Не умереть от истины

— Молодой человек, не правда ли, забавно современное искусство? — старичок надумал перекинуться с Сергеем фразой.

— Не знаю, что и сказать, — неопределенно ответил Сергей в надежде, что старичок обидится и отстанет. Но не тут-то было. Старичок оказался не из обидчивых.

— Игра разума. Игра света и тьмы. Ломкое и грубое искусство. В конечном счете, глубокая эстетическая скованность.

Сергей покосился. Старичок имел неглупое лицо и говорил витиевато.

— Демоны искушают не только плоть, но и разум, — продолжал словоохотливый старик. — А ведь демонов рождает сам человек. А я вас знаю. Вы актер. Простите, запамятовал имя. Вы из того бандитского театра.

«Стоп! Я все равно не дам ему закончить!» — молниеносно промелькнуло в голове.

— Простите, вы ошиблись, — сухо ответил он.

— Не упорствуйте. Вы играли в… Не припомню и названия… Жалкая человеческая участь — потеря всего, из чего состоит жизнь, в том числе и памяти.

Сергей был напуган и удивлен одновременно.

— Не удивляйтесь. Я сам актерствовал в молодости.

— Почему только в молодости? — Сергей решил увести разговор в безопасное для себя русло.

— Неинтересно стало. Я разочаровался…

— Разочаровались в чем? — в Сергее проклюнулся легкий интерес к собеседнику.

— Как вам сказать? Лицедейство — большой грех. Человек должен жить. Сам. А не играть и не притворяться. Это предназначение Всевышнего разыгрывать комедии и ставить мизансцены, декорациями к которой и является наша жалкая и одновременно великая жизнь.

— Я, пожалуй, готов согласиться с вами, но лишь отчасти. Без театра жизнь станет вообще невыносимой.

— Вы ошибаетесь. Человек перестанет жить иллюзией, что можно что-то поправить в жизни благодаря театру. Да и современная живопись, к которой мы сегодня с вами имели счастье прикоснуться, уверяю вас, никого из здесь присутствующих не сделает ни умнее, ни лучше…

Франческа уже минут пять стояла рядом и слушала старичка, не решаясь вклиниться в разговор.

— Вот посмотрите на эту молодую женщину! Что может быть прекраснее, совершеннее в жизни? — стало понятно, что он уже давно следит за Франческой. — Возьмите ее за руку и познайте вместе с нею все радости бытия. Это самое лучшее, что вы можете сделать в этой жизни. И даже если вы пресыщены славой, вином и женщинами, отриньте свой опыт и начните жить так, будто родились сегодня. С годами наша душа становится совершенным и прекрасным проводником самых изысканных чувств.

Старик словно подслушал его мысли.

— А может быть, наша уверенность в том, что мы живем, — только иллюзия? — устало спросил Сергей.

Франческа была смущена, что-то хотела сказать, но не нашлась, да и старичок вдруг проворно откланялся. Через пару шагов он обернулся и вымолвил:

— И передайте привет Соне!

— Кому? — испуганно переспросил Сергей.

— Сонечке Залевской! Софья Николаевна весьма значительная, я бы даже сказал, эпохальная дама. Скажите, Борис Козловский еще жив.

Это было слишком. Зачем эти усы, очки, весь этот маскарад, если первый попавшийся дряхлый старикашка, у которого по всем законам бытия должно было отшибить память, узнает его и позволяет еще поучать? Да, видно, он не в курсе, что того, с кем он только что беседовал, уже как бы и нет в живых. Наверно, на лице Сергея отразилась сложная внутренняя борьба, ибо Франческа прошептала:

— Сержик, я голодна, я очень хочу есть. Я приглашаю вас в ресторан.

— Согласен. Надеюсь, вы не станете передавать мне деньги под столом? — ответил он с веселым недоуменным бешенством.

Из ресторана они вышли повеселевшие, приятельски настроенные, в общем, легкие.

— Сережа, а ведь мы не выполнили главного задания бабы Сони.

— Это какого?

— Мы не сфотографировали вас.

— Господи, и вы верите в весь этот бред старухи? Какой паспорт! Какая виза! Какая Италия! Да я сдохну от тоски через неделю.

