Не сердись, человечек
Шрифт:
— На следующий год эта возможность вам представится, — заметила Гена.
— Э, нет. Матушку вычеркни из списка. Отныне я семейный человек! — заявляет толстуха, похлопывая себя по животу. — Всех мужчин отпускаю к молодому поколению, а самых красивых из них отдаю Леночке.
Воцаряется тишина. Наверное, все четверо с ухмылкой поглядывают на меня.
— А она, похоже, не поняла, что мы — порядочный дэушки и не заводим знакомств с незнакомыми мужчинами, — слышится иронический голос Гены. — Ани, будь любезна, посмотри, по другой программе нет классической музыки? Я с детства обожаю классику.
Тоже мне, острячки. Ничего, острите себе на здоровье, а я помолчу. На сегодня с меня достаточно нервотрепки. Постараюсь уснуть. Постепенно усталость берет
— Этот Лолов или моралист, или мужик никудышный. Столько дам, а он дрыхнет в своей ординаторской…
— Так в чем же дело? Идешь в ординаторскую и заводишь с ним флирт, — смеется Ани. — А если начнет кричать и сопротивляться, пук ваты в рот — и баста!
— В прошлом году одна такая смелая и нашлась — так он выгнал ее с треском.
— Если это была не ты, тогда я — трамвай! — произносит Ани вслух, словно читая мои мысли.
— Ах, девчата, зеленые вы еще! — перекрикивая общий хохот, заявляет Матушка. — Не знаете, что значит для настоящей женщины месяц без мужчины… Что-то голова моя не того, будто обручем схвачена… Ну, Ани, держись, ты — Лолов! — орет толстуха и бросается к Ани.
Обе начинают хохотать и понарошку бороться.
— Как тебе не стыдно, а? — кричит Ани, копируя голос какого-то мужчины. — Я женатый человек, порядочный, доктор!.. На помощь! На по-мощь!
Остальные хохочут, сумасшедшие, да и как не хохотать — одна порода! Дьявол дернул меня явиться сюда! Дождалась бы декрета, ведь уже и квартирку подыскала приличную. Надо было уйти отсюда сразу. Этих девиц я вмиг раскусила — от таких можно ожидать все что угодно. Ну и компания! Двое скоморошничают, а остальные от восторга прямо чуть ли в ладоши не хлопают. Ах, скажите, как смешно!
Вдруг, сама не знаю почему, я вскакиваю и выбегаю из палаты. Куда? В ординаторскую. Она на этом же этаже, только в конце коридора. Нетерпеливо стучу в дверь, вхожу. На кушетке лежит мужчина лет сорока, читает. Наверное, это и есть Лолов. Увидев меня, он опускает книгу и ждет. А я вдруг словно окаменела и не знаю, с чего начать. Точнее, я даже не знаю, почему пришла сюда, наверное потому, что просто хотела уйти из палаты. По лицу Лолова ползет ироническая усмешка. Он оглядывает меня с головы до ног и останавливает взгляд на груди — оказывается, почти все пуговицы моей ночнушки расстегнуты. Судорожно застегиваю рубашку, чувствуя, что вся горю, и не столько от стыда, сколько от злости. Что думает этот старикан? Что я такая же, как та дама, которая приходила к нему в прошлом году?
— Я хочу одноместную палату, — заявляю наконец резко.
— С телефоном или без? Какое расположение? На каком этаже? — садясь, спрашивает он с нескрываемым раздражением.
— А хоть в подвале, только без этих ваших!
— Без наших? — переспрашивает он, глядя на меня презрительно.
— Вы знаете, что я имею в виду.
— Я знаю только одно: вы все похожи… А сейчас — испаряйся!
Что же делать? Возвращаться в палату? Ни за что. Как-нибудь перебьюсь ночь в коридоре на диване, а завтра — только они меня и видели! Не желаю иметь ничего общего с этим проклятым домом, не нуждаюсь ни в чьей помощи… Как душно, открою окно… Что это? А-а-а!!!
Когда прихожу в себя, соображаю, что кричу как истеричка и не могу остановиться… Кто-то начинает успокаивать меня, чуть позже я понимаю, что это Ани. Мимо бегут какие-то люди, я слышу их испуганные голоса. Они торопятся во двор. Там на дереве висит женщина, которую я увидела, открыв окно. И все же, несмотря на панический страх, я смотрю в окно. Что это? Женщина вдруг спускается с дерева, падает на землю, начинает бить себя кулаками в живот и кричать:
— Ненавижу этого ребенка! Ненавижу! Ненавижу!..
