Не верь глазам своим

Стоя на верхней палубе, она смотрела в бесконечный горизонт и понимала, что без Николя не справилась бы. Но время шло, и ей необходимо было разложить по полочкам всю гнетущую её ношу. И она решилась.

Когда закат осветил столик с сервированным ужином, она начала разговор. И рассказала мужчине обо всем. О том, как было странно на свою помощь и попытку познакомиться получить грубый отказ. Как было волнительно осознавать свои первые чувства к Генри, как трудно было находиться в центре весов, когда парень то отталкивал ее, то едва не поцеловал, то снова был холоден, а потом держал за руки и забывал обо всем рядом с ней. Рассказала о своём побеге, о том, как недооценила всю глубину своих чувств, едва не упустив шанс быть вместе с любимым. Теперь, зная о его тайне, она поняла, что Генри тогда сорвал собственную презентацию, чтобы найти её. Она рассказывала, как ей было приятно узнать, что Джей именно для нее исполнил её любимую песню на французском, что он написал о ней те строки, которые стали хитом и слышались отовсюду. Она не утаивала ничего, по мере разговора расставляя по местам свои эмоции и чувства. Свою панику, когда Генри упал с лошади, свой восторг от первой ночи и умиротворение от совместных выходных, свою боль от недосказанности, когда парень приревновал её к Голдингу, и свою растерянность, когда он извинялся за то, что пропал на их день рождения. Теперь она испытывала ещё и чудовищное раздражение и неуместную ревность, вспоминая, как Жас рассказывала о Лоле, которая распустила те глупые слухи, понимая, что Генри в тот момент был с ней, не отвечая на её звонок.

А потом пришли слезы. Первые с момента её приезда сюда. Потому что она делилась с Николя тем, как понимала, что Джей родной, что его творчество о ней, но не видела, как это все могло быть правдой. Тем, как ей больно от того, что Генри её проверял, пытаясь флиртовать в образе Джея, что все сильнее втягивал в его творческую жизнь, заставляя влюбиться в себя. Делилась своей яростью, ведь понять, почему он так долго скрывал эту тайну, она не могла. Опустошенная, уставшая от такого эмоционального штурма, она уснула прямо на диванчике в верхней каюте, бережно укрытая от холодного морского утра пледом.

А утром поняла, что ее не отпустило, что она не может остановить слезы, которые льются сами по себе. Николя буквально заставил её позавтракать и бокал вина превратился в бутылку. Но мужчина не стал её останавливать, не зная как ещё помочь. До берега было двое суток ходу, а отвлечь Лайлу было нечем. Слова утешения жгли горло, потому что Николя понимал, что девушка рассказала не все. Что самое важное ей ещё предстоит осознать, и возможно, алкогольный дурман будет лучшим помощником, чем его слова поддержки.

Лайла уснула после обеда, чтобы проснуться к ужину. Она тут же выпила ещё вина, и на мужчину обрушилась бешено весёлая, почти истерично хохочущая фурия, которая скакала под музыку из своего плэй-листа, постоянно утирающая слезы.

— Какая же я идиотка! — снова взрыв смеха: — Как можно так долго врать любимому человеку?! А я ведь верила, что он меня любит! Никки, я вот чего понять не могу: зачем он так долго со мной возился?! Жить к себе позвал, будущее планировал, но он же не доверял мне! Как можно было со мной что-то строить? А знаешь, что самое обидное? То, что он открылся мне не потому, что доверился, а потому что выбора у него не было! И эта иголка в сердце никак не хочет исчезать!!!

На этом девушку перемкнуло, она закрылась в себе, взяла очередную бутылку вина и уселась прямо на палубу. Спустя почти час, она попыталась подняться, неловко путаясь в пледе, заботливо оставленном Николя, спотыкаясь о подушку, видимо появившуюся здесь по той же причине. Она намеревалась пойти спать, но была остановлена:

— Ну нет, девочка моя. Так не пойдёт. Вам нужно в душ, иначе вы окончательно станете похожа на Манилу, помните ту очаровательную обезьянку в зоопарке? — находясь на берегу, девушка неожиданно узнала, что они застали день рождения Николя в этом городе, и она, помня о его мечте, потянула его в зоопарк, где они провели потрясающий день, никак не омраченный её грустными мыслями. Полностью сосредоточившись на имениннике, Лайла просто запретила себе тосковать, делая праздник искренним и незабываемым.

Она пьяно кивнула, и застыла, будто пораженная какой-то идеей, если конечно её покачивания в руках мужчины можно было так охарактеризовать. Но она покорно двинулась к себе, ощущая уже привычную поддержку, ни в чем не переча приняла душ и спокойно уснула в своей постели для разнообразия.

