протягивает в окошко чай, огромный кусок сыра и тарелку, чуть ли не до краев наполненную конфитюром. Видно, Матушка сказала ей, что я не ела со вчерашнего вечера.

— Остатки сладки, — видя мое недоумение (уж слишком обильный завтрак получился), поясняет тетя Веса.

Мысленно я отмечаю, какой же тактичный человек эта женщина, какой добрый — не пытается играть в так называемое п о н и м а н и е.

— Как проголодаешься, сюда приходи, — говорит тетя Веса, когда я, поблагодарив ее, собралась уходить. — Я четверых родила, знаю, что это такое. Все время хочется чего-нибудь пожевать.

Поднимаюсь к себе в палату, начинаю писать письмо Кине. И вдруг в голову приходит мысль: может, позвонить Жоре. А почему, собственно, нет? Если он сегодня во вторую смену, значит, сейчас дома. Скажу, что звоню по поводу своих вещей. Пусть отдаст их Кине, чтобы она прислала мне их посылкой. Господи, ну какая же я дурочка! Да, в конце концов, это совсем нормальный повод для того, чтобы позвонить! Почему нет? А может быть, он и не думал бросать меня? Может быть, скажет сейчас: куда это ты пропала, я тут к свадьбе готовлюсь, понимаешь ли, а ты заставляешь меня разыскивать тебя через Интерпол по всему Балканскому полуострову!

Заканчиваю письмо, опускаю его в ящик, стоящий прямо в коридоре, и несусь в ординаторскую. Стучу, но никто не открывает, хотя изнутри доносятся голоса. Легонько толкаю дверь и вхожу. Лолов сидит за столом, а напротив него, спиной к двери, какая-то девушка, которая плачет.

— Ладно, ладно! Так прямо и спустят они с тебя шкуру, с живой-то! Врежет отец пару раз — ну и что? А потом, никто не говорит, что тебе непременно надо в село возвращаться. Мир велик, найдешь себе новую работу, хорошего парня. Никто и знать ничего не будет.

— Как же, не будет. Плохое в первую очередь, — выдавливает сквозь слезы девушка, и я узнаю по голосу вчерашнюю несчастную.

— А все эти глупости выбрось из головы, — произносит Лолов строго и встает из-за стола, чтобы проводить девушку.

— Ты тоже будешь вешаться? — спрашивает он меня раздраженно, как только дверь захлопнулась.

— Мне позвонить надо, — отвечаю я в том же тоне.

— Ах да, я забыл, ведь ты лучше всех, — произносит Лолов иронично и вдруг переходит на крик: — Только здесь вам не переговорный пункт и не церковь. А я вам не телефонист и не батюшка!

— Можно мне позвонить? — спрашиваю я спокойно, но чувствую, что завожусь.

— Нельзя!

Я демонстративно усаживаюсь на тот же стул, на котором только что сидела Тинка, и набираю телефон Жоры. Сердце замирает, горло перехватывает от одной лишь мысли, что вот сейчас, после гудков, услышу его голос. Только бы не разреветься, только бы не разреветься и не перепутать все. Значит, так, я звоню по поводу своих вещей, оставшихся у него.

— Алло! — раздается в трубке голос хозяйки квартиры, и я ощущаю одновременно и облегчение, и тревогу.

— Попросите, пожалуйста, Жору, — произношу еле слышно.

— Он не живет уже здесь, — отвечает хозяйка сухо и кладет трубку.

Эти слова убили меня. Как — не живет? Уехал, что ли?

Ответ на этот вопрос возникает сам по себе — предельный и точный: да ведь хозяйка Жоры знает мой голос, я же звонила сотни раз, вот он и сказал ей, что, если я позвоню, пусть она ответит, что его нет. Эта старая ведьма всегда почему-то ненавидела меня, а теперь, когда представился случай сделать мне гадость, естественно, не упустила его… Но он, как он мог? Так, все ясно: отныне он не существует для меня… Вот и хорошо. Я почти смирилась с этим.