Лолов, Матушка и еще несколько человек пытаются схватить женщину за руки, но она вырывается, царапается, кусается. Потом вдруг падает им на руки, видно совсем
обессилев.У меня вдруг начинается страшная рвота.
Как не хочется просыпаться. Странная усталость навалилась на меня уже с утра. Камнем лежит на душе чувство безысходности. Ну за что, за что мне такое наказание? Я не вынесу всего этого, нет. Что же делать? Какие к черту теперь экзамены — с животом и с расшатанными нервами? Ну и дура же ты, Елена, ну и дура! Курица безмозглая. Матушка права. Кому поверила?.. Никогда не думала, что он способен на такое. Ведь знал же, знал, что у меня до него никого не было, сам еще сказал однажды, что я не умею даже целоваться. Знал и мои отношения с родителями, что никакой поддержки мне от них не будет: ведь и мать, и отец, особенно отец, были против того, чтобы я работала на руднике. Отец хотел устроить меня к себе в лесничество учетчицей, а я против их желания ушла на рудник, благо имела водительские права, которые получила еще в школе… Да, он все знал — и так поступил.
Не спится. Тихо выбираюсь из-под одеяла, натягиваю джинсы и блузку — хорошо, сообразила вчера оставить их у себя, не отдала в камеру хранения — и выхожу на улицу. Все еще спят, только повара гремят на кухне посудой.
После вчерашнего случая многие в Доме не могли уснуть до глубокой ночи. Мы с Ани стирали, потом сушили утюгом белье и разговорились. Я рассказала ей в общих словах о Жоре. По-моему, Ани неплохая девушка. Она учится в университете и предложила мне свою помощь. Сказала, если у меня есть желание готовиться к экзаменам, то она поднатаскает меня. Ани держится молодцом, не разбазаривает время. Организовала что-то наподобие курсов польского языка. Многие ходят на занятия с удовольствием, чтобы потом, когда кончится их заточение, вешать всем лапшу на уши, что все это время они были в Польше.
Разговор с Ани несколько утешил меня. Оказывается, в первое время и она тоже отчаивалась, а теперь так привыкла, что чувствует себя здесь как на курорте… А здесь и действительно как на курорте — горы и лес. Когда-то Дом этот был базой отдыха.
Прямо за железнодорожной насыпью — село. Не знаю почему, но меня постоянно преследует мысль, что стальные шпалы, поблескивающие в лучах солнца, похожи на ножницы, отрезавшие нас от мира. По ту сторону насыпи, в селе, живут н о р м а л ь н ы е люди, а по эту — мы, н е з а к о н н ы е. И странно, как ни стараюсь сейчас, сегодня, внушить себе, что я не имею ничего общего с теми, кто находится здесь, вдруг понимаю, что я — за них и солидарна с ними. Это произошло, наверное, потому, что после разговора с Ани я вдруг поняла: здесь далеко не все такие, какими я представляла их себе.
Неподалеку от нашего Дома находится карьер. Внизу, в котловане, работает экскаватор — нагружает щебенку в самосвал. Спускаюсь к карьеру по тропинке и усаживаюсь над рвом. От рокота машин и скрежета экскаватора мне вдруг становится и хорошо, и грустно. Так и кажется, что вот-вот появится на своем самосвале Жора.
— Эй, малышка! — окликает меня какой-то парень, высунувшись из кабины самосвала. — Хочешь, покатаю?
— А не хочешь, я тебя?
— Хорошо, только после работы, — сложив ладони рупором, отвечает он, словно боится, что кто-то услышит его. — Буду ждать тебя на переезде в семь.
Я только было хотела ответить ему, что он выбрал не тот объект для свидания, как с экскаватора подали сигнал — какой-то сердитый, предупреждающий, как мне показалось. Водитель подал ответный и продолжал:
— Ну так как, придешь? Да не строй из себя святую!
Пока я раздумывала, какой бы крылатой шоферской фразой ответить этому искателю приключений, из кабины экскаватора выскочила девушка и направилась в нашу сторону. Небольшого росточка, с меня, и точно в такой же спецовке, какую носила я, когда работала на руднике. Как только шофер увидел девушку, тут же спрятался в кабину и дал газу. Ситуация комичная, я не могу удержаться от смеха. Экскаваторщица останавливается там, где только что стоял самосвал, и я вижу, что она злая как кобра.