— Вы полюбите эту страну. Ее не полюбить невозможно. Я покажу вам Тоскану с ее холмами, пиниями, побережьем. Я свожу вас во Флоренцию, и вы ахнете, как много вы не познали еще в жизни.

— Дорогая Франческа, если там так мило, что же вы сбежали в суровый край по имени Россия. И не говорите мне, что вами движет память крови. Сколько в вас этой самой круто замешанной крови? Одна шестнадцатая? Тридцать вторая?

— Да разве в этом дело?

— И сколько лет вы уже в России, простите?

— Пять!

— Не слишком ли затянулось ваше знакомство с русской культурой? Да и не самый удачный, прямо скажем, момент вы выбрали для знакомства. Страна агонизирует.

— Какой вы злой, однако!

— Это не я злой. Это жизнь моя злая. Но вы не ответили мне. Что держит вас здесь?

— Вы, — выдохнула вдруг она и смутилась.

— Бросьте! Мы с вами знакомы месяц.

— А мне кажется, всю жизнь.

— Шутить изволите?! Что ж, можно и пошутить, если ничего другого не остается. Надеюсь, в филармонию вы меня сегодня не потащите.

— Вот в этом вы как раз и ошибаетесь. Потащу!

— Что за дикая причуда?!

— Баба Соня просила до ночи не возвращаться. У нее свидание.

— Чего-о-о?

— Свидание.

— Ладно, ведите, — махнул рукой Сергей, слегка уже контуженный ее смущенным признанием.

Концерт скрипичной музыки вопреки ожиданиям привел Сергея в умиротворенное состояние. Музыка в тот памятный вечер звучала классическая: Моцарт, Вивальди, Массне. Что-то, вероятно, иначе было устроено в человеческой душе двести и триста лет назад. Он слушал и не слушал музыку, она сама проникала в его душу. Он никогда не считал себя таким уж меломаном, хотя и не чужд был гармонии. Смешно и грустно теперь вспоминать, но он так и не окончил музыкальную школу. А ведь ему пророчили большое будущее. Матери было не до его музыкальных опытов, но Любаша, Сережина родная бабка, изо дня в день стояла рядом и радовалась каждой правильно взятой ноте, каждой верной интонации. Она таскала за ним виолончель года два или три, не пропускала ни одного школьного концерта, ради нее он мучительно осиливал все эти непостижимые для нормального человека премудрости сольфеджио. И все- таки он не выдержал, взбунтовался. И слезы любимой бабки не помогли, вся трудная наука, в один миг разорванная в клочья, почила в бозе. Он стал на путь обретения свободы. И вот теперь он слушал все эти сонаты, сонатины, концерты с такими невзрачными названиями «Ля минор» или «Соль мажор», и вдруг к своему великому удивлению обнаружил, что они не только не раздражают его, но и поднимают над болью и над приключившейся с ним бедой. Франческа смотрела на сцену, отрешенная и прекрасная. Легкая улыбка озаряла ее лицо, ту половину, которую он мог украдкой наблюдать.

Господи, зачем они здесь? Зачем они рядом? Что вообще он сотворил со своей жизнью? Ему бы переварить всех своих прежних женщин. Зачем обременять себя еще одной историей привязанности и еще одного разочарования? Зачем влезать в очередной хомут? Пытаться покорить еще одну женщину с ее ранимой, изнеженной душой, с ее надеждами, которые ни один — даже самый лучший в мире мужчина — не сможет до конца воплотить, с ее ожиданием счастья, которое — он ручается — она не знает сама, как выглядит. Зачем он ей — это отдельный вопрос. Женщина всегда хочет опереться на сильного мужчину. И иногда она его так долго ждет, что не может уже отличить подлинного от того, которым грезит ночами… А может, и правда, разом покончить со всем этим: с выморочной своей жизнью, с театральными химерами, с эфемерностью актерского предназначения, с вымышленным смыслом существования? Покончить со всем этим раз и навсегда, оформить визу и рвануть в благословенную Италию? Там всегда солнце и всегда тепло. Там, хочется думать, живут счастливые люди. А женщины его как будто уже и отпустили: Маша, Ленка и Настя…