За эти две недели Клеман потихоньку привык к тому, что у него теперь два младших брата. Март вёл себя тихо, практически все время занимаясь учебой, изредка спрашивал непонятные моменты, и вообще был образцовым мальчиком. Единственное, на чем он настоял, — это посещения Риччи в реабилитационном центре. Врачи после последних анализов могли выписать его только туда. Мартин стоял бараном, вперив упрямый взгляд в Клема, пока тот не согласился. Самым весомым аргументом было то, что брат и правда спрашивал о нем и будет рад встрече.

Наблюдая, как парень помогает Риччи держать ложку, как бережно поправляет подушку и буквально срывается выполнять любую его просьбу, он понимал, что по крайней мере сейчас его чувства искренны. Он уже неделю ломал голову над тем, кто останется с братом, когда ему придется уехать. Его семестр начинался в середине октября, и отказаться от прощального Катиного подарка он не мог. Как ей удалось за его спиной организовать его вступительную компанию, было непонятно, но она разослала его документы в колледжи, и несколько из них были рады его принять. Но вот оставить младшего одного было никак невозможно. На маму рассчитывать не приходилось, а наемная сиделка — лицо ненадежное…

Ещё Клемана очень беспокоили его вспышки ярости. Только после беседы с Жас, уже вечером за бокалом пива он осознал, что едва не разбил Мартину голову, что его слепая ненависть вырвалась из-под контроля. И это испугало его до чертиков.

Когда он в очередной раз пришел к Тиму, чтобы узнать, как продвигаются дела с розыском Эда — теперь у главной его цели было имя — тот неожиданно пригласил его прокатиться. Поездка на мотоцикле была недолгой, а место назначения вызывало вопросы. Это был старый завод, повсюду были кучи мусора и следы погромов.

— Что мы здесь делаем?

Тимур молча кивнул, приглашая идти за собой. Когда они оказались в большом помещении, по видимому, ранее служившем каким-то цехом, парень увидел несколько металических палок, бит, погнутых клюшек, составленных в ровный ряд у стены, и огромное количество стеклянных бутылок.

— Бей, — просто сказал мужчина, и Клем немного подвис. Он не понимал ни причины приезда, ни этого странного указания. — Когда моим парням нужно выпустить пар, мы или ездим в ралли, или сюда. Ты кататься не можешь, так что, бей.

После ещё одной минуты тишины Тим снова заговорил:

— У тебя крышу рвёт, а ты не знаешь, чем её прибить. Что бы ни случилось с тобой, с вами, этого не изменишь. Тебе нужно выплеснуть куда-нибудь свой гнев. Так что, не думай, просто бей.

Клем немного неловко покрутил в руках длинный обрез трубы, примерился и как-то вяло разбил одну бутылку, скорее смахнув её с полки, чем ударив. Видя эту жалкую попытку, Тим спросил:

— А что случилось с объектом Вадима? — вопрос был задан будто из простого любопытства, но мужчина знал, что делает, — парень уже сильнее пнул остатки тумбы и немного резко бросил:

— Тебе зачем?

— Да так… Вадя же умер, кто же его теперь охраняет?

— Её, — выдохнул через зубы Клеман и со всей дури вмазал трубой по бутылкам.

— Что ты сказал? — якобы не расслышав переспросил мужчина, но сам уже отошёл к выходу, понимая, что мальчика уже понесло.

— Не важно! Его нет больше! Их нет! Они…

Дальше Тимур не слушал. Это личное.

Спустя добрых полчаса, когда горло охрипло, а глаза жгло от слез, Клеман так же аккуратно оставил трубу у стены и на подгибающихся ногах вышел на улицу, где его ждал Тимур. Почему-то перед этим свирепым мужиком не стыдно было за красные глаза и распухший нос. Казалось, он понимает Клемана больше, чем тот сам себя понимал. Это вызвало некоторое чувство дежавю, но болью в груди лишь слегка мазнуло. Парня отпустило. За эти тридцать с небольшим минут он заново пережил и прощание с Катей, и взрыв, и то, неожиданное сообщение от подруги. И все это улеглось, прижилось и больше так не штормило от одного упоминания. Вспомнились и страх и раскаяние, что в самые сложные моменты жизни он не оказался рядом с братом, находясь в соседней комнате, и бешенство от безнаказанности его обидчиков и смиренного всепрощения Риччи. Вспомнилось, и будто осталось в этом заброшенном месте, всеми забытом.