Не верь, не бойся, не проси… Записки надзирателя (сборник)

Славик не разделял возмущения матери и всерьез повторял слова о «долге перед Отечеством».

Проводы в армию оказались не похожими на ту трогательную картину, которую нарисовала в своем представлении Ирина Сергеевна. Славика с тощим рюкзачком вначале закрыли за железобетонным забором призывного пункта, продержав сутки, отпустили на три дня, потом опять заперли, и всякий раз Ирина Сергеевна бегала к железным, выкрашенным в зеленый защитный цвет, с красными звездами в центре, воротам, плакала, а возвращаясь домой, жарила пирожки. Целую гору пирожков с картошкой, заливала в обшарпанный, но надежно хранящий тепло китайский термос чай и бегом неслась назад, на КПП, передавала через строгих часовых для сына и еще целой оравы его новых товарищей. Мальчишки эти призывались из районов, из простых крестьянских семей, конфузились от угощения и были уже оторваны от дома, стояли одной ногой в другой жизни, подтянулись и сосредоточились, а Славик еще как бы оставался прежним, находился пока совсем рядом, и она, будто виноватая в чем-то перед ним и новыми друзьями его, старалась изо всех сил, залезла в долги, покупала недорогие конфеты, газированную воду, пекла пироги и, забыв иной раз смахнуть с лица мучную пыль, относила все это в большой хозяйственной сумке на призывной пункт.

А потом высоких, тощих мальчишек усадили в обшарпанные «пазики», духовой оркестр, состоящий из молодых лопоухих солдат, которыми командовал пожилой прапорщик, играл не слишком слаженно, но когда заурчали дружно автобусы, окутав площадь перед военкоматом горько-сизым дымком, а оркестр, перекрывая шум двигателей, грянул марш «Прощание славянки», Ирина Сергеевна зарыдала.

После расставания со Славиком Ирина Сергеевна считала сперва невероятно тягучие дни, потом время потекло быстрее, однако тревога за сына так и не исчезла совсем, засела острой иголочкой и время от времени покалывала сердце. Забудется вроде, войдет в повседневный ритм, а потом, разбирая в шкафу, наткнется на вещи сына, и захолонет всю, руки опустятся.

Выручало то, что письма от Славика приходили регулярно, короткие, но успокаивающие своей похожестью. Сын писал всякий раз, что новостей особых нет, что служить его определили при штабе, усадили за компьютер, который он успешно освоил еще в школе. Дедовщины, по его уверениям, в части не было, да и откуда ей взяться при штабе, где большинство служащих составляли офицеры?

Ирина Сергеевна верила письмам, соглашалась радостно – вот ведь и в армии, наконец, стали ценить интеллект, и пока другие с автоматами по горам за террористами – сепаратистами гоняются, ее Славик своими навыками компьютерщика пользы не меньше приносит.

Впервые за всю жизнь Ирина Сергеевна осталась совершенно одна, появилось время задуматься о себе.

Стыдясь, в тайне от Фимки, Ирина Сергеевна стала покупать газеты с разделами брачных объявлений, но там в основном предлагали свою любовь зэки, изнывающие от скуки за колючей проволокой, да странные типы, ищущие «женщин без комплексов».

Одиночество стало тяготить Ирину Сергеевну. Она поглядывала по сторонам, примечая оказавшихся в поле зрения мужчин, но никого достойного внимания не обнаружила. Этажом ниже тихо жил пожилой вдовец, кажется, отставной майор, но на роль друга или жениха он подходил плохо. Возраст – явно за шестьдесят, грузный, с вечно недовольным, красным лицом – то ли пьющий крепко, то ли гипертоник, а скорее всего – и то, и другое. Жена его умерла года два назад. Ирина Сергеевна почти не знала ее – так, здоровались при встрече в подъезде. Неожиданно она вспомнила фамилию майора – Самохин. Слышала, наверное, от мамы, та знала многих по фамилиям и профессиям и про Самохина рассказывала, что служил он по тюремному ведомству. Час от часу не легче! С ним и поговорить-то, наверное, не о чем.

В тот день середины мая исполнился ровно год со дня ухода Славика в армию, Ирина Сергеевна работала во вторую смену. Поликлиника пустовала. Дождавшись восьми часов, она прикрыла окошечко регистратуры, заперла на легкий замочек дверь, спрятала ключ в условном месте и вышла на улицу. Прохладные тени от заледеневших как-то вдруг разом тополей перечеркивали наискось тротуары, в палисадниках, обещая ночные заморозки, цвела черемуха, и прохожие не спешили по домам, радуясь тихому вечеру, а Ирине Сергеевне сегодня было особенно грустно. Может быть именно потому, что всё вокруг – и природа, и люди хорошели обновлено, открываясь навстречу теплу и долгому солнцу, а она, как ни старалась поддаться общему порыву, не могла стряхнуть с плеч зябкость, порожденную не иначе как остывшими стенами квартиры, куда возвращалась сейчас, прикупив по пути четвертинку буханки черствого хлеба.

Открыв дверь квартиры, с порога еще услыхала особенно пронзительный в нежилой пустоте звонок ошалевшего от одиночества телефона. Уронив пакет с хлебом, она поспешила к аппарату.

– Гражданка Милохина? – поинтересовался мужской голос.

– Я… А кто это… спрашивает? – чуть отодвинув от уха трубку, опасливо спросила Ирина Сергеевна.

– Из районного военкомата звонят. Мы к вам, Ирина Сергеевна… – Голос помягчел, запнулся, потом промолвил скорбно: – С печальным известием…

«Все! – сразу догадалась она. – Это про Славика говорят».

И крикнула:

– Что?! Что с ним?!

Незнакомец на той стороне кашлянул, потом попросил хрипло:

– Да вы не волнуйтесь пока… То есть… точно не известно еще. Нас из штаба группировки в Ханкале информировали. И мы обязаны передать. Вот, зачитываю: «Прошу сообщить гражданке Милохиной И-Эс…» Это вы? Ну вот «…сообщить, что ее сын, младший сержант Милохин Вэ И… пропал без вести…»

– Но позвольте! – взвизгнула она так, что испугалась сама. – Что значит – пропал? Куда он мог из штаба пропасть?!

– Из штаба? – недоумевал голос на том конце трубки.

– А, по-вашему, он где служил?

Ей долго не отвечали, потом мужчина произнес со вздохом:

– Насчет штаба здесь ничего не написано. Сказано, что при выполнении боевого задания бронегруппа, в составе которой находился сержант Милохин, попала в засаду.

– Какая бронегруппа?! Бред какой-то, – негодовала Ирина Сергеевна.– Он же на компьютере… при штабе… Какая бронегруппа, где?

– В Чечне. В Аргунском ущелье, – терпеливо пояснил звонивший. – Так вот, в результате подрыва на фугасе и последующего обстрела боевиками… В общем, среди погибших ваш сын не обнаружен…

– А среди спасшихся? – уже осознав все, выдавила из себя Ирина Сергеевна.

– Там спасшихся не было. Но вполне вероятно, что ваш сын попал в плен. Извините.

Ирина Сергеевна выронила трубку, а когда подхватила ее, услышала короткие сигналы отбоя.

Глава 3

Посреди бескрайней каменистой пустыни его, умирающего от жажды, терзали одетые в лохмотья люди с бессмысленными, плоскими и оранжевыми, как подрумяненные блины, лицами. Когда-то, в другой жизни, он читал писателя Чингиза Айтматова и потому, вспомнив, догадался: «Манкурты!»

Двое плосколицых держали его за руки, еще двое – за ноги, и он бился, извивался всем телом, ощущая израненной спиной острые камни раскаленной пустыни. Пятый манкурт крепко прихватил голову, давил грязными ладонями на виски так, что трещал череп, а шестой, склонившись сверху над распятым беспомощным телом, подносил к лопнувшим от сухости губам жертвы черпак, и тонкая струя расплавленного свинца, шипя, каленым гвоздем вонзалась сквозь зубы в глотку.

Он видел все как бы со стороны, как описывают это пережившие клиническую смерть, и одновременно был там, в истерзанном теле, и понимал, что погибает уже, и никакого счастливого избавления, как это случается сплошь и рядом в приключенческих фильмах, не произойдет. Он хотел закричать, но тяжелый металл мгновенно затек в гортань, перекрыл дыхание, спалил голосовые связки и остановил сердце…

Он лежал пластом, оставленный мучителями за ненадобностью, костенел от ужаса и одновременно понимал, что случившееся с ним – всего лишь сон. Однако облегчения осознание этого не принесло. Он попытался открыть глаза, но тут же сощурился из-за резкого света. Сжал веки, поплыл в багровом тумане, потом, подрагивая испуганно ресницами, опять приоткрыл глаза.

Солнечные лучи били в лицо так, что кожа горела, слепили чуть ослабленные стеклом давно немытого, в разводах, окна, пронизывали грязь и копоть насквозь, делая их невидимыми – такая испепеляющая сила была в этом яростном свете.