Не уймусь, не свихнусь, не оглохну

Потом (после обеда уже и вокала, который был в 17.00) ушли в коридор какой-то пустой и долго там разговаривали о состоянии труппы. Много пришлось говорить о Наташе К. Ситуация с ней, мягко говоря, непростая... Я оценивал не­которые неприглядные поступки ее по человеческим, так сказать, качествам, от характера идущим. Он все объяснил творчеством, вернее, творческим кризисом, и разобрал ее путь от самого начала с этой точки. Тонко и верно, кажется.

Но у меня все равно где-то внутри остается что-то очень простое. И при всех сожалениях о прошлом, главное те­перь — курс-труппа. Прекрасная труппа на подходе, мне кажется... Но в то же время... разрушить, зарезать ее — пара пустяков.

Я не знаю, что делать и чем жертвовать в таких случаях... не знаю... Знаю только, что если ему не удастся оградить от прошлой ржавчины этих теперешних детей... потеря в таком случае неизбежна, крупная потеря...

Остановил-таки показ после второй работы... Не нра­вится ему. Начал разбор.

И великолепно разобрал сцену Вари и Гани.

«Психологические характеры у Достоевского — это следствие, они идут после игры, слов. Сначала нужно черт-те что сказать, а потом уже — черт-те что сде­лать!»

25 января 1992 г., Берлин

Вопрос присутствияна сцене является основной категорией, после которой идет все следующее.

Присутствие в этой роли и на сцене.

«За крик прошу извинить меня, а за все остальное — нет... Это, конечно, безобразие (о работе «День рождения Н. Фил.»)». Страшно ругался, остановив работу в середине. «Кто вас этому учил? Я выкорчую это! Как вы позволить себе могли выйти на сцену с этой сатирой» и т. д.

«Когда трудно что-то исполнить, актеры и режиссер ищут обходные варианты и страшно рады, если удалось обмануть кого-то, а мне кажется, что в отчаянной ситуа­ции надо выбирать самый простой, самый незаметный ход.

Все на сцене имеет отношение к ДВИЖЕНИЮ...

Одна из самых распространенных ошибок — остановки.

Видеть за текстом материю, из какой материи сдела­на сцена... вот этим я 20 лет занимаюсь. Это я называю наукой... а остальное... да, талант.

Театр внутри нас,а не вовне. Со всеми образами, со всеми мизансценами... все внутри, и люди тратят годы, чтобы в этом убедиться.

В диалоге Достоевского участвуют собеседники, есть общее, и это общее — смысл. То есть мы можем видеть несогласие персонажей, но должны видеть согласие лю­дей (актеров), иначе не получится ни один диалог в этом романе.

Ирония составляет атмосферу этих диалогов. Перед всеми встанет этот вопрос».

26 января 1992 г.

«Представьте себе писателя, который, когда начинает пи­сать, знает немного и когда заканчивает (главу, допустим), то знает много, все знает. Так обычно строится экспозиция.

Если человек, фамилия которого Раскольников, убил другого человека, которого зовут старушка, то не это писал Достоевский.

Все-таки это собрание сочинений русской мысли, а не криминальная хроника».

30 января 1992 г., Берлин

1 февраля показы в 16.00 и в 19.00. 2 февраля показы в 18.00.

Показывали всего 25 работ в три показа. Без повтора.

Итак, месяц работы над Достоевским позади.

Вероятно, 3 февраля 1992 г.

Коротко итоги.

Показы прошли замечательно. Много лиц из разных стран, как всегда.

Васильев устроил тотальный театр, так сказать. Два вечера подряд беспрерывное театральное действие на хорошей мощности и поступательно. Ребята работали по­рой блестяще. 1-го практически без перерыва шел показ, с 4 вечера до 12.00. И на следующий день, 2-го, с 6 вечера до 11.00. Ни одна работа не повторялась. Показали 25, а всего за проект сделали около 140 работ.

У нас была еще отдельная радость: приехали наши любимые друзья по проекту Сальмона, во главе с Пьетро Валенти. Мари, Россана, Кри-Кри, Патрик, Пьеро, Кармен. Обнимались, целовались, плакали. Даже с учетом того, что всякое ощущение сказки и чуда уже как-то мимо проходит (наверное, в связи с возрастом), даже с этой скучной, но не­избежной сноской, очень сильное и волнующее чувство... Играем в Берлине, и приезжают друзья, близкие друзья! из Италии, Бельгии, Швейцарии (они тоже были), в общем, полон зал милых, знакомых, дорогих разноязыких лиц. Не­которые из них приехали буквально на день, чтобы только посмотреть премьеру.

Все горят желанием продолжать нашу совместную рабо­ту. Пьетро имел разговор с Васильевым. Есть надежда, что — да... Если это получится, то продолжение будет потрясающе интересным. Вся работа займет около полугода. Очевидно, это будет в Сардинии! Предположительно, мы должны поехать в мае в Модену, на короткий срок, с тем чтобы с августа уже начать длительную полугодовую работу.

Васильев разговаривал со мной на эту тему. Долго гово­рили. Пока он, как всегда, не знает твердо. 16 февраля он летит в Модену на официальные уже переговоры с Валенти.

Ах, боже... Было бы здоровье, все остальное будет. У меня хорошее настроение, хотя устал очень и неважно себя чувствую. В городе почти не был. Один раз поехал (вчера) на метро в центр к Zоо... голова закружилась, про­шелся несколько минут и скорее опять в свой Крозберг...

Вчера и сегодня «Фьоренца».

Не помню, записал или нет. Когда улетали в Берлин, в Шереметьеве, заполняя декларации, некоторые наши актеры с недоумением поднимали головы и спрашивали: какое гражданство писать? И это не в шутку, нет... Такое вот безумное время... Потом посмеялись, правда, но, действи­тельно, несколько минут подлинного замешательства было. СССР глупо писать, хотя на паспорте СССР написано... СНГ... тоже непонятно, что это и чьи же мы граждане, в конце концов. «Пишите — Россия, не ошибетесь!»

Так и написали.

4 февраля 1992 г.

Наконец-то заболел... и, кажется, хорошо заболел. Лежу дома уже четвертый день. Голова кружится... шею повернуть не могу, и вообще худо. Самое печальное, что читать тоже не могу из-за головокружения. Тупо смотрю в телевизор, благо в наше время это интересно. То есть уже, конечно, ничему не удивляешься... Но и то... бывает... Вдруг обычная фраза, вроде «развалившийся СССР» или «бывшие советские ре­спублики» — вызывает странное чувство томления, невоз­можности происходящего. Танюша, милая, моя девочка... Часто думаю... как бы она все это воспринимала сейчас.

Ба-ба-ба...

Мы всегда не доживаем до чего-то интересного, всегда не успеваем что-то узнать, вот, кажется, еще бы немного, и узнал что-то. Так вот... раз уж заболел и валяюсь, запишу немного из жизни нашего славного, знаменитого театра.

После Берлина была очень интересная полоса жизни. Шеф работал со 2-м курсом, иностранная стажировка, и с 4-м (на Сретенке). Не так чтобы очень серьезно, но решили отметить наше пятилетие. Да, да, да, пятилетие «Школы драматического искусства», открытыми показами.