Не выпускайте чудовищ из шкафа
Шрифт:
– А кто еще?
– Ну… ты же начальник. Выбирай.
– Тихоня? Если согласится, конечно…
И если разрешит Бекшеева. Но она запрещать не станет.
А Одинцов улыбается, зараза этакая. Я же… я вдруг поняла, что больше не злюсь. На него. И на себя. И на мир этот. Что не чувствую ни вины, только горе, но и оно привычное, подернутое пеплом времени.
– Прости, - сказала я то, что должна была сказать давно. – Там, в Петербурге… я хочу навестить её.
Нашу дочь.
Еще тогда её похоронили в семейном склепе. А рядом с ним встала фигура беломраморного
И помнить.
И…
Будто спряталась. Не столько от мира, сколько от этих воспоминаний.
– И ты меня, - он протянул руку, а я осторожно коснулась ладони. – Если ты не сможешь… если тебе будет тяжело со мной работать…
Будет.
Но смогу. Куда я денусь.
А вот вернуться в прошлое не получится. И не потому, что он женат, что с детьми, просто… просто это совсем чужой мужчина. Близкий в чем-то, от прошлого не откреститься, но чужой. И он это понимает. Он всегда меня понимал, все же связь – такая штука… хотя и её больше не ощущаю.
– Кстати, по-моему, Бекшеев к тебе неравнодушен.
– Чего?
– Иначе не упирался бы так…
– Иди ты… ты меня сватаешь?
– Нет, - соврал Одинцов. – Предупреждаю. Я же говорил, что они упертые…
– Сватаешь!
– Кстати, Бекшеевы – очень хорошая семья, пусть и несколько своеобразная…
– Точно сватаешь!
Руку я убрала. И… проклятье, я чувствую себя странно.
Свободной?
Эпилог
Эпилог
Сон.
Пробуждение. И снова сон. Снова пробуждение. Дни разрезаны на эти короткие периоды бодрствования и длинные – сна. Кажется, что времени прошло много, но на деле – чуть более суток.
Бекшеев крепкий.
И потому в какой-то момент просыпается окончательно.
Это не остается незамеченным. Матушка приходит сразу. И долго осматривает, изучает. Потом другие целители.
Потом – Одинцов.
Он остается. И спрашивает. Снова спршивает.
Разговор с ним длится долго. А письмо, которое Бекшееву позволяют прочесть, оставляет глубокое чувство вины. Будто это он не досмотрел.
Потом все уходят.
И он снова засыпает. Кажется, не без матушкиной помощи. Но хотя бы без снов. Сны видеть страшно. В снах он может оказаться там, внизу, в камне.
За сном следует пробуждение.
И очередной разговор. Одинцов дотошен до крайности и порой хочется его послать, куда подальше, но Бекшеев заставляет себя отвечать.
Разговоры выматывают. Одинцов бесит, чего раньше за ним не водилось. И сон видится спасением. Сколько раз повторяются эти циклы? Бекшеев не знал.
Это пробуждение получилось странным.
Виной тому голоса. Тут, за стеной.
– Нет, отец, - этот голос знаком. Он злой и раздражение ощущается остро. Кажется, контакт с подавителем не прошел бесследно. – Тебе придется принять и её. И мое решение. А если ты не согласен, что ж, я могу уйти из рода.
Сапожник.
Сапожников.
Голова чуть тяжелая, но в целом самочувствие неплохое. Куда лучше, чем
могло бы быть. Сесть получилось еще вчера. Или это было не вчера? И встать.– И мне глубоко плевать, что по этому поводу подумает тетушка императора, дядюшка императора и прочие не причастные ясно?
Голова чуть кружится.
Но Бекшеев доходит до двери. И дверь открывает. Больничный коридор почти пуст, разве что у соседней палаты стоит пара человек характерного вида.
– Содержание? Этим ты меня хочешь упрекнуть?! Да… забирай!
Дверь распахивается.
– И дом забирай. У меня свои деньги есть, если помнишь. Бабушкой оставленные…
Бекшееву пытаются преградить путь, но Сапожник видит его и машет рукой. Заходи.
Сапожников-старший солиден, как и полагается мужчине его возраста и положения. И смотрит на сына с плохо скрытой насмешкой. И сила, запертая внутри, кипит.
– Если ты пришел меня отговаривать, - тихо произносит Сапожник. – Уходи. Тебя не было столько лет… тебя никогда не было. Ты появлялся, чтобы навесить очередной долг. Перед родом. Перед родиной… и те твои песни. Служба. Гордость… ты втянул меня в то дерьмо. Я ладно, мне было не так много лет, я не понимал, куда лезу. А ты… ты-то не мог не понимать? А теперь снова? Нет… я не хочу больше.
– Договорил?
– Почти. Да, пожалуй. И да… вздумаешь пакостить, я просто дам интервью, - он посмотрел на отца, мягко улыбаясь. – Обширное… про… то, чем я занимался. И поверь, род потом долго не отмоется. Поэтому, прошу, просто… просто не трогай, ладно?
Сапожников-старший смерил сына долгим взглядом.
– Что ж… - тихо произнес он. – Твоя мать говорила, что не нужно… давить. Возможно, я был не прав.
– Ты?
Сколько удивления.
– Я. И да… тогда мне сделали предложение, которое показалось выгодным. Роду. Тебе. Карьеру… если получится. Никто не думал, что это затянется на годы… чего это будет стоить. А что до твоей жены, в самом деле, какая разница, что подумает тетка императора, если ей вообще есть до тебя дело…
Бекшеев осторожно отступил.
Кажется, обойдутся и без его участия.
– И матушка твоя, и я… мы только рады будем. Мы так долго ждали, чтобы ты вернулся. Чтобы… хоть чего-то захотел.
Точно обойдется.
– И нам глубоко все равно, кто она… но этот дом и сам остров, они не лучшее место для новорожденного. Да и старшей девочке нужно образование…
В коридоре пахло лекарствами. А пустота смущала. Кажется, для них выделили отдельное крыло? Точнее заперли всех в нем.
На время следствия.
Бекшеев пошел, опираясь на стену. Медленно. Нога, к слову, почти и не болела.
– Я требую…
Этот голос донесся со стороны лестницы.
Так и есть. Заперли. Двое бойцов в форме и старик, пытающийся прорваться.
– Что здесь происходит? – странно задавать вопросы, кутаясь в больничный халат. Да и ноги босые. Про тапочки Бекшеев как-то и не подумал.
– Они забрали мою внучку! – Яжинский уставился немигающим взглядом. – Пусть вернут…
– Боюсь, это невозможно.