Не уймусь, не свихнусь, не оглохну

Песня (две группы).

Финал акта — пиротехника, 1 раз (вспышки — дым!!!).

Сцена Алексея — комиссара. — Ночь.

Манера говорить.

Сцена с фонариками (помигивание...).

Капитан.

Концепция — не произнести.

23 февраля 1985 г.

!!! Таганка, «Серсо»Славкина.

А.А. Васильев. [Далее А.А. — прим. ред.)

«Я вас пригласил только потому, что вы дети Мих. Миха., моего любимого педагога. Я думаю, что мы говорим на одном языке, хотя спектакль еще не готов и показывать его нельзя».

Малый зал. (Встретил Игоря Попова — он оформлял.) Славкин сидел в зале.

Филозов,

Гребенщиков,

Щербаков,

Полякова,

Андрейченко,

Петренко!!

Романов.

Это — не спектакль!! Это — что-то в другом, более объ­емном измерении. Как это делается, никому пока не понять. Васильев — грандиозный режиссер. Описать спектакль не могу, не в моих силах.

25 февраля 1985 г.

Театр имени Моссовета, «Вдовий пароход», режиссер Яновская.

«Высокий» пример мертвого театра. Просто ужас — это невозможно смотреть. Впечатление очень плохих артистов, а может, это так и есть. Вот провинция — так провинция. «Наигрывают», как... лошади.

Больно, тоскливо смотреть на реакцию зрителей. Боже, о каком там уровне может идти речь. «Кушают», просто едят эту гадость и получают свое удовольствие. Это мучительно, но... Огромный зал, красивые люди, оделись, пришли... Смотрят и... верят!

26 февраля 1985 г.

Театр «Сфера», Еланская.

«Комедии Зощенко» —как понравился театр (здание)!! Чудо. Вот бы что-нибудь такое! Так интересно работать.

28 февраля 1985 г.

Репетиция М.А. Захарова. «Ревизор», 4-й курс Гончарова, в театре имени Маяковского, большой репзал. М.А. эле­гантен, вельвет в коричневых тонах. Репетиция спокойная. Легкие правки. Необычная интонация. Конечно, все сегод­няшнее, от костюмов до идей и типов. Особенно типов.

28 февраля 1985 г.

14 часов 18 минут. Сдали экзамен по режиссуре. Играли своего «Лира». Зрелище получилось интересное. Кафедра приняла хорошо, говорили, что даже «праздник всего института».

5 марта 1985 г.

Чем больше читаешь, тем больше остается непрочи­танного, этот парадокс пришел мне в голову и теперь не кажется парадоксом.

11 марта 1985 г.

Сейчас шел по улице. Повсюду флаги с черными лента­ми, портреты в траурных рамках, но атмосфера какая-то спокойная, даже деловая, я бы сказал. Вспомнил другой март, 1953 года. Я хорошо помню этот день (да и все предыдущие, бюллетени о здоровье по радио, теперь почему-то сообщают только постфактум). Тогда все были, кажется, подготовлены к неминуемому, и все-таки смерть его грянула как гром. Я, например, просто не верил, что он может умереть, такая простая, человеческая вещь, как смерть, никак не вязалась с этим богочеловеком.

Отец со своим другом Паушкиным молча сидели в большой комнате у стола. Стояла бутылка водки и два ста­кана. Мать что-то делала на кухне так тихо, что ее не было слышно. Я выглядывал из спальни в большую комнату, где на стене, всегда включенный, висел репродуктор (тогда так все называли радиоточку), и пытался уместить в маленьких мозгах своих невероятное! Умер Сталин!

В день похорон, в ту самую минуту, когда все должно было остановиться и гудеть, отец был в рейсе, в лесу, где-то в глуши, в кабине сидел капитан Медведев (видимо, из оце­пления ехал в поселок). По часам они остановились и, глядя друг на друга, вылезли из машины и встали по стойке «смир­но». Потом отец просунул руку в кабину и нажал сигнал. Он боялся посадить аккумулятор, машина была старенькая, но прогудел сколько положено. Выкурили по сигарете и молча поехали дальше. Мне все это рассказывал отец. Рассказывал без всяких вторых планов. Просто, как было.

Сейчас транслируют Красную площадь. Прощаются с К.У. Черненко.

13 марта 1985 г.

Поздно. Таня спит. Написал письма домой, Леночке, Иодынису в Пензу (они с Лидой прислали нам чудесные подарки — свои работы).

И вот сижу, задумался... Все глубокие мысли одолева­ют. Выбываю из репертуара, посмотрел сейчас — мне в Вильнюсе-то и играть нечего будет... вот тебе и ведущий артист. Тянул весь репертуар на себе и вот... А ставить — не­известно когда буду. Конечно, тут есть отчасти объективная причина — отъезды на сессии, но ведь это только отчасти. Не думаю, что было бы намного лучше положение, сиди я тут, на месте. Нет, это такая штука ненормальная — театр.

Завтра репетиция «Рядовых» — буду вводить Галю Рос­сийскую на Веру.

Артур звонил с предложением работать вместе над «Экспериментом» (т. е. вместе ставить), но, видно, у него это болезненное. Договорились, что придет ко мне на раз­говор, потом позвонил, сказал, плохо себя чувствует, потом как-нибудь... Честно говоря, мне это тоже не очень нужно, после «Рядовых» заклялся с кем-то ставить. Для меня это, видимо, тяжело.

13 марта 1985 г.

Театр живет тихо, спокойно, ровно как-то, и, пожалуй, никто не понимает, в какую полосу мы вступили. По крайней мере, такое впечатление... А события этих дней отзовутся на всех.

Итак, позвонив и предложив работать с ним над спекта­клем, Артур на пару дней исчез, потом уже 16-го вечером стал звонить опять и уже настойчиво повел разговор об этом. Он решил, что только при этом условии, т. е. работая вместе со мною, сможет вернуться в театр. «Мигдату я все объясню, — говорит, — мне это необходимо, чтобы именно ты... и т. д.В противном случае посылаю все... и ухожу на инвалидность». Но сомнений у него никаких не было, ему и в голову не приходило, что Мигдат может не согласиться, или еще что-то. И мысль эта очень его подогрела, как мне показалось, говорил так бодро, с такой надеждой.

На следующий день с утра я поехал к нему, в новую его квартиру у вокзала, и мы просидели над пьесой 6 часов кряду. Он еще более, казалось, взбодрился, так как во многом мы сходились не договариваясь, хотя я, собственно, с налету начал фантазировать, что и как себе представляю. Он просил разбивать его, если в чем-то я не согласен, спорить, что я и делал. В общем разговор был интересным и обнадеживающим. Артур повеселел, начал строить уже планы репетиций — когда и чем мы займемся и проч. На следующий день он должен был с утра идти в театр к Мигдату, утвердить этот альянс и вызвать меня по телефону сразу, чтобы работать уже с макетом (это был понедельник — выход), а во вторник начать репетиции.

А Мигдат, прилетевший накануне из Москвы, утром же в понедельник неожиданно лег в больницу, к нему ехал Эдик Цеховал, и Артур передал через него Мигдату эту свою идею, ничего не подозревая. Но тут-то и была бомба. Эдик вернулся и сказал, что Мигдат категорически про­тив!Артур звонил мне после этого и не мог связать двух слов. Это, конечно, удар ниже пояса. Слепому ясно, что Мигдату нужно убрать его из театра. Поскольку это было единственное условие, при котором он мог продолжать работу, Мигдат дал категорический отказ.