Не уймусь, не свихнусь, не оглохну

Спектакли «Фьоренца» — 12-го, 13-го и 14 августа. Прошли очень хорошо. В результате долгих и мучительных репетиций сложилась довольно ясная и красивая компо­зиция из четырех работ плюс японский актер с текстами на своем языке. Тонко по стилистике, красивая картинка (женские костюмы), плотная, грамотная игра.

10 августа 1993 г.

Вторник. Выходной. Весь день дома, копаюсь в бумагах, пишу письма. Отпуск пролетел. Литва, Паланга, Тильшай.

Начало сезона сумбурное, непонятное. Обиды, разбор­ки. История с Толмачевой и т. д. и т. д. Кажется, этому не будет конца, 5-й курс переименовали в студию... В общем, непонятно ничего.

Сам работал с французами, привезенными из Парижа зачем-то, сейчас улетел с ними в Париж на несколько дней, потом заедет в Будапешт, где собирается ставить с февраля. Что будет у нас? Не знаю. У народа состояние тяжелое.

Пережили гражданскую войну... но об этом напишет история, я не буду. Грустно все, безотрадно.

Только вот снег радует. Чистый снег.

26 октября 1993 г.

Вчера в СТД было нечто под названием «День Гротовского». Милейшая Елена Ивановна Ходунова за несколько месяцев звонила мне по этому поводу, с просьбой принять участие и что-то рассказать.

Накануне позвонила корреспондент радиостанции «Свобода» с аналогичной просьбой, поговорить о Гротовском... беда... Киксанул и почему-то согласился... говорили более 1,5 часов.

Ну, и Елене Михайловне не нашел сил отказать.

Очень толково выступал Андрей Дрознин. Толково и интересно. Потом что-то такое Фокин. Потом я грешил «воспоминаниями». Ужасно глупая ситуация... Говорить о Гротовском, само имя которого презирает болтовню и теоретизирование о том, чего не знаешь исступленно...

Жизнь состоит из суеты, право, сплошная суета. Про­стите, пан Ежи.

28 октября 1993 г., Москва

Завтра улетаю в Омск на три дня, в Доме актера пригото­вили большую выставку, посвященную Танюше, и просили приехать на открытие...

Странное, сложное чувство. Конечно, хочется увидеть всех, повстречать родных и близких друзей... И тревога в душе, печаль. Мне тяжело ехать в Омск, это так... Надо признаться. Тяжело.

Холодно в Москве... Сегодня снег пушистый на деревьях за окном, синички суетятся... вороны прохаживаются, раз­гребая пушистый снег.

Мы завтракаем на кухне у окна, завтракаем на холо­дильнике, потому что на кухне нет стола до сих пор, да, наверное, уже и не будет. Я уже привык... От окна несет немного холодом.

Завтрак короткий, к сожалению. Такое хорошее время и поэтому совсем короткое, пролетающее. Чашка кофе, сигарета, и все, пора.

Мне трудно уходить из дома по утрам, зная, что уходишь на весь день и вернешься только поздно вечером, к ужину, к позднему, позднему ужину.

Моя теперешняя жизнь, как она устроена, чему посвя­щена, мне не нравится, резко не нравится. Мне бы хотелось поменять все,прежде всего то, чем ежедневно и бесцельно занимаюсь... Инерция. Самая мощная сила на свете.

«Увидеть, как сделана вещь в ее основе, — это первое».

«Мы познаем, потому что в нас прорастает другаявещь. Значит, мы должны знать эти законы, и это должно быть общим знанием и для актеров и для режиссеров».

«Основное событие отражается не только своим светом, но и своим «устройством» (не везде, не во всех местах, но где-то ведь обязательно отражается.Такова драма)».

«Открытость, наивность и детская душа — вот что нужно для Платона. В конце концов смысл откроется, придет».

19 ноября 1993 г.

Вылетел 20-го утром из Внукова 229-м рейсом в 12.00. Столько раз им летал в прежние годы. Рейс хорош тем, что почти никогда не откладывается и прибывает в Омск около 18.00 местного времени.

Уже не помню, когда был последний раз здесь. Два... или три года назад? Кажется, очень, очень давно. Во всяком случае, сердце сжималось и разжималось так, что я его слышал. Кажется, несмотря на возраст, на раны и потери, остается во мне что-то сентиментальное, юношеское, чувственное... Сам перед собой я не стыжусь этого, не сты­жусь вдруг навернувшихся слез, перехваченного дыхания, излишней аффектации чувств... Внутри меня это не бес­покоит, но иногда, оценивая со стороны свое поведение, состояние, раздражаюсь. Мне бы не хотелось, чтобы все это «читалось», было видно другим. А, наверное, так бывает.

В аэропорту встречал Ицик. Сами эти буквы на сером, темном (почти никаких светящихся фонарей) здании аэро­порта — «Омск» — сами эти буквы грязного, непонятного цвета... (когда-то раньше тоже светящиеся неоновым све­том) вызывают во мне магнитную, жуткую бурю... Снег, мороз... И снег необычный, и мороз необычный, и... серость необычная, не такая, как везде, где-то в других местах. Юрка приехал за мной на «Мерседесе», подаренном театру какой-то богатой (или не очень богатой) немкой.

20 ноября — шесть часов вечера — въезжаем в Омск через Ленинградский мост, еще не совсем темно, но уже почти. Я вспоминаю, что ровно 20 лет назад так же въезжал в Омск впервые, ровно (5 ноября?) 20 лет назад, шофер Федя вез меня на «Волге». Ну, казалось бы, что за факт? Что здесь для эмоций, для Знака, для чувства Знамения?.. А во мне отзывается чуть ли не легким головокружением..

Приезжаем в театр: лица, люди, объятия, улыбки. Под­нимаемся в гримерку Елены Ивановны, слезы, объятия. Смотрю спектакль «Гарольд и Мод». Больше наблюдаю за залом... опять трогательно все и сентиментально. Полный зал... доброжелательный, теплый. Как они смотрят! Может быть, тактолько здесь, в Сибири смотрят? После спектакля вышли все вместе.

Камерная сцена имени Татьяны Ожиговой,такая над­пись, аккуратное мраморное крыльцо, массивные двери, мы идем мимо... Сон. Идем к Юре. Выпивать и говорить.

Трудно писать. Васильев говорит сейчас о «Протагоре» Платона. Часа три уже говорит. Он был в истерике не­сколько часов назад, не знаю, по какому поводу, орал, почти визжал в кабинете, так, что здесь, в студии (...) было звонко... Потом вбегал, тяжело дыша, просил у нас проще­ния, что не может начать работать... вздыхал, жаловался на жизнь, до такой степени жаловался, что даже переводчица молоденькая, которая переводит нашим французам, рас­плакалась, в прямом смысле расплакалась.. Потом еле-еле что-то начал говорить, разбирать и через пару часов ожил, засветился. Так ему хорошо, не остановить. Сейчас уже по­ловина десятого, и ему главное, чтобы не заканчивалась репетиция. Вот беда.

Открытие выставки о Танюше состоялось 22 ноября в 18.00 в Доме актера. Масса народа, множество знакомых и даже родных лиц, музыка, ансамбль скрипачей, вся верхушка города присутствовала, говорили, губернатор Полежаев, мэр города и т. д.

22-24 ноября 1993 г., Омск-Москва

А.А.—«Что сделал Адам? Он назвал сущность каждого. Бог ему поручил сделать это, Бог сотворил, Адам назвал: льва — львом, зайца — зайцем. Мы называем тайную сущность, ког­да говорим: врач, архитектор. Когда мы говорим «софист», имеет ли тайную сущность «софист»? Да! Отсутствие сущ­ности. Когда вы видите льва и говорите «заяц», вы уже со­вершили композиционную игру. Вы совершили ловушку».