Не уймусь, не свихнусь, не оглохну

Ну, все. Скучно. Тяжело расставаться. И долго очень, очень долго. Фу... Ладно!

3 февраля 1985 г.

Прилетел утром 6-го. Столько событий. С чего начать?

Во-первых: дом! Танюша! Как мы устали друг без друга! Дома хорошо. Очень хорошо. Тепло, уютно, тихо.

Первые дни по прилете выдались тяжелые. Пришлось делать по 3 концерта в день (от филармонии). Не могли даже наговориться вволю. Потом день рождения. Были ребята — Ицик, Надя, Ленка, Эдик, Галя. Посидели, повспоминали. В основном рассказывал про Москву, про спектакли и проч.

К сожалению, рано разошлись, было заказано такси на 12 из-за ребенка Цеховалов, ну и разбежались все.

Сегодня в райисполкоме получил удостоверение и зна­чок депутата... Да, вот так. Значит, определили в комиссию по культуре и спорту. Буду заниматься общественной дея­тельностью. Дел, кажется, много. Посмотрим.

С утра звонил Артур. Плохо дело. Опять заболел, и на это раз, кажется, все приобретает тяжелый вид. Очевидно, он уйдет на инвалидность на один год. Пока этого никто, кроме нас, не знает, но по его просьбе мы были вечером у Мигдата и обрисовали всю картину. Он, очевидно, ожидал чего-то подобного, во всяком случае, сам сказал, что еще дня два назад заметил, что дело неладно, что беспокойство Артура похоже на болезнь.

Завтра все будет решаться. Господи, завтра... И завтра же в 12.00 траурный митинг по К.У. Черненко (скончавшемуся вчера, 10 марта). Весь мир — театр, вот уж...

А что будет дальше с нашим театром? Артур уже больше года ничего не ставил, да и не влиял почти на жизнь театра, тем не менее — был. Возглавлял. Тому немало примеров в истории — это было какое-то подобие стабильности, по­стоянства. А что теперь — трудно представить! Ладно, не буду забегать вперед, время покажет.

Сегодня были на концерте (сольном) Плетнева. Плетнев играл Баха, Бетховена, Чайковского. Счастье. Праздник. Ви­деть талантливого человека уже подарок, ну, а слушать...

Он слышит, или, наверное, чувствует музыку цельно, пропевает всю вещь душой, — пальцы бегают как-то вто­рично. Сами... А мы, артисты, часто просто запоминаем, какую клавишу после какой надо нажимать, очередность, так сказать, и посредством этой очередности (игнорируя порою даже ритм) пытаемся создать музыку.

Есть ведь музыка роли, из отдельных этих музык — ро­лей — рождается полифония спектакля. Тут очередностью не возьмешь.

Да, посмотрел «Мать и сын» — так теперь именуются «Разговоры в темноте». Ужас! Господи, возле какой про­пасти мы стоим! Ведь эдак можно все растерять. С такими штуками. Все, что было в пьесе (а там было немного) живого, правдивого, за что можно было уцепиться и раз­вивать — вытравлено, вымарано или замято, все гадости же, сопли, мура и проч. — раздуты и поданы как смысл. Сидел с трудом, все болело. А. — ужас, все жуткое, что есть в театре, в ней. К большому сожалению, в унисон с нею — и Н. Нет, это не стоит даже анализа — просто безобразие. Остальные кое-как карабкаются, что-то мямлят и проч. Какой театр?! Какая правда, какой ветер? Буря? Смысл? Борьба?Какие идеи? Вот беда —так беда! Вот! Это —упасть и отдать свою жизнь бессмыслице, глупости, позору. Боже упаси!

4 февраля 1985 г., Москва

Экзамен курса М.А. Захарова (1-й курс). Ощущение це­лостного спектакля,веселого, остроумного, даже изящ­ного. Изобилие юмора скрашивает некоторую актерскую робость. Серьезен круг тем. «Дуэль» по Лермонтову (изо­бразительно!), «Нельзя» (это стул, это пол, это рука и т. д.), «Яблоко» — змей... волосы... доесть яблоко; «Раз в кре­щенский вечерок», «Сила любви», «Марафон», «Стрельба по цели», «Семья» (телевизор), звери (вообще одушев­ление):молоко, дихлофос, медведь, блоха-мазохист, осьминог.

Таганка, «На дне», играл первый состав (кроме Яковле­вой). Странно напомнило артуровские спектакли. Много работы для рацио, много трактовочных моментов, чрез­вычайно интересных, а все — холодно, нигде сердце не встрепенулось. Первым номером, пожалуй, Бортник Ваня — Сатин. Золотухин — Пепел — необычно. Смехов, кажется, просто балуется, а может, так и есть.

6 февраля 1985 г.

Театр имени Вахтангова. «И дольше века длится день...».

Ульянов все-таки хороший артист — вот все, что выно­сишь после спектакля.

Красивое оформление... и остроумное... а зачем?

Пашкова — смертный грех. Помню, как я ее любил когда-то!

Обидное явление — и сам роман вдруг, мне показалось, не так силен, как до спектакля. Спектакль убил ощущение от прозы.

7 февраля 1985 г.

Театр на Малой Бронной. Б. Васильев, «Вы чье, стари­чье?».

Новый главный театра. Художник Бархин.

Все чистенько, уютно. Осколки хорошей прозы... Скучно. Неправда... У Бархина хороши стеночки катающиеся. Ушел после 1-го акта.

Был у Райхельгауза. Ужинали. Смотрели фото. Много интересных. Например, с К. Симоновым, с А.А. Поповым. Интересно.

Сейчас приехал в номер — и вдруг один.

8 февраля 1985 г.

Лекции о конце театра Айхенвальда, кризис поисков Мейерхольда.

10 февраля 1985 г.

Вчера была лекция Банниковой по зарубежной литерату­ре. Это не женщина, а... отбойный молоток по ритмам, энци­клопедия по знаниям и проч. и проч. Впечатление неизглади­мое. Общаться с таким педагогом год-два — счастье необык­новенное. Хотя сдавать ей, надо думать, большое несчастье.

Иду сдавать философию. Боже, помоги.

14 февраля 1985 г.

«Кто боится Вирджинии Вульф», «Современник». Оформ­ление Бархина. — Хорошо. В отличие от нашего —локально, «комнатно» (по фактуре — дешевенько), архитектурное мышление, стилистическая история и проч. Спектакль — это Гафт. Блестяще. Боль «на просвет», а внешне — хлещет юмор, юмор, юмор. Характер — очень точно: он и юро­дивый, и смешной, и никчемный, и смятый, подмятый, проклятый, падший, и — Герой! Трагический — для тех, кто способен это увидеть.

Неелова — на своем хорошем уровне.

Парень — плох. Молод и плох.

14 февраля 1985 г.

Самое главное — не потерять надежду!

15 февраля 1985 г.

Иду сдавать русскую литературу. Все читал, все знаю, ощущение школьное.

Все, больше не буду стараться, чем больше «стараешь­ся», тем хуже.

Выписал в Бахрушинском музее: «Театр — народная ра­дость и народное дело... Театр — сила, организующая народ­ную душу, выковывающая и выражающая народную мысль и волю народную». ( Из постановления Наркомпроса)

18 февраля 1985 г.

Экзамены все сдал на «5». Остались еще пара зачетов и... режиссура.

Еще две недели, а тоска по дому уже невыносимая.

Ну, вот и все! Метро... трясет, писать невозможно. Танюша, моя хорошая! Все позади!

Без даты

Ленком, «Оптимистическая трагедия».

День потрясения. Я не мог себе такого представить. Спектакль «неразъемный», целостный — от «а» до «я». Читается даже неграмотным. Диалектика революции — вот она. Оформление Шейнциса — фойе, фото, импрессионистские картины, пол, стружка, люки... Пиротехника!!! Живопись. Начало. Скоробогатов — ветеран. Количество «массовки». Невозможность — «ставить» такие мизансцены и проч. Этюд!!! Явление комиссара (костюм). Фотография.