Не служил бы я на флоте...

неделю умный Кренкель подал заявление в партию. В каковом

приеме ему Папаниным было отказано по той же причине, по ка-

кой ему надлежало являться немцем.

От скуки и ничегонеделания, и для придания себе значимо-

сти, Папанин расстилал на столике тряпочку, доставал из кобуры

маузер, из кобурного пенала вынимал отверточку, ежик, ветош-

ку, масленку, разбирал свою 7,62 мм машину, любовно протирал,

смазывал, собирал, щелкал, вставлял обойму на место и вешал

маузер обратно на стойку палатки, на свой специальный гвоздик.

После чего успокоено ложился спать. Этот ежедневный процесс

приобрел род некоего милитаристского онанизма, он наслаждал-

ся сердцем и отдыхал душой, овладевая своей десятизарядкой, и

на лице его появлялось совершенное удовлетворение. Постепен-

но он усложнял процесс чистки маузера, стремясь превзойти са-

мого себя и добиться немыслимого мастерства. Он собирал его на

время, в темноте, с завязанными глазами, на ощупь за спиной, и

даже одной рукой. Кренкель, натура вообще миролюбивая, воз-

ненавидел этот маузер, как кот ненавидит прищепку на хвосте. Он

170

мечтал утопить его в проруби, но

хорошо представлял, какую поли-

тическую окраску могут придать

такому поступку. И под радост-

ное щелканье затвора продолжал

свое политинформационное чи-

стописание. ...Дрейф закончил-

ся, льдина раскололась, ледокол

«Красин» снял отважных исследователей с залитого волнами об-

ломка, Кренкель педантично радировал в эфир свое последнее

сообщение об окончании экспедиции. Окруженные восхищением

и заботой экипажа, извещенные о высоких правительственных на-

градах – всем четверым дали Героя Советского Союза! – полярни-

ки потихоньку поехали в Ленинград. В пути степень их занятости

несколько поменялась. Гидролог с метеорологом писали научные

отчеты, Кренкель же предавался сладкому ничего неделанью. А

Папанин по-прежнему чистил свой маузер. За шесть месяцев зи-

мовки, когда у любого нормального человека нервишки подсажи-

ваются, это рукоблудие приобрело у него характер маниакального

психоза.

Кренкель смотрел на маузер, сдерживая дыхание. Больше всего

ему хотелось стащить незаметно какой-нибудь винтик и поглядеть,

как Иван Дмитриевич рехнется, не отходя от своей тряпочки, когда

маузер не соберется. Но это было невозможно: в 38 году такое мог-

ло быть расценено не иначе как политическая диверсия – умыш-

ленная порча оружия начальника экспедиции и секретаря парторга-

низации. Десять лет лагерей Кренкелю представлялись чрезмерной

платой за удовольствие. Он подошел к вопросу с другой стороны.

Зайдя к Папанину в его обязательное оружейное время, перед

сном, он с ним заговорил, отвлекая внимание, – и украдкой подбро-

сил на тряпочку крохотный шлифованный уголок, взятый у ребят в

слесарке ледокола. И смылся от греха.

Оставшиеся пять суток до Ленинграда Папанин был невменя-

ем. Представьте себе его неприятное изумление, когда, собрав ма-

узер, он обнаружил деталь, которую не вставил на место. Он разо-

брал его вновь, собрал с повышенным тщанием – но деталь все

равно оставалась лишней! Ночь Папанин провел за сборкой – раз-

боркой маузера, медленно сходя с ума. Необъяснимая головолом-

ка сокрушала его сознание. Он опоздал к завтраку. Все время он

171

проводил в каюте. И даже на встрече – беседе с экипажем, расска-

зывая об экспедиции, вдруг сделал паузу и впал в сосредоточенную

задумчивость. Сорвался с места и ушел к себе. В помрачнении он

собирал его и так, и сяк, и эдак. Он собирал его в темноте и собирал

его на счет. Из-за его двери доносилось непрерывное металличе-

ское щелканье, как будто там с лихорадочной скоростью работал.

Судовой врач поил его валерьянкой, а капитан «Красина» – водкой.

Команда сочувственно вздыхала – вот каковы нервные перегрузки

у полярников! В последнюю ночь Кренкель услышал глухой удар в

переборку. Это отчаявшийся Папанин стал биться головой о стенку.

Кренкель сжалился и постучал в его каюту. Папанин в белых каль-

сонах сидел перед столиком, покрытым белой тряпочкой. Руки его

с непостижимой ловкостью фокусника тасовали и щелкали деталя-

ми маузера. Запавшие глаза светились. Он тихо подвывал. «Иван

Дмитриевич, – с неловкостью сказал Кренкель, – не волнуйтесь. Все

в порядке. Это я просто пошутил. Ну – морская подначка, знаете...».

Взял с тряпочки свою детальку и сунул в карман. Бесконечные пять

минут Папанин осознавал услышанное. Потом с пулеметной ча-

стотой защелкал своими маузеровскими частями. Когда на место

встала обойма с патронами, Кренкель выскочил к себе и поспешно

запер дверь каюты. Команда услышала, как на «Красине» заревела

сирена. Ревела она почему-то откуда-то из глубины надстройки, и

тембр имела непривычный, чужой.

На всю оставшуюся жизнь Папанин люто ненавидел Кренкеля

за эту шутку; что обошлось последнего дорого. Кренкель, утеряв на

Северном полюсе всякий вкус к коллективным зимовкам и вообще

став слегка мизантропом, страстно при этом любил Арктику и вы-

нашивал всю жизнь мечту об одиночной зимовке. И за всю жизнь

получить разрешение полярного руководства на такую зимовку он

так и не смог. Папанин, будучи одним из начальников всего аркти-

ческого хозяйства, давал соответствующие отзывы и указания.

Сам же Папанин, однако, резко излечился от ненормальной

интимной нежности к легкому стрелковому оружию; а проклятый