Не уймусь, не свихнусь, не оглохну

А потом (если еще будет необходим такой опыт, такая ра­бота), потом... потом... Все готовить заранее. Как теперь мне это ясно. Как упустил целую половину работы, и притом главную. И ведь были «звоночки», с тем же Сашей, это ведь не просто каприз случайный, это знак. НЕПОНИМАНИЯ... НЕ КОНТАКТА... И нужно было мне точнее анализировать и пользоваться свежим опытом.

2 ноября 1991 г., Модена

Боже мой! Боже мой! Невозможное возможно...

Весь день в Венеции.

В 7.40 утра выехали поездом. В Болонье была пересадка. На всю дорогу ушло три часа, и вот опять... идем по этим — так и хочется сказать —знакомым,— улочкам и мостам. Со­стояние передать не берусь... Так все запомнилось... Тогда, в 88-м... И тогда на ступеньках Канале Гранде мы долго сидели, бросали монеты, таяли от счастья, и подумал... ну вот какие у тебя желания в жизни, самые большие, чего бы ты хотел по-настоящему. Я точно знал тогда. Одно — вернуться сюда... в Венецию. С Танюшей, когда-нибудь... когда-нибудь.

5 ноября 1991 г., Венеция

Глупая история: мы перепутали числа, оказывается, сегодня 8-е, а мы думали, 7-е... Днем на репетиции спра­шиваем наших друзей, что там в газетах о нашей России пишут... Говорят, да это вчера было, отмечали какой-то праздник основания России. Что за праздник, мы так и не поняли... Какой России? Какое основание?

Плюнули и пошли работать дальше. Говорят, что в Мо­скве все по талонам, даже хлеб. Может быть, и неправда, а может быть, и правда. Все может быть в нашей странной России.

8 ноября 1991 г., Модена

Самый критический день был 9-го. Ужасный день. Хам­ство, распущенность, элементарная невоспитанность и, уже не говорю об этом, непрофессиональность — все вышло наружу у советских товарищей. Я ничего не мог сделать в течение этого дня, ни остановить, ни задавить, ни призвать к элементарному порядку, покою и логике. С., конечно, по­служила катализатором этой чернухи. Началось тихое «изведение» режиссера. Тьерри держался очень терпеливо. Во время обеда я пытался как-то загасить ситуацию. Ни черта! Может быть, тут моя вина есть. Поражение. После обеда уже катастрофа. С. самым жутким образом провинциаль­ной героини довела все до взрыва. Взрыв был прекрасен. Я имею в виду Тьерри во взрыве. Он орал! По-французски, но — все! все было понятно. «Почему ты разговариваешь со мной, как с говном!» Переводчица Габриела с трудом, краснея и запинаясь, переводила. Стадо сразу затихло и задумалось...

Сильный момент. Только так, наверное, можно было прекратить эту разливающуюся бесконечную мерзость.

На следующий день, 10-го, все работали почти молча, посапывая. Страсти улеглись, и только вчера, 11-го, когда мы остались одни за обедом, смог уже спокойно поговорить о ситуации. Попросил ничего не отвечать мне и не начинать дискуссию, и только выслушать, что я скажу, и принять к сведению. Выслушали спокойно. И нормально. Работали весь день. Все время вспоминаю шефа... У меня только чет­веро актеров... и такие возникают штормы... Когда вернем­ся, надо много и много говорить... Надо наконец-то найти причины этих стихийных бедствий и хоть как-то продви­нуться к нормальной творческой атмосфере. Может быть, это самое важное сейчас. Может быть, потребуются серьез­ные жертвы, надо пойти на них... Что-то надо... Подрастают молодые, труппа обновляется, но эти проблемы остаются...

Неуправляемость стихийная, кабатинство. (Порой мне кажется, что это даже не театральные, а общего порядка проблемы, которые, к сожалению, приходится решать в театре. Но решать надо!)

12 ноября 1991 г., Модена

Встреча с журналистами в муниципалитете.

13 стационарных театров на Италию. 4 театра в Модене. Театр Сторки, Театр коммунале, Сан Джаминиано.

(Театр коммунале хотят тоже сделать стационарным.)

Пьетро Валенти.— «Хочу подчеркнуть. Факт сотруд­ничества с театром Васильева — это для нас очень важно. Три недели, проведенные в Москве, свидетельствуют о новых явлениях театральной Европы. В феврале 92-го года Васильев обещал приехать для семинара. Очень хочется продолжать совместную работу с театром Васильева».

Тьерри. —«После Троянок» два года преподавал в теа­тральной школе в Бельгии. Там начал работать над «Беса­ми». К сожалению, поздно узнали о поездке. Поездка дала возможность проверить свои мысли о Достоевском. Очень приятно было работать с актерами театра Васильева. Его театр мне особеннонравится. Я люблю этот именно театр. Работать над «Бесами» — не значит работать над романом, это значит работать над собой. Это работа, которой нужно много отдать. Нужно пересмотреть способ мышления. В России мы, западные люди, чувствуем некоторую за­висимость... Россия имеет богатство, в отличие от Запада. Души — вот чего нам не хватает сейчас. Для нас это не просто поездка, это ПАЛОМНИЧЕСТВО, это общая дорога к Достоевскому. Он не в конце этой дороги, он — в пути. Для меня все это стало на редкость важным. Для нас это возможность измениться. Основа этой работы: действия и ситуации. Языковой барьер... мы не могли бы так глубоко работать над текстом. Мы стали искать движения тела, которые идут в согласии с движениями души. Это опасная работа. Притом речь здесь идет об импровизации.

Закрытые двери очень опасны для актеров.

Они очень смелые актеры, и у них есть свои мотивации.

Надо знать об этом, чтобы смотреть этюд».

Вопрос.— Почему все-таки Достоевский, и почему г-н Сальмон любит театр Васильева?

Ответ. —Он хочет работать над душой и духовностью человека, и вообще искать то, что может изменить соб­ственно артиста.

Ответ на второй вопрос, о театре Васильева. — Я много читал о нем, но никогда ничего не видел, и мои друзья говорили, что мне надо с ним встретиться. Я видел позднее его работу, она меня взволновала. У меня такое впечатление, что мы оба ищем одно и то же. Театр — как жизнь. Конечно, он больше меня, важнее меня. Но мне казалось, что я смог бы работать с его актерами, потому что у нас есть что-то общее.

Патрик де Клер, композитор.

Я тоже ответил на несколько вопросов... Постарался не­сколько раз упомянуть «Школу драматического искусства» и т. д. Хотя и без того о Васильеве говорили с большим почтением и даже более, как о Мэтре.

Вообще беседа прошла очень мило, даже сердечно.

Потом шел, размышлял о наших актерах... о тех, которых знал раньше и с кем работаю сегодня... этой ночью вдруг приснился мне дядя Саша Щеголев, царствие ему небесное. Приснился в своем обычном мрачном (немного актерски мрачном) нестроении. Будто мы ждем Сальмона на репе­тиции, и он с нами. Потом он встал и говорит: «Я все-таки народный артист», — и ушел.

Что же это за беда, в чем причина? Наверное, мне не докопаться. Неужели я за собой просто этого не замечаю, не вижу... или не видел, когда был просто артистом? Может быть... Во всяком случае сейчас, когда я вспоминаю шефа и наши разные потрясения во время поездок, очень его понимаю.

Может быть, во многом это и не театральные вопросы... не чисто театральные. Вопросы общего воспитания... сре­ды. Общего культурного уровня страны, где мы живем.

Когда происходят такие актерские «закидоны», вроде Ч., я даже как-то поражаюсь скорее, чем возмущаюсь... Мне думается, почему же она себя-то не жалеет, свою карьеру, судьбу. Ведь ясно, что человек себяпрежде всего уничтожает собственным хамством. Не в том даже смысле, что работу потеряет, театр потеряет, в конце концов, бог с ним, с театром. Но ведь вот эти минуты, часы, дни... это же и есть ее жизнь.И все это время (дни нашей жизни) собственными руками — на помойку, в дерьмо... Глупо... И в обычной-то жизни расточительно, где-нибудь в n– ском театре, неизвестно с каким режиссером, но здесь ведь однозначно — интереснейший, нетривиально мыслящий, новый, просто как монетка новый, сегодняшний делатель театра! Это же так интересно!

Не понимаю...

Помню, шеф как-то давно-давно сказал по какому-то поводу: все актеры мечтают о хорошей режиссуре, только об этом и говорят, но стоит появиться режиссеру, который попытается работать по-настоящему, — они бросаютего...

Нет. Я и тогда понимал, о чем он... но теперь, мне кажется, ПОНИМАЮ ВПОЛНЕ.

14 ноября 1991 г.

Суббота.

Работали обычно с 2-х до ужина, потом с 20.00 был про­гон с публикой приглашенной.

Только что закончилось. Тьерри очень доволен и так естественно этого не скрывает...

Есть надежда... Все постучали по дереву.

16 ноября 1991 г., Модена

Еду в Парму. Сейчас утро... В поезде много народа (т. е. не как у нас, как у них много). Моросит дождь. Еще зеленая листва... Но с тех пор как мы приехали, уже прихватило желтизной... Конец ноября все-таки.

Настроение хорошее.

17-го генеральная со зрителями. 18-го, 19-го играли на публику, и сегодня последний спектакль. Завтра утром в Милан и оттуда в 13.15 летим в Москву. Вот и все, вот и